Алексей Будищев
Бедный паж
I
– Володя Гофман! Ау! – Зоя Ипатьевна перегнулась с балкона, зажмурилась от ослепительного солнца и, сделав у губ из ладоней рупор, опять звонко выкрикнула:
– Ну, Володя же Гофман! Вам же говорят, черт вас побери! С каких это пор вы перестали меня слушаться? И разве не вы обещали мне в прошлом году быть моим верным пажем? Володька Гофман! Ну же! – еще раз и уже с раздражением выкрикнула она, припадая грудью к старым, рассохшимся и потому качавшимся перилам.
Юноша, ехавший верхом на буром иноходце по дороге в село Сильвачево, повернул лошадь мордой к балкону и трижды махнул студенческой фуражкой с ярко голубым околышем, радушно раскланиваясь. С дороги ему хорошо было видно все лицо молодой женщины и ее прекрасные лучистые серые глаза. И, приветливо махая фуражкой, он сладко думал, жмурясь, как от солнца, от той радости, которая просыпалась в нем: «Как она хороша!»
– Фи, противная Гофманка, – кричала между тем женщина, капризно выпячивая губы.
– Мне некогда, Зоя Ипатьевна, – с седла крикнул студент, – я спешу в Сильвачево. Отец послал…
– За полольщицами? – спросила Зоя Ипатьевна и снова с раздражением выкрикнула:
– Это мой вам ультиматум: если вы сейчас к нам не заедете, то никогда уж больше не заезжайте! Слышали?
– Право же мне очень, очень некогда, – крикнул Гофман и прижал руку к сердцу. – Как же быть? – проговорил он затем в задумчивости, шевельнув белокурыми бровями. – Как же быть?
Еще дед Володи быль простым колонистом-немцем, но впоследствии разжился и арендовал все огромные имения купцов Анисимовых. И эта простая, здоровая кровь немецкого мужика сказывалась в Володе очень ярко в его спокойных голубых глазах, в белокурых по-ребячьи волосах, в румяных щеках, в его, пожалуй, излишней полноте. Он казался моложе своих двадцати лет, и на его губах и подбородке не было заметно даже юношеского пуха.
Сейчас он все раздумывал в нерешительности, и розовая краска заливала его щеки.
– Ну, Володька же! – властно долетело до него из-за низких кустов шиповника, кое-где уже распускавшего золотисто-желтые и нежно-розовые цветы.
Володя тронул поводья, повертывая иноходца на извилистую тропку, поднимавшуюся к полуразрушенной усадьбе, мимо плетневых овчарен с снятыми крышами, мимо подпертых слегами амбарчиков, кривобоких, готовых развалиться.
«У-у, как бедно они живут, – думал Володя. – С каждым годом все хуже»…
Старая седомордая собака хрипло тявкнула на него с завалинки. Зевласто закричал петух. Свинья шла из сада через поваленный плетень.
«А конюшни и каретный сарай Протурьев на слом продал», – подумал Володя и привязал иноходца к ветле.
Балкон был так дряхл, что по нем было страшно ступать, и Володя нерешительно придерживался за перила, взбираясь по кривым ступеням. Зоя Ипатьевна, смеясь прекрасными серыми глазами, говорила ему сверху:
– Я имела дерзость тешить себя нарядной мечтою, что вы влюблены в меня. Да, да, вы, вы, Гофманка! А вы, кажется, охотно готовы променять меня на каких-то скверных полольщиц!
Володя вспыхнул. Даже его брови стали розовыми. Боком и неловко он протянул руку молодой женщине.
– Ну, не краснейте же так ужасно, Гофманские капли, – закричала на него Зоя Ипатьевна, – право же, я не собираюсь целовать вас насильно.
Стуча высокими полевыми сапогами, на балкон поднялся из сада муж Зои Ипатьевны, Протурьев, высокий и грузный, но, несмотря на свою грузность, порывистый в движениях. Его мягкая рубаха с огромным отложным воротником а la Шекспир была завязана артистическим бантом, а лицо выбрито как у актера.
– Он все так же, как и прежде, краснеет? – спросил он жену, кивая на Володю.
– Все так же, – воскликнула та, сверкнув великолепными зубами.
Протурьев улыбнулся бритыми губами, поздоровался с Володей и запел на мотив из «Кармен», дирижируя хлыстом:
«Тор-реадор, дор, дор, дор.Ешь помидор, ешь помидор!»
– А вы за полольщицами ехали? В Сильвачево? – спросил он затем, бросив пение.
– Я собственно… – замялся Володя.
– Проса плохи? Везде они, батенька, плохи, – сказал Протурьев. И опять зазевал звонким баритоном, махая в такт хлыстом:
– Ешь помидор, ешь помидор!
– Не гуди, Котик, – крикнула ему Зоя Ипатьевна. И, повернувшись к Володе и ласкою сияя глазами, она добавила:
– Съездить в Сильвачево и нанять там полольщиц сможет и наш рабочий Григорий, а потому Гофманские капли пусть остаются у нас обедать и вообще проведут у нас весь день. Так?..
– Видите, собственно, – сказал Володя, – но я еду не за полольщицами. Отец, собственно, посылает со мною Сильвачеву за хлеб тысячу рублей…
Брови Володи опять стали розовыми.
– Ого, как вы богаты, – воскликнула Зоя Ипатьевна. – Но, во всяком случае, вы можете посидеть у нас до вечера. Ведь так?
– Я, собственно… – смешался Володя.
– Он может! – Зоя Ипатевна захлопала в ладоши.
– Ваш батюшка все богатеет, а мы все беднеем, – вздохнув, сказал Протурьев.
– За эту зиму мы проели молотильный сарай, молотилку, две веялки, все скоропашки, каретник и конюшни… – грустно добавила Зоя Ипатьевна.
– А как же вы будете обрабатывать поля? – спросил Володя смущенно.
– Сдаем землю в аренду крестьянам, – вздохнул Протурьев, – подесятинно…
– Крышка скоро Протурьевым, Володечка, – вздохнула и Зоя Ипатьевна. – Вот место мужу обещали в Пронском уезде, страховым агентом, да что уж! – отмахнулась она рукою.
– Голос-злодей меня предал, – воскликнул Протурьев, – я, ведь, смолоду в оперу готовился! А пришлось хозяйничать! Ну какой черт я хозяин! «На-а-а во-о-здушном а-а-ке-ане», – опять запел Протурьев, размахивая хлыстом.
Зоя Ипатьевна в упор глядела на Володю опечалившимся глазами. Тот молча сидел, боясь пошевелиться, ощущая на себе ее взор, как неведомую ласку, от которой все-таки делалось страшно.
Солнце вышло из-за вершин тополей и радостно заливало весь балкон. Мягкими волнами вливался сладковатый запах шиповника. От яркого освещения глаза Зои Ипатьевны казались совсем прозрачными и такими ясными, точно им было понятно все, все земные и небесные тайны. Слегка побледнев, Володя глядел на нее боковым взором, замирая и мучаясь. Такими нежными казались ее губы, и вся она так походила на прекрасную богиню, на неведомое властное божество.
– Володя, – вдруг шепнула она, в то время, как Протурьев все еще что-то гудел себе под нос. – Мой бедный паж…
Володя, весь вспыхнув, замер и ждал, что скажет она сейчас. Но она глядела на него уже молча. А потом отвернула голову и задумалась, будто совершенно забыв о небрежно брошенной ласке.
– Вот она думает, – вдруг заговорил Протурьев, пожевав мятыми, бритыми губами и кивая на жену, – она думает, что я гожусь на какую-нибудь службу. А я не могу нацарапать простой записки в пять строк без того, чтобы у меня не заломило от мигрени в висках. Какой уж я тут служака! Если мне даже и дадут какое-нибудь местишко, то все равно через полгода протурят! Где же будут держать такую калечь? Вам хорошо, молодой человек, – повернулся Протурьев лицом к Володе, – ваши предки были простые и здоровые немецкие мужики, и они не надрывали своих мозгов в, непосильной работе, вот почему ваша голова свежа, как только что налившееся яблочко. Н-да. Эхе-хе-хе, молодой человек, а каково вот мне! Мои предки износили все свои мозги и оставили мне в наследство одни мозоли, из которых не выцарапаешь ни одной идейки! Вот, если бы мне не изменил голос! «Ешь помидор! Ешь помидор!» – вдруг заорал Протурьев во все горло. На его одутловатых, бритых щеках еще отчетливей обозначились малиновые жилы. Он вдруг приложил руку к глазам и всхлипнул.
– Зоя, бедная Зоя! Что только тебя ожидает! Бедность, почти нужда! – выговорил он.
Он опять всхлипнул, закрывая ладонью оба глаза, засопел носом, и на его губы неряшливо потекли слезы и слюни.
«Пьян он немного», – подумал о нем Володя.
– Зачем только ты замуж за меня вышла! – совсем слезливо промычал между тем Протурьев и стал искать платок по карманам пиджака, а потом отмахнулся рукой и пошел с балкона в дом, стуча сапогами, хлюпая носом и закрывая ладонью глаза.
– И в комоде ни одного носового платка нет, – послышался бабий голос, – я весь комод перерыла!
– Мы скоро даже сморкаться будем в старую газету! – горестно воскликнул голос Протурьев.
Зоя Ипатьевна развела руками и вздохнула.
– Вот видите, Володечка, какая у меня приятная жизнь, – оказала она с печальной гримасой.
И опять вздохнула. Иволга закричала в саду. В вершине тополя зашумел ветер.
Зоя Ипатьевна встала с своего места, будто в задумчивости прошлась по балкону и остановилась рядом с Володей.
