Лучший исторический детектив
Людмила Малёваная
Кукла с Кальварии
Тина прутиком отряхивала присохшую к подолу грязь. Прошедший утром дождь размочил тропинку к кладбищу, и глина, вылетев из-под каблуков, налипла на юбку. Сейчас солнце выкатилось из-за тучи, быстро высушило шёлк и заглядывало в Христинины покрасневшие глаза, спрятанные за чёрным крепом. Приколотый к шляпке, креп надёжно скрывал от пересудов, которых и так хватало, лицо и потускневший взгляд неутешной матери.
Только что ходила к мессе, в костёл святого Лаврентия. Чёрной тенью прошла к скамьям, улыбнулась и села, прошелестев шёлком чёрного платья.
— Чистая монашка, — зашептал кто-то справа.
— Пани Ванда, это же та самая молодая Германова, что дитё схоронила и умом тронулась?! — громко спросила грузная пани, сидевшая за спиной у Тины.
— И что теперь?! Бог дал, Бог взял, — шумно с одышкой зашептала невидимая пани Ванда и возмущенно добавила: — То ж никак не можно весь час ходить в чёрном и с закрытым лицом, как муслиманка!
— Истинный крест, — отозвалась грузная пани.
Тина сидела недвижимо, застыв как Скорбящая Божия Матерь. Гладкие чёрные волосы собраны в тугой пучок, только на висках завитые пушистые локоны; голубые глаза смотрят невидяще и тускло мерцают под густым крепом.
После проповеди и коллекты настала очередь евхаристии. Верные выстроились к епископу за причастием. Хор пел «Gloria», ввысь, вместе с дымком от кадил, летело: «…Амен… амен… амен». Тина медленно поднялась и встала в конец очереди.
В момент, когда Тина проглотила чуть кисловатую облатку, в костёл влетела птица.
Отец Рафал проводил вестницу Святого Духа долгим взглядом.
— Знак, — сказал он, для всех и для Христины.
Верные зашептались, со всех сторон к Тине полетело слово: «Знак… знак…» Птица заметалась, пролетела мимо Христины, задев крылом вуаль.
Тина, развернулась и бросилась прочь из храма, на ходу поправляя шляпку и набрасывая на лицо вуальку. Из полумрака костёла она вышла на свет и на мгновенье замерла — солнце ослепило. После дождя сладко пахло жасмином, от земли шёл пар, лёгкий ветерок приносил разные запахи. Тина поспешила к Кальварии — городскому кладбищу. Остановилась отдышаться возле безликого Ангела с Глинской брамы. На ангела села та самая серая птаха, нахохлилась, встряхнула крылышки и полетела в сторону кладбища впереди Тины.
«До Кальварии двенадцать Ангелов», — вспомнила Христина, детскую песенку.
— До Кальварии моей, сорок лет и сорок дней, двадцать зим и двадцать вёсен — десять раз явится осень. Путь далёк, и днём и ночью пусть ведёт мой Ангелочек, — тихо напела Тина.
— Ну, доброго тебе денёчка, кровинушка моя!
Поймав слезу на щеке, Тина обтерлась рукавом и глубоко вздохнула.
— Я тебе гостинчика принесла, петушка на палочке. Сейчас вот на салфетке положу, — бормотала Тина, одной рукой дёргая траву на холмике, а второй вынимала из редикюля маленький свёрток. — Вот так… Теперь чистенько. Угощайся, Линуся.
На цветастом, по-праздничному обшитом, сатиновом лоскуте лежал огромный красный леденец, он светился на солнце прозрачным бочком, нарядный, как с ярмарки.
Каждое утро, перед работой, Тина приходила на могилку дочери, сидела рядом и рассказывала нехитрые новости.
Совсем недавно ее Линуся, пятилетняя шалунья, бегала по комнате, хохотала, а теперь лежит здесь, под землей, и больше нет в жизни никакого счастья.
— Спрашивают про тебя люди, — говорила Тина, глядя на тронутый нежной зеленью холмик. — Говорят, где ваша дочурка, пани Христина? А ту даму, вдову по капитану Скульскому, что куклу тебе подарила, помнишь ещё? Платье мы той кукле шили, парчовое. Так вдова наряд для свадьбы заказала — всё фасонное! Шляпка с вуалеткой, платье и перчатки ей прямо из Варшавы доставили! Не лучшая партия, хоть казначей из Управы и важный кавалер, — вздохнула Тина. — И вдовый также.
Сломанная ветка молоденькой липки склонилась к земле и Тина, оторвав от кисеи лоскут, взялась подвязать деревце. Тишина на кладбище стояла такая, что Тина слышала только своё дыхание и крики стрижей над головой. Подвязав липку, она вздохнула и повернулась к могилке. Летний день обещал быть дождливым и прохладным. Налетел ветер, растрепывая пряди волос, что выбились из причёски, и принёс с собой тихую песню.
— До Кальварии моей, — детский голосок пел колыбельную и медленно приближался к месту, где сидела у могилки Христина. — Пятый Ангелочек-страж, верный охоронец наш…
— Ой, Езус-Мария!
Из-за зарослей калины вышла девочка, в руках она держала большую куклу в платье из парчи. Лица девочки Тина не видела, а только фарфоровое лицо куклы и, сверкающее на солнце, парчовое платье.
— Линуся… — прошептала Тина.
Такая радость нахлынула, что она потеряла дар речи, ни бежать не могла, ни идти, ноги не шли, да и куда бежать, когда это её Линуся идёт навстречу! От воскресшей надежды Тине стало жарко. Она отбросила креп назад и опустилась коленями в жидкую кладбищенскую грязь.
Тина мелко-мелко крестилась, взахлёб читая:
— Радуйся Мария, благодати полна… — Под порывами ветерка лёгкий креп наползал на лицо, а Тина раз за разом отбрасывала его назад.
Девочка подошла чуть ближе и Тина увидела её лицо.
— Не моя, не моя это Линуся, — проговорила она. Сил не было, как душно вдруг стало от того, что чужая это девочка. Да и как она могла забыть, что девочка её здесь, под землёй лежит. — А ты что тут одна, на кладбище, делаешь? — спросила Тина.
— Живём здесь тут недалеко, — серьёзным голосом ответила девочка.
— А зовут-то тебя как?
— Настусей называют.
Христина присела перед девочкой на корточки. Вот кого она испугалась — невинного ребёнка испугалась. Кому скажи — засмеют. Ох, доведут слёзы на могилке в Духов день… Да, не до добра. Лину не вернёшь, так и незачем на кладбище горе высиживать. Посмотрела Христина в детские глаза и, впервые за всё время с похорон дочери, улыбнулась.
— А где твои родители?
— Батя сейчас пьяный спит.
— А мама где?
— Нету мамы. Померла она прошлым годом, — отвечала девочка. — Родами померла.
После задумалась и серьёзно, по-взрослому, добавила:
— Ребёночек с ней остался. Шутка ли, два дня промучиться.
Тина слушала, а всё на куклу смотрела. «Матка Боска! Так это ж точно Линуськина кукла! — думала Тина — Только откуда ей здесь взяться? Ведь в гроб сама положила. Своими руками!»
— Пойду я. Мне еще в доме прибраться нужно, пока батя не проснулся.
Девочка заспешила по тропинке прочь от Христины, а та и подняться не может, словно что-то держит её у могилки дочери.
Девочка ушла, а Тина обошла вокруг холмика, поправила немного, выдрала из земли разросшийся осот.
— Спокуй панский, моё сердечко, — прошептала она и пошла к воротам кладбища.
— Доброго утра, пани! — важный пожилой господин, в скроенном по последней моде пиджаке, обогнал Тину и пошел вперёд к бричке, что стояла у дороги. — Еду в город. Не желаете составить компанию?
— Если, пану это не в тягость, то я, пожалуй, соглашусь, — ответила Тина, оглянулась на кладбище и вдохнула.
Девочка из головы не идёт вместе с куклой этой. Странная встреча случилась сегодня, откуда такие куклы похожие?… Так разве только лицом фарфоровым? Платье вот то же, парча двуцветная, индийская. И пошив того платья сходится. Эх, если бы с изнанки глянуть, тогда бы точно можно сказать, кто к нему руку-то приложил…
Тина так задумалась, что и не заметила, как бричка, поскрипывая на одно колесо, въехала в город. Пожилой господин внимательно рассматривал её лицо и дымил сигарой. На козлах сидел совсем юный хлопчик, но довольно ловко управлялся с норовистой кобылкой.
— Вы о чем задумались? — поинтересовался господин, прищурив правый глаз, выдохнул облако дыма и представился: — Честь имею рекомендовать себя — Эдвард Мрозовский.
