Александр Александрович Блок
Сборник «Город» (1904—1908)
В ОКТЯБРЕ
Открыл окно. Какая хмураяСтолица в октябре!Забитая лошадка бураяГуляет на дворе.Снежинка легкою пушинкоюПорхает на ветру,И елка слабенькой вершинкоюМотает на юру.Жилось легко, жилось и молодо —Прошла моя пора.Вон — мальчик, посинев от холода,Дрожит среди двора.Всё, всё по старому, бывалому,И будет как всегда:Лошадке и мальчишке маломуНе сладки холода.Да и меня без всяких поводовЗагнали на чердак.Никто моих не слушал доводов,И вышел мой табак.А всё хочу свободной волеюСвободного житья,Хоть нет звезды счастливой болееС тех пор, как запил я!Давно звезда в стакан мой канула, —Ужели навсегда?…И вот душа опять воспрянула:Со мной моя звезда!Вот, вот — в глазах плывет манящая,Качается в окне…И жизнь начнется настоящая,И крылья будут мне!
И даже всё мое имуществоС собою захвачу!Познал, познал свое могущество!…Вот вскрикнул… и лечу!Лечу, лечу к мальчишке малому,Средь вихря и огня…Всё, всё по старому, бывалому,Да только — без меня!
Октябрь 1906
ГИМН
В пыльный город небесный кузнец прикатилОгневой переменчивый диск.И по улицам — словно бесчисленных пилСмех и скрежет и визг.Вот в окно, где спокойно теклаПыльно-серая мгла,Луч вонзился в прожженное сердце стекла,Как игла.Все испуганно пьяной толпойПокидают могилы домов…Вот — всем телом прижат под фабричной трубойНезнакомый с весельем разгульных часов…Он вонзился ногтями в кирпичВ унизительной позе греха…Но небесный кузнец раздувает меха,И свистит раскаленный, пылающий бич.Вот — на груде горячих камнейРаспростерта не смевшая пасть…Грудь раскрыта — и бродит меж темных бровейНабежавшая страсть…Вот — монах, опустивший глаза,Торопливо идущий вперед…Но и тех, кто безумно обеты дает,Кто бесстрастные гимны поет,Настигает гроза!Всем раскрывшим пред солнцем тоскливую грудьНа распутьях, в подвалах, на башнях — хвала!Солнцу, дерзкому солнцу, пробившему путь, —Наши гимны, и песни, и сны — без числа!…Золотая игла!Исполинским лучом пораженная мгла!Опаленным, сметенным, сожженным дотла —Хвала!
27 августа 1904
КЛЕОПАТРА
Открыт паноптикум печальныйОдин, другой и третий год.Толпою пьяной и нахальнойСпешим… В гробу царица ждет.Она лежит в гробу стеклянном,И не мертва и не жива,А люди шепчут неустанноО ней бесстыдные слова.Она раскинулась лениво —Навек забыть, навек уснуть…Змея легко, неторопливоЕй жалит восковую грудь…Я сам, позорный и продажный,С кругами синими у глаз,Пришел взглянуть на профиль важный,На воск, открытый напоказ…Тебя рассматривает каждый,Но, если б гроб твой не был пуст,Я услыхал бы не однаждыНадменный вздох истлевших уст:«Кадите мне. Цветы рассыпьте.Я в незапамятных векахБыла царицею в Египте.Теперь — я воск. Я тлен. Я прах». —«Царица! Я пленен тобою!Я был в Египте лишь рабом,А ныне суждено судьбоюМне быть поэтом и царем!Ты видишь ли теперь из гроба,Что Русь, как Рим, пьяна тобой?Что я и Цезарь — будем обаВ веках равны перед судьбой?»Замолк. Смотрю. Она не слышит.Но грудь колышется едваИ за прозрачной тканью дышит…И слышу тихие слова:«Тогда я исторгала грозы.Теперь исторгну жгучей всехУ пьяного поэта — слезы,У пьяной проститутки — смех».
16 декабря 1907
ЛЕГЕНДА
Господь, ты слышишь? Господь, простишь ли? —Весна плыла высоко в синеве.На глухую улицу в полночь вышлиВеселые девушки. Было — две.Но Третий за ними — за ними следомМелькал, неслышный, в луче фонаря.Он был неведом… одной неведом:Ей казалось… казалось, близка заря.Но синей и синее полночь мерцала,Тая, млея, сгорая полношумной весной.И одна сказала… «Ты слышишь? — сказала. —О, как страшно, подруга… быть с тобой».И была эта девушка в белом… в белом,А другая — в черном… Твоя ли дочь?И одна — дрожала слабеньким телом,А другая — смеялась, бежала в ночь…Ты слышишь, господи? Сжалься! О, сжалься!Другая, смеясь, убежала прочь…И на улице мертвой, пустынной остались…Остались… Третий, она и ночь.Но, казалось, близко… Казалось, близкоТрепетно бродит, чуть белеет заря…Но синий полог упал так низкоИ задернул последний свет фонаря.Был синий полог. Был сумрак долог.И ночь прошла мимо них, пьяна.И когда в траве заблестел осколок,Она осталась совсем одна.И первых лучей протянулись нити,И слабые руки схватили нить…Но уж город, гудя чредою событий,Где-то там, далеко, начал жить…Был любовный напиток — в красной пачке кредиток,И заря испугалась. Но рукою СудьбыКто-то городу дал непомерный избыток,И отравленной пыли полетели столбы.Подходили соседи и шептались докучно.Дымно-сизый старик оперся на костыль —И кругом стало душно… А в полях однозвучноХохотал Невидимка — и разбрасывал пыль.
В этом огненном смерче обняла она крепчеПыльно-грязной земли раскаленную печь…Боже правый! Сделай, чтобы твердь стала легче!Отврати твой разящий и карающий меч!И откликнулось небо: среди пыли и давкиПоявился архангел с убеленной рукой:Всем казалось — он вышел из маленькой лавки,И казалось, что был он — перепачкан мукой…Но уж твердь разрывало. И земля отдыхала.Под дождем умолкала песня дальних колес…И толпа грохотала. И гроза хохотала.Ангел белую девушку в дом свой унес.
15 апреля 1905
МИТИНГ
Он говорил умно и резко,И тусклые зрачкиМетали прямо и без блескаСлепые огоньки.А снизу устремлялись взорыОт многих тысяч глаз,И он не чувствовал, что скороПробьет последний час.Его движенья были верны,И голос был суров,И борода качалась мерноВ такт запыленных слов.И серый, как ночные своды,Он знал всему предел.Цепями тягостной свободыУверенно гремел.Но те, внизу, не понималиНи чисел, ни имен,И знаком долга и печалиНикто не заклеймен.И тихий ропот поднял руку,И дрогнули огни.Пронесся шум, подобный звукуУпавшей головни.Как будто свет из мрака брызнул,Как будто был намек…Толпа проснулась. Дико взвизгнулПронзительный свисток.И в звоны стекол перебитыхВорвался стон глухой,И человек упал на плитыС разбитой головой.Не знаю, кто ударом камняУбил его в толпе,И струйка крови, помню ясно,Осталась на столбе.
Еще свистки ломали воздух,И крик еще стоял,А он уж лег на вечный отдыхУ входа в шумный зал…Но огонек блеснул у входа…Другие огоньки…И звонко брякнули у сводаВзведенные курки.И промелькнуло в беглом свете,Как человек лежал,И как солдат ружье над мертвымНаперевес держал.Черты лица бледней казалисьОт черной бороды,Солдаты, молча, собиралисьИ строились в ряды.И в тишине, внезапно вставшей,Был светел круг лица,Был тихий ангел пролетавший,И радость — без конца.И были строги и спокойныОткрытые зрачки,Над ними вытянулись стройноБлестящие штыки.Как будто, спрятанный у входаЗа черной пастью дул,Ночным дыханием свободыУверенно вздохнул.
10 октября 1905
НА ЧЕРДАКЕ
Что на свете вышеСветлых чердаков?Вижу трубы, крышиДальних кабаков.Путь туда заказан,И на что — теперь?Вот — я с ней лишь связан…Вот — закрыта дверь…А она не слышит —Слышит — не глядит,Тихая — не дышит,Белая — молчит…Уж не просит кушать…Ветер свищет в щель.Как мне любо слушатьВьюжную свирель!Ветер, снежный север,Давний друг ты мне!Подари ты веерМолодой жене!Подари ей платьеБелое, как ты!Нанеси в кровать ей
Конец ознакомительного фрагмента.
