Генерал Доватор
Книга первая
Глубокий рейд
"...Будет, будет бандурист, с седою по грудь бородою, а может, еще полный зрелого мужества, но белоголовый старец, вещий духом, и скажет он про них своё густое, могучее слово. И пойдет дыбом по всему свету о них слава, и всё, что ни народится потом, заговорит о них..."
Н. Гоголь, "Тарас Бульба".
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПРОЛОГ
Отца своего Алексей Гордиенков не помнил. От матери он слышал, что отец в двадцатом году служил у Котовского, но домой с фронта не вернулся.
После гражданской войны мать с Алешкой обосновалась на Северном Кавказе, в небольшом районном городе, и поступила работать на фабрику.
Все шло хорошо до тех пор, пока двадцатишестилетняя мать не вышла вторично замуж.
Этот поступок матери вызвал на первых порах в Алешкиной душе законное удовлетворение и даже гордость. «У каждого порядочного мальчишки должен быть отец, — и вот теперь он будет и у меня», — подумал Алешка.
Однажды мать приехала домой на ломовом извозчике, а с ней — высокий черноусый мужчина, с пушистым воротником на пальто.
— Ну, как? — спросил черноусый.
— Ничего, — неопределенно ответил Алешка.
— Это, Алешка, будет твой папа. Люби его, он хороший, — сказала мать.
Алешка ничего не ответил.
— Дикарь он у тебя, — заметил матери черноусый, взваливая на телегу кровать.
На такое определение своих качеств Алешка и глазом не моргнул: бывали случаи, называли его и похуже!..
С переездом на новое местожительство Алешкина жизнь коренным образом изменилась.
Алешка был лишен привычной свободы и всех своих и без того немногих детских благ, а самое главное — материнской ласки. Он возненавидел свой новый дом, отчима. Стал пропадать неизвестно где, по нескольку дней не являлся домой ночевать.
Пробовали его запирать в комнате. Он, как дикий волчонок, забивался в угол, молчал и только угрюмо косился на дверь.
Как только ему удавалось вырваться из дому, он отправлялся шляться по огородам, жил на бахчах у караульщиков, у рыбаков, помогал хозяйкам носить с базара корзинки с провизией, за что получал пятак, а то и гривенник, но никогда не воровал. По вечерам ездил с другими ребятишками в ночное пасти лошадей. И тогда ему казалось, что нет в мире большего наслаждения, чем после горячей скачки сидеть ночью на опушке темного леса, возле пылающего костра, вышвыривать палочкой из потрескивающей золы печеную картошку.
Днем, закинув в кусты надоевшие удочки, он раздевался и нырял с моста в воду. Накупавшись всласть, вылезал на берег и, зарывшись в накаленный солнцем песок, часами лежал не шелохнувшись. Был он смугл, как семенной волоцкий огурец, и его светлые кудри добела выгорели на солнце.
Однажды бойцы кавалерийской части привели на реку купать лошадей. Это зрелище показалось Алешке великолепным. Кавалерийские кони совсем не были похожи на заморенных кляч, которых он гонял в ночное
Кони были рослые, с гордо поднятыми головами, некоторые с белыми звездочками на лбу и красивыми, в «чулках», ногами.
— Дяденька, дай одноё покупаю, — попросил Алешка, робко подойдя к одному из бойцов.
Красноармеец покосился в его сторону, усмехнулся:
— Какой я тебе дяденька? Ишь, племяш нашелся... Упадешь еще, да и утонешь...
— Кто? Это я утопну? Да я вон как плаваю, глянь, а ну, глянь! — Алешка, сверкнув пятками, с разбегу бултыхнулся в воду. Вынырнул он далеко от берега, перевернулся на спину, потом лег на бок и, выбрасывая шоколадного цвета руки, поплыл к середине реки.
Выйдя на берег, снова попросил.
— Дай сесть-то, поглыбже заеду... Жалко?
— Ну, ладно, иди. Посажу... За гриву держись! Эх, брат, ты и холку-то не достанешь! — Красноармеец сильными руками подхватил скользкое Алешкино тельце, и тот, как клещ, вцепившись в мокрую гриву, быстро вскарабкался на спину коня.
Алешка, часто ударяя по бокам коня пятками, натянул поводья. Конь покорно пошел вперед, все глубже и глубже погружаясь в воду.
— Поворачивай! — командовал красноармеец с берега. Алешка с замирающим от удовольствия сердцем дергал за повод. Конь вздымался на дыбы, бил копытами по воде, — и во все стороны разметались сверкающие янтарные брызги.
— Завтра опять приедешь? — держа в поводу мокрого коня, спросил Алешка.
— Теперь каждый день будем приезжать, пока в лагеря не уедем. — Красноармеец аккуратно навернул белую портянку, сунул ногу в сапог и, натягивая голенище, спросил. — Понравилось?
— Эх, кабы лошадку мне!..
— Скажи отцу, чтобы купил.
— Нету у меня отца... — Алешка насупился и опустил голову.
— Помер, что ли, отец-то? — спросил красноармеец.
— Может, и помер, — ответил Алешка.
— Так, значит, безотцовщина. С кем же ты живешь?
— Один живу.
— А как насчет еды? — застегивая ремень, допрашивал красноармеец.
— На базаре, аль еще где...
— Воруешь?
— Я не вор! — У Алешки дрогнули ресницы. Он поднял голову и строго взглянул красноармейцу в глаза. — Я работаю! Кухаркам корзины таскаю, рыбу ловлю! Водой на базаре торгую — на копейку кружка. Пусть другие воруют, а мне не надо...
— Ну, ладно, не обижайся! Приходи завтра лошадей купать.
Красноармейцу понравился смуглый, задорный парнишка. Он вынул из кармана двугривенный и протянул Алешке.
— Я и за так буду. Не надо...
— Бери, бери. Я тебе не за это...
Взять деньги Алешка отказался.
На другой день, закусив холодной картошкой, Алешка развалился на песке и стал поджидать красноармейских лошадей.
На берегу, весело переговариваясь и звонко шлепая вальками, женщины полоскали белье. Рядом, в мелкой воде, копошились ребятишки, выискивая красивые камешки. Две голые девочки рубашкой выбраживали рыбешку
По мосту, грохоча подковами и колесами на железном ходу, проходили запряженные в брички толстоногие битюги, проезжали крестьянские подводы, которые тянули вислобрюхие лошадки. Алешка провожал их теперь презрительным взглядом. Перед глазами стоял вчерашний сказочно красивый, высокий, сухоголовый, с белыми губами конь — точь-в-точь такой, как в сказках, которые Алешка слышал в ночном.
«Вот бы на таком домой приехать! Что сказали бы?..»
Пригревало солнце, катилась блестевшая в его лучах река, у берега плескались ребятишки. Алешка достал из-за пояса курай, сделанный из простой полевой дудки, и тихонько заиграл. Полились жалостные, тоскливые звуки.
Женщины разогнули спины, перестали полоскать белье, повернув головы, прислушались.
Играть на этом нехитром инструменте Алешку научил его приятель — сынишка дрогаля Биктяша, Хафизка, с которым он часто ездил в ночное. Хафизка, как и многие башкиры, изумительно играл на курае. По вечерам, когда ребята сидели у костра, Хафизка доставал курай и, засунув его за щеку, смешно скосоротив лицо, начинал играть. В тишине ночи лились томящие сердце звуки степной мелодии, неизвестно когда и кем сложенной...
Увлекшись игрой, Алешка и не заметил, как подъехали красноармейцы.
— Да ты, оказывается, музыкант!
Алешка обернулся. Верхом на белогубом коне сидел знакомый кавалерист. Спрыгнув с коня и бросив Алешке поводья, он сказал:
— Толково выводишь!..
Смуглое Алешкино лицо, усыпанное, точно маком, веснушками, расплылось в улыбке. Мальчик сунул дудку под ошкур истрепанных штанишек, сначала подтянул их, а потом быстро сбросил. Он уже забыл похвалу красноармейца, — перед ним был белогубый конь с глубоко посаженными в орбитах глазами.
— Хочешь до казармы проехать? — спросил красноармеец, когда выкупали лошадей.
Если бы он спросил: «Хочешь на тот свет поехать?», мальчик согласился бы — и глазом не моргнул.
Алешка ехал верхом по улицам города, и ему казалось, что все прохожие смотрят на него с восхищением, дивясь его гордой и уверенной посадке.
У ворот конюшни, когда все слезли с коней, Алешка увидел командира, затянутого в желтые ремни, с шашкой и револьвером на боку.
— Этот самый? — кивнув в сторону Алешки, спросил командир.
Красноармеец хитро улыбнулся и ответил:
— Да, тот самый...
Алешка мгновенно понял, что попал в ловушку. Значит, его тут поджидают, — наверное, сейчас появится мать или черноусый... Бежать, ни минуты не медля! Но, оглянувшись, он увидел, что бежать некуда. Конюшня обнесена высоким забором, а в воротах стоит часовой с ружьем в руках. Командир подошел к Алешке, взял его за плечи. Алешка хотел вывернуться, но рука командира была сильная и тяжелая. Серые глаза его, спрятанные под густыми бровями, смотрели весело и смело. Алешка дрогнул под пристальным взглядом этих глаз.
