Иван Мордвинкин
Надежное средство для самых отчаянных
Митрофаниха — городская сумасшедшая, бестолково увешанная бесформенным тряпьем непонятного назначения и волочащая за собою скрипучую чемоданную тележку, набитую помойным скарбом.
Когда-то, еще в конце мая, три утра подряд эта старуха поджидала Леру на пути в школу. И каждый раз, резко сворачивая у моста в высоченные заросли сорняков, она оборачивалась и встречалась с Лерой взглядом, полным немого вопроса. Сумасшедшая, одним словом.
Но не зря говорят, что случайности не случайны. После школы Лера нашла здесь подходящее местечко для последнего шага. Если пробраться вдоль ручья по тропе Митрофанихи сквозь заросли борщевика и чертополоха и войти под покров старой раскидистой вербы, то можно попасть в темную густую чащу. Мрачную, сырую и тревожную, непродираемую из-за старых когтистых и цепких веток. А главное — здесь никогда не бывало людей. Что может быть лучше, чем место без людей?
Отсюда открывался вид на заросший розовыми мальвами песчаный островок, зеленовато-желтым холмом громоздящийся посреди разлившегося ручья. Над островом ветви не свисали, ибо далеко от берега, и потому туда проникало солнце. Этот солнечный холм напоминал Лере жизнь людей — теплую и светлую. Жаль, что глубокий ил не позволял пробраться туда. Впрочем, Лерино место чувствовалось здесь, в этой тяжелой темноте, а не со счастливыми и везучими. Все как в жизни.
С тех пор Лера хоронилась и отсиживалась в личной берлоге. Давно она уповала на бегство и верила, что непременно оно окрылит ее и дарует упокоение. Но исчезнуть в никуда не вышло — дикое потайное убежище, как щель за шкафом, оказалось пригодным лишь для короткой и незаметной передышки, просто, чтобы перевести дух. Но сгинуть в этом болотце насовсем — глупая детская мечта.
И Лера задумалась о том, что, может быть, лучше уйти навсегда, взлететь выше неба и раствориться в пустоте. Оставалось только придумать как.
С месяц назад, когда еще не похрустывали под ногами осенние листья, Лера вернулась сюда уже подготовленная: она раздобыла средство. Но тогда ей помешал проливной дождь и гроза, мокрый слизкий мох под ногами, дурно пахнущий ил и глубокие черные тени деревьев, казавшиеся жутковатыми. Пришлось уйти. А потом целую половину вечера мама ее обнимала, и они вспоминали прошлое, вспоминали Леркино детство. Какая она была смешная, и сколько веселых и забавных случаев приключалось в их дружной семье в те давние времена, когда семья еще была целой.
Но в разгар вечера маме позвонили, и солнце зашло.
Лера прождала до ночи, украдкой подбираясь к занавескам и дверным проемам, из-за которых с надеждой следила за мамой. Она хотела выкрикнуть или хотя бы прошептать: “Подожди! Поговори со мной еще! Я так устала от одиночества!” Но, обжигаясь взглядом о мамины ледяные глаза и лицо, будто зачеканенное в стальную маску, робела и так же незаметно отступала.
Вечер мама посвятила работе за компьютером, перемещая цифры из одних колонок в другие, и высеивая из строк в таблицах доходные статьи, позволяющие выжать из общей схемы еще немного чистой прибыли. В конце концов, в бизнесе важен не доход, а его процент. И мама выгрызала, выбивала и выдавливала, дополнительно работая после работы. И жалела, что людям приходится спать каждую ночь.
Еще целый месяц Лера надеялась и медлила, но чудеса не повторяются, на то они и чудеса. Не повторяются никогда.
Все эти тридцать дней Лера носила средство с собой, ни на минуту с ним не расставаясь. Оно немного облегчало душу и придавало решимости ждать, потому что наделяло возможностью остановиться, когда ожидание превысит болевой порог. Средство — единственный настоящий союзник.
Что будет, если использовать его? Что там, за чертой жизни? И все ли здесь безнадежно?
В этом мире можно жить, что-то есть во всем этом круговороте событий и впечатлений. Например, есть деревья и цветы, есть улыбки тех, кто умеет не злиться на Леру. Есть теплое солнце и утренний золотой свет, который всегда ложится поверх тумана. Лере очень нравились насыщенные цвета, но особенно она любила сложные оттенки в сочетании с простыми. Странные чувства они порождали. Не то восторга, не то замирания души, готовой бесконечно наслаждаться зримыми образами, но знающей, что бесконечности не существует и все всегда изменяется и исчезает.
Но не будешь же цепляться за цветы и деревья, и переносить ради них все остальное. Не может человек жить на Земле ради прекрасных мелочей. Жить совершенно один в огромном мире, существующем по своим, никому не ведомым законам. И Лера тоже не могла.
Вот если бы она знала, если бы в уме или в сердце ощущала хоть кого-нибудь, кто не ненавидит ее или не испытывает к ней ледяного равнодушия, что почти одно и то же, она бы всю свою жизнь, все клеточки своего организма отдала такому человеку. Но никому она не была нужна, и никто ее не любил. А жить в мире людей без людей очень больно.
Она стащила с плеч школьный рюкзачок и присела на трухлявое бревно, ввалившееся промеж вербы и тернового куста, укрытого цепким диким хмелем. В этой печальной нише было темно, как в гробнице и пахло сырой землей и незрелым хмелем. Отличное место для взлета в пустоту. И средство уже при себе. Значит, пришло время уходить. Лера даже успокоилась и приняла происходящее как должное и обыкновенное — никому не нужная девочка в могиле, готовится к переходу туда, куда уходит все ненужное. В никуда.
Она расстегнула портфель, сунула в него руку, нащупала средство и замерла на мгновенье. Ну… Вот и… Все!
— Отсюда никак не попасть на остров! — вдруг послышалось у Леры за спиной. В зарослях хмеля за терновым кустом на камне расположилась Митрофаниха и перебирала свое нехитрое имущество.
Лера вскочила, скорей от неожиданности, чем от страха, и подхватила рюкзак, чтобы сбежать, но Митрофаниха негромко вскрикнула:
— Подожди! — она взглянула разумно и печально и тихо добавила: — Я так устала от одиночества!
Лера не знала как и поступить. Однако, уйти прямо сейчас она не решилась, и пришлось подчиниться: это не ее логово, Митрофаниха первая его открыла. Значит она здесь хозяйка и ей выбирать.
Старуха, если отбросить гадливость и чувство превосходства чистоплотного домашнего человека перед чумазым и бездомным, оказалась теплоглазой и добрословной. Что-то милое исходило от ее голоса, манеры держаться и естественной ласковости взгляда. Разговоры она завязывала
