Из современной немецкой поэзии
Лирика «внучатых племянников»
Недавно мне попалась в интернете статья совсем юного поэта Дирка Хакка [1]о немецкой лирике XXI века, под названием «Нации поэтов и мыслителей больше не существует». Автор опирается на данные опроса, проведенного в рамках Дня мировой поэзии, отмечавшегося Юнеско в 2005 году. Оказывается, половина опрошенных немцев уже давно не читает стихов, а среди 20—30-летних — две трети не читали их никогда.
Кто из нынешних поэтов, спрашивает Хакк, известен и необходим своим современникам, как некогда — великий Гёте? Кто может растрогать их, как трогали Гейне или Айхендорф?
На смену таланту пришла в лучшем случае мастеровитость, а вместо глубоких чувств — невнятная скороговорка или социальная злободневность. Поэты освободили себя от своей главной обязанности — рассказывать о внутреннем мире человека. И особенно, по мнению Хакка, этим грешит так называемая постмодернистская поэзия, утерявшая как содержание, так и традиционную форму.
Заметим, что сам Хакк пишет в подчеркнуто классической манере, не чураясь даже некоторой архаичности и вычурности:
РОЖДЕНИЕ И СМЕРТЬ ДНЯ
Тепло и свет взрывают ночь.А утро — тьму и свет вмещает:как сливки в кофе размешаети выплеснет осадок прочь.
Вот солнце красным колесомпрошло, скрипя, по небосводу,окрасив винным цветом водуи черным — тень в луче косом.
Казалось, тьме настать невмочь,не смыть ей краски дня пурпурной,но ждет уж с траурною урной за дверью —в черном платье ночь.
Так что же, природа и впрямь отдыхает на детях? Придут ли когда-нибудь на смену великим отцам не менее великие внуки?
И как относиться к творчеству «внучатых племянников», заполонивших сейчас все поэтические антологии? И можно ли их всех стричь под одну гребенку? Предлагаемая подборка не решит, конечно, этих вопросов, но даст, может быть, какой-то материал для размышлений и сопоставлений.
Людвиг Фельс
Дорогая мама
Дорогая мама,я тебя ненавидел,я тебя любил до отчаяния.Ну вот, сказал. Хоть это никого не касается.Ты храбро умирала. Правда, храбро.Мне не найти более теплых слов.Ты никого не мучила, не была близким в тягость —в отличие от меня.Теперь мы оба свободны.Обошлось без стонов, без неприятных запахов.Холод в морге — вполне терпимый. Красивое платье.К машине тебя чинно несли в гробу.Уже поздно желать другого прощания.Я так тебя и не понял,я так тебя и не узнал.Где ты была после моего рождения?С другими детьми — с братом и сестрой.Я любил одну женщину. И у тебя был кто-то.Дорогая мама,посмейся надо мной, порадуй меня.До свидания. По-другому и не попрощаться.Я хочу сейчасбыть как ты —спокойным и холодным.И знать чуть больше о жизни и о смерти.Стоит ли демонстрировать фальшивые чувства,что вразумительного можно сказать о вечности — все это болтовня и патетические завывания.Быть бы как ты. Повторить твою жизнь и твою смерть…Не получилось стихотворение.
Михаэль Крюгер
Рассказ почтальона
У меня есть отличная коллекцияиз недоставленных открыток.Я разложил их по алфавиту —приветы из отпуска с отпечатками жирных пальцев;доносы на неверных мужей, печатными буквами, для конспирации;бытовуха типа: не забудь выключить газ.В общем, все, что связывает людей.Такие разные строчки — вычурно кудрявыеили пуританские, в стиле минимализма.А марки со знакомыми лицамив штемпельной краске:и Аденауэр там, и Франко,и грустный греческий король,уж его-то незаслуженно стукнули колотушкой —ведь он давным-давно жил в изгнании.И зверушки с цветочками —всё есть в моей коллекции.Одна открытка мне особенно нравится.Ее бросили в Нью-Йорке, она облетела весь мир,так и не передав своего сообщения.Текст такой, без запятых:ПРОСТИТЬ НЕЛЬЗЯ РАЗВОДИТЬСЯ.
Улла Хаан
Начало октября
Ты даришь мне розы, а куст оставляешь себе.Ты даришь мне упавшие яблоки из своего сада,но… не деревья, не дом, не ребенка.И слова твои легки, как далекий птичий гомон.
Я говорю тебе: побудь со мной подольше,а потом исчезни.Вот так и птицы —склевывают созревшие ягоды рябиныи уносят их куда-то вдаль.
Заблуждение
Он сказал однажды:любовь как снег, падает легкои на всех без разбору,но быстро тает.
Она ответила:нет, это костер,и его затаптывают,чтобы не случилось пожара.
Они помолчали.Рванулись друг к другуи долго лежали рядом.
Он таял от нежности, ее сжигала страсть.И оба, конечно же, не верилив вечную любовь до гробовой доски.
Геральд Цшорш
Элегия
Ангелы появляются, чтобы исчезнуть.Посыльными — от света к тьме — служат.При свете заметны, а в темноте — похуже.
Ангелы отродясь не носили короны.Смущаясь, рюкзаком прикрывают крылья.Танцев не знают, но прилагают усилья.
С пением лучше, в раю это ценится.Поют, правда, попросту, без кантат и прелюдий.Так что же, люди — немного ангелы?Или ангелы — немного люди?
Марион Пошманн
ГДР — во сне и наяву
Теперь нам уже не так больнофотографировать знакомые дома,идущие под снос.
Для меня родина —это место, откуда приходитбольшинство автобусов.
Для тебя родина —это пространство,целиком заполненное делами.
Эва Штриттматтер
Напрасное путешествие
Цвело белым, цвело красным.На юг я ехала за этим цветеньем.Олеандр красный, олеандр белый. Был ли мой путь напрасным?
Что я ищу? Не компромиссы.Что нахожу? Чего совсем не искала.Я много теряла, а обретала — вот разве что южные кипарисы.
Вы, кипарисы, — в ночных наваждениях,вас создали тени — из лунного света.Не те вы деревья, чужое все это. Береза шумит в моих сновидениях.
Ойген Гомрингер
Сонет
Вот говорят, мы целого частицы.Вы не согласны? Но, по крайней мере,в нас живы и растения, и звери,черт знает, что в нас может затаиться.
Вот говорят, нас сделали небрежно.Природа не особенно трудилась,слепым страстям мы отданы на милостьи шишки набиваем неизбежно.
Вот говорят, не надо нам сонетов,в них не решить практических вопросов.Но — не мудрец поэт и не философ,
в четырнадцати строчках — для поэтов —всех вечных тем чуть слышный отголосок,хоть точных не содержится ответов.
Дурс Грюнбайн
Ноябрь 89-го
В тот вечер чья-то жалкая оговорка[2] перевернула людям всю жизнь.Кто-то переврал текст — и в момент рухнули священные запреты.Простым и будничным выглядело это невероятное сообщениеПеред кучей микрофонов и камер.Таким же было и крушение призраков,Порожденных больным разумом власти. ВпервыеМы увидели робкие улыбки коммунистических авгуров —Как у проигравшихся картежников, вдруг осознавших,Что они натворили, чувствуя свою безопасность и безнаказанность.Заикаясь от страха, но еще с привычной угрожающей интонациейЭти старые хрычи объявили, что «сейчас» освобождают нас — своих заложников.В ту же ночь открылись все шлюзы,И человеческий поток хлынул на призывный свет той части города,Которая тридцать лет жила, как осажденная крепость.И этот поток подхлестнуло лишь одно неправильно прочитанное слово: «сейчас».Пока железные ворота не успели снова захлопнуться,Люди ринулись, чтобы смести проклятие, душившее целый народ.С открытым ртом, на обочине, застыл потрясенный пограничник:Как теперь жить? Ведь нет больше команд и приказов.Власть молчала — впервые за много лет.Под утро, после фейерверка и беспорядочной езды по городу,Когда закончилось бесплатное пиво и были выплаканы все слезы,Счастье водворилось на улицах Западного Берлина.Где-то на перекрестке стоял забытый,До колес обгоревший «трабант», и его владельцыС облегчением повесили ключ на ближайшем дереве.Приведенные своими детьми, целые семейные кланыБродили по центру — бесцельно и умиротворенно.А некоторые уже блаженно спали, привалившись к стене, —Около больших магазинов, у витрин,На обретенных наконец-то камнях свободной земли.
Самка гепарда в московском зоопарке
Такие дорогие меха носят разве чтоПодруги бандитов — по вечерам, в казино.Скользящая походка, как у юных бесполых моделей на подиуме,Сверкание глаз, как от вспышек фотоаппаратов.Грациозная кошка, это ее запечатлел восторженный Пизанелло(Пятнистая шкура, кончики шерстинок блестят, как Золотое руно).Мечется по вольеру взад и вперед, припадая к земле,И спина ее подрагивает при каждом движении.
За миллиметрДо глубокого рва отточенным движением поворачиваетсяИ, не взглянув, уходит. Что ей там делать — с ее слухом и обонянием?За рвом и колючей проволокой — только шум и запах телЭтих особей, суетящихся, как обезьяны,И притаскивающих своих детенышей — поглазеть на нее.
Задыхаясь в тяжелом воздухе большого города,Она вспоминает, как пахнет саванна… А белые бантыУ какой-то девочки кажутся кусочками нежного мяса газели.Голова хищницы напрягается, в глазах рябит, ей чудитсяСтадо зебр, бегущих по московским улицам.
И она еще долго потягивается, забыв о каменном плене.
Примечания
