Николай Шмагин
Люська
Она старалась успокоиться и никак не могла, слёзы как волны наплывали и наплывали откуда-то из самых сокровенных глубин её взбудораженной и потрясённой души. Они заливали её красивое юное лицо, застилали взор широко распахнутых страдающих глаз.
Слёзы мешали ей, и она смахивала их с лица вместе с непослушными завитками волос, сосредоточенно вглядываясь сквозь оконное стекло на улицу, на тускло мерцающий у дороги фонарь, на летящий из черноты ночного неба первый снег, и плакала.
На плите закипал чайник, но она не видела этого.
Она плакала теми бесконечными, очищающими душу слезами, за которыми следовало ясное осознание того, что завтра и послезавтра, и вообще дальше она уже никогда не сможет жить так, как жила до этого.
– Люська, ты давай кончай выпендриваться. Я уже три раза кричу тебе в магазин сбегать, а ей хоть бы хны, – молодящаяся, еще довольно красивая женщина средних лет возмущённо глянула на старушку, сидящую на диване. Рядом с ней демонстративно независимо расселась Люська, с нарочитым вниманием вглядываясь в раскрытый альбом, который бережно держала в руках старушка, опасливо поглядывая на рассерженную женщину.
– Бабаня, а это кто? – ткнула она пальцем в фотографию, игнорируя фурию.
– Я кому говорю, стенке? – возвысила голос женщина, угрожающе подступая к дивану.
– Сходи внученька, не упрямься, послушайся маму.
– Тоже мне мать нашлась, – фыркнула Люська, напряжённо замирая и не поднимая глаз от альбома.
– Все нервы мне эта сволочная девчонка повыматывала, – замахнулась было на Люську женщина, но та вдруг как сорвавшаяся с места пружина взвилась с дивана и затрепетала вся перед женщиной, сверля её ненавидящими глазами: – Только попробуй, ударь, – прерывающимся от волнения голосом ответила она женщине, и та не выдержала, обмякла.
– Ну и чёрт с тобой, пусть отец твой за хлебом бежит, – резко повернувшись, женщина устремилась из комнаты: – Фёдор, я больше не могу так жить. Приструни свою девчонку, или я не знаю, что сделаю с ней!
На кухне раздался грохот, звон посуды, мужской голос: – «Опять скандалите, неужели нельзя по-человечески жить, без ругани и криков?»
– «Вот ты и живи, тюлень, а я не могу».
– «Хорошо, я поговорю с ней», – миролюбиво увещевал мужской голос.
– «Вот и поговори. Глаза б мои её не видели, – не успокаивался женский, – только это бесполезно, горбатого могила исправит…»
Соболезнующе глянув на напряжённо слушающую кухонный диалог внучку, старушка вздохнула и захлопнула альбом. Девочка вздрогнула и взглянула на неё своими огромными карими глазами, сверкающими на побледневшем от возбуждения лице.
– Посмотрела бы мама сейчас на тебя, какая ты стала, большая, красивая, – снова вздохнула старушка, скорбно покачивая головой. – Ровно десять лет сегодня, как не стало её. Как ты похожа на неё, только характером Светланочка мягкая была, покладистая, жалела она людей…
– Люся, опять ты мать до истерики довела, – укоризненно глядя на девочку, в комнату вошёл полный, рано облысевший мужчина. – Надо как-то посдержаннее, поделикатнее что ли, – он тяжело присел рядом с ними, устало вздохнул. – Жить надо в мире, Люсенька.
Девочка упрямо опустила голову, скрывая подступившие слёзы, на ещё тонкой девчоночьей шее напряжённо пульсировала жилка.
Отец со вздохом поднялся с дивана. – Пойду в магазин схожу.
– Сегодня десять лет Светлане, – тихо проговорила старушка, с опаской поглядывая на открытую дверь.
Мужчина замер на месте, капельки пота бисером покрыли лоб, лицо его страдальчески исказилось. – Не надо об этом, мама. Я помню, Инну не раздражайте, не любит она этого… – он вышел, прикрыв дверь.
Люська схватила альбом и стала лихорадочно перелистывать страницы, отыскивая нужные ей фотографии. Вот она, её мать, рядом отец и ещё какой-то мужчина. – Бабаня, кто это? – спросила она, ткнув в него пальцем.
– А, это Игорь Андреевич, – улыбнулась старушка, ласково проводя пальцами по изображению улыбающегося молодого красавца, – оператор, он всё снимал Светланочку, хотел фильм документальный о ней сделать, да видать не получилось. Друзья они с Федей-то, отцом твоим, были, – она задумчиво смотрела на фото. – Скрывал, что тоже любил её, а только видели все это, понимали. Как Фёдор женился второй раз, с тех пор и не бывал он у нас, Инна не любит друзей Фёдора, не жалует.
– Почему, бабаня? Зачем она такая?
– Маленькая ты ещё Люсенька, многого не понимаешь в жизни-то нашей грешной, – старушка с грустью посмотрела на внучку, на фотографию красивой улыбающейся женщины. – Светланочка, душа человек, – глаза старушки повлажнели от умиления.
Люська внимательно всматривалась в фотографию: добрые грустные глаза матери ласково смотрели на неё, как бы ободряя и поддерживая. Вздохнув, Люська захлопнула альбом. – Пойду я бабаня, обедать не буду.
– Что так? – всполошилась старушка, вставая следом за внучкой. – Обиделась, поди? Зря ты, Инну тоже понять надо, мальчонка болеет постоянно, нервный, одним словом, поздний ребенок. Ты уж смирись, потерпи пока. Уроки-то когда делать будешь?
Не ответив, Люська выскочила в коридор. Хлопнула входная дверь, старушка поспешила на кухню. – Инночка, ты не расстраивайся зря, девчонка ещё, образуется. А тебе Толика на ноги поднимать надо, ох господи, жизнь наша суетная…
Женщина стояла у окна и молча протирала вымытую посуду. Увидев выскочившую из подъезда Люську, отвернулась от окна, в сердцах воткнула тарелку на полку. В глазах её блеснули слезы. – Устаю я, мама, ребёнок больной, измучилась душой за него, изболелась, а тут она ещё выкобенивается. Что я ей плохого сделала?
– Давай-ка помогу, доченька, а ты иди с богом, иди к сыночку-то, – старушка с жалостью посмотрела вслед торопливо ушедшей женщине. В дальней комнате заплакал проснувшийся ребенок. – О-хо-хо, что-то дальше будет? – завздыхала старушка, насухо протирая полотенцем очередную тарелку.
– «Старое ружьё» в «Алмазе» идёт, сходим? – высокий, модно одетый парень оглянулся на столпившихся возле афиши приятелей.
– Полный отстой, ты комедию ищи какую-нибудь, поржём хоть, – вертлявая бойкая девчушка вся в движении: густо накрашенные глаза постреливают по сторонам, пирсинг украшает ноздри, уши и даже язык, ноги в туфельках пританцовывают, руки теребят модный клач.
– Во, братаны, «Наследство» идёт, – широкоплечий коренастый увалень в старорежимном прикиде радостно засмеялся, – пойдёмте посмотрим, потусуемся потом на набережной.
– Темнота, – Люська презрительно сверкнула в его сторону глазищами, – на советские не пойдём, скукотища. Или про работу или воспитывают, только западные, понял, Мишка? – она повелительно взглянула на высокого парня.
– Ес, – Мишка старательно разглядывал афишу. – Нашёл! «Подонки» в ДК идут, шикарный фильм, полный улёт, бежим? – возбуждённый парень подхватил Люську под руку.
– «Ночные воришки», Франция, – торжественно объявила бойкая девчушка, победоносно оглядываясь на друзей-приятелей, – подходит взыскательной публике? И совсем недалеко, кинотеатр «Родина».
– Идём на «Воришек», – утвердительно кивнула Люська и, гордо встряхнув модной стрижкой, устремилась к автобусной остановке.
Едва протолкнувшись в переполненный автобус, компания шумно завозилась: – Граждане, уступите место, девушка только что из больницы, после операции, – жалобно запросил Мишка, подталкивая перед собой внезапно съёжившуюся Люську со страдальческой миной на лице.
Пожилая женщина торопливо поднялась с сиденья: – Садись доченька, осторожнее, – усадила она девушку под соболезнующие взгляды людей.
Рассевшись поудобнее, Люська победоносно взглянула на друзей и рассмеялась. Компания зафыркала, довольный собой Мишка презрительно оглядел обманутую публику, до которой только ещё начал доходить смысл этого представления.
– Мальчики, сходим, – затолкалась к выходу бойкая девчушка, за ней бросились остальные. Возбуждённая Люська выскочила из автобуса, и продемонстрировала перед одураченными зрителями замысловатый танец, дробно стуча каблучками по асфальту.
Двери захлопнулись, и автобус увёз возмущённо загомонивших пассажиров. Смеясь и дурачась, ребята подбегали к кинотеатру…
Буфет кинотеатра переполнен. Группа парней в очереди проводила восхищёнными взглядами стройную красивую девушку, гордо и независимо продефилировавшую к освободившемуся столику.
Люська привыкла к восхищённым взглядам, она знала цену своей нарождающейся красоте. Грациозно присев, она милостиво улыбнулась Мишке, и тот неудержимо протолкался к буфетной стойке, что-то доказывая и объясняя возмущённой очереди.
– Гламурненькая ты, – завистливо вздохнула подружка, – мэны так и млеют, последнее бабло выбрасывают, угодить хотят, – она обиженно отвернулась.
