Сергей Георгиевич Кара-Мурза
Кризисное обществоведение. Часть первая. Курс лекций
Вводная лекция
Обществоведение в России
С конца XX века Россия погрузилась в системный кризис. Тяжесть и продолжительность этого кризиса во многом обусловлены тем, что как раз к его началу в СССР «отказало» обществоведение, общественные науки. Отказало в целом, как особая система знания (об отдельных блестящих талантах и коллективах не говорим, не они в эти годы определяли общий фон).
Одна из важных причин этого отказа – слабое развитие или даже отсутствие рациональной (прагматической, научной) компоненты обществоведения, преобладание в нем идеологического пафоса. На излете СССР это было зафиксировано Андроповым: «Мы не знаем общества, в котором живем». Что это значит? Это как если бы капитан при начинающемся шторме, в зоне рифов, вдруг обнаружил, что на корабле пропали лоции и испорчен компас. Уже к 1988 году стало видно, что перестройка толкает общество к катастрофе. Но гуманитарная интеллигенция этого не видела.
СССР продержался на «неявном» знании поколений, которые практически строили советскую государственность и хозяйство, вели войну и занимались послевоенным восстановлением. С уходом этих поколений, которые не оставили формализованного знания («учебников»), ошибочные представления об обществе, полученные в школе, вузе и из СМИ, вели ко все более глубоким срывам и в конце концов способствовали катастрофе.
Причина фундаментальна: индустриальное общество не поддается верному описанию в рамках традиционного и обыденного знания; ядро знания об обществе должно быть рациональным, научного типа. Российское обществоведение, в отличие от западного, выросло не из науки, а из русской классической литературы и немецкой романтической философии. В советское время оно было дополнено марксизмом – учением с сильной компонентой романтической философии.
Советское обществоведение, которое в методологическом плане ближе к натурфилософии, чем к науке, потерпело полное фиаско. Оно не смогло предвидеть катастрофического системного кризиса конца XX века и даже легитимировало разрушительные действия 1990-х годов.
Как и у всякой науки, главная функция общественных наук заключается в том, чтобы формулировать запреты – предупреждать о том, чего делать нельзя. Обществоведение обязано предупреждать о тех опасностях, которые таятся в самом обществе людей – указывать, чего нельзя делать, чтобы не превратить массу людей в разрушительную силу. Этой функции наше обществоведение не выполнило.
Надо сказать, что и западное обществоведение не раз давало сбои в XX веке. Как и в науке в целом, в нем происходили кризисы, связанные со сдвигами в картине мира, в представлениях о человеке, в самой общественной реальности. Оно, например, не увидело и не поняло опасности фашизма – сложной болезни Запада и особенно немецкого народа (хотя симптомов этой болезни было достаточно). В этом предвидении оказалось одинаково несостоятельным как обществоведение, которое сложилось в парадигме либерализма, так и то, которое развивалось на методологической основе марксизма (исторический материализм).
Оно также не увидело и не поняло признаков «бунта этничности», который вспыхнул в конце XX века и в традиционных, и в современных обществах. Зрение обществоведов было деформировано методологическим фильтром механистического детерминизма, унаследованной от ньютоновской модели мироздания верой в то, что наш мир прост и устроен наподобие математически точной машины. Но в России мировоззренческий кризис 80-90-х годов XX века привел к поражению даже и этой механистической рациональности.
Внешне все выглядит так, будто этот кризис порожден перестройкой. Но перестройка была уже срывом, она лишь вскрыла ту слабость советского обществоведения, которая стала нарастать с 1960-х годов. Углубляясь в смыслы концепций Просвещения, советское обществоведение быстро отрывалось от традиционного знания России и от здравого смысла. На методологических семинарах и конференциях велись дебаты по проблемам, которые не пересекались с реальной жизнью; причем велись они на языке, который не описывал главные проблемы этой жизни. И этот сдвиг был именно системным.
Либеральный философ Дж. Грей называет всю современную западную политическую философию «мышлением в духе страны Тлен». Грей пишет, что ошибочное представление человека как индивида привело к бессилию либеральной мысли. Она, например, отбрасывает этничность и национализм как труднодоступное пониманию отклонение от нормы. По словам Грея, «подобное понимание господствующих сил столетия… не предвещает ничего хорошего современной политической философии или либерализму».
Но на фоне отказа советского обществоведения кризис западной общественной мысли выглядит менее принципиальным. «Мышление в духе страны Тлен» – аллегория, приложенная Дж. Греем к современному обществоведению либерализма, гораздо более она справедлива в отношении российского обществоведения, которое продолжило методологическую линию советской социальной и политической философии 1970-1980-х годов. Эта аллегория удивительно точна, вспомним ее суть.
В рассказе-антиутопии Хорхе Луиса Борхеса «Тлен, Укбар, Orbis tertius» (1944) говорится о том, как ему странным образом досталась энциклопедия страны Тлен. В ней были подробно описаны языки и религии этой страны, ее императоры, архитектура, игральные карты и нумизматика, минералы и птицы, история ее хозяйства, развитая наука и литература – «все изложено четко, связно, без тени намерения поучать или пародийности». Но весь этот огромный труд был прихотью большого интеллектуального сообщества («руководимого неизвестным гением»), которое было погружено в изучение несуществующей страны Тлен. Жители этой страны были привержены изначальному тотальному идеализму.
То описание СССР, которое с конца 1970-х годов составлялось элитой отечественного обществоведения, было именно «энциклопедией страны Тлен». Описание это становилось год от года все более мрачным, к 1985 году слившись с образом «империи зла», сфабрикованным идеологами администрации Рейгана.
О вкусах не спорят, а о языке, логике и мере, т. е. об инструментах познания профессионального сообщества, спорить необходимо. Мы должны понять, почему «не знали общества, в котором живем». Потому что ничего в этом плане не изменилось с тех пор. Те же профессора и академики советуют сегодня Правительству России, они же обучают российскую молодежь – по тем же учебникам, составленным из текстов «энциклопедии страны Тлен».
Каковы были признаки этого типа мышления? Провал нашего обществоведения выразился прежде всего в уходе от осмысления фундаментальных вопросов. Их как будто и не существовало, в момент быстрого развития кризиса не было никакой возможности поставить их на обсуждение. Из рассуждений была исключена категория выбора. Говорили не о том, «куда и зачем двигаться», а «каким транспортом» и «с какой скоростью». Иррациональным был уже сам тоталитарный лозунг перестройки «иного не дано!», исключающий из анализа саму категорию альтернатив. А ведь так назывался сборник программных статей верхушки сообщества гуманитариев и социологов.
Конечно, сильное давление на элиту обществоведов оказал политический интерес. Эта элита перешла в 1980-е годы на антисоветские позиции, но чтобы сломать такую махину, как Советское государство и хозяйство, надо было сначала испортить инструменты рационального мышления.
В среде обществоведов, которые разрабатывали доктрину реформ, методологическим принципом стала безответственность. Это сказалось самым страшным образом. Цель реформы была открыто провозглашена как слом советской хозяйственной системы и создание необратимости. Сама декларация о необратимости как цели показывает глубинную безответственность – как философский принцип.
Поражали метафоры перестройки. Вспомним, как обществоведы взывали: «Пропасть нельзя перепрыгнуть в два прыжка!» – и все аплодировали этому сравнению, хотя были уверены, что и в один прыжок эту пропасть перепрыгнуть не удастся. Не дали даже спросить, а зачем вообще нам прыгать в пропасть? Разве где-нибудь кто-то так делает, кроме самоубийц? Предложения «консерваторов» – не прыгать вообще, а построить мост – отвергались с возмущением.
Наблюдалась поразительная вещь: ни один из ведущих экономистов СССР никогда не сказал, что советское хозяйство может быть переделано в рыночное хозяйство западного типа. Никто никогда и не утверждал, что в России можно построить экономическую систему западного типа. Ситуация аномальная: заявления по важнейшему для народа вопросу строились на предположении, которого никто не решался явно высказать. Никто не заявил, что на рельсах нынешнего курса возникнет дееспособное хозяйство, достаточное, чтобы гарантировать выживание России как целостной страны и народа. Сколько ни изучаешь сегодня документов и выступлений, никто четко не заявляет, что он, академик такой-то, уверен, что курс реформ выведет нас на безопасный уровень без срыва к катастрофе. А вот предупреждений об очень высоком риске прийти к катастрофе было достаточно.
