Марк Арен
Реквием по Иуде
«Я обращаю сбивчивую речьК Тебе, Господь, не в суетности праздной,А чтоб в огне отчаяния сжечьОвладевающие мной соблазны…»
Григор Нарекаци, Книга скорбных песнопений, 1002 год от Рождества ХристоваАвтор благодарен за ниспосланную ему свыше идею написания этой книги. Также выражает свою искреннюю признательность всем тем, с кем обсуждение идеи помогло укрепиться его взглядам. А насколько удалась книга — судить читателю.
ОТ АВТОРА
На протяжении многих тысячелетий человечество тщательно хранит имена, ставшие синонимами людских пороков. Но даже в их ряду Иуда Симонов Искариот занимает особое место. Без малого две тысячи лет он олицетворяет собою предательство — грех, знакомый каждому из нас, ибо все мы страдали от него, либо предавали сами.
Предательство и вера… Они неразлучны пока уживаются в нас потребность веровать и способность предавать.
Ведь, даже веруя, мы остаемся бесконечно далеки от истинной веры. Возможно, виной тому неискоренимое в нас язычество, в чьих категориях предательство — всего лишь шалость. Пустяк, за которым не зрим Кого на самом деле предаем. Ибо, предавая тех, кого Он нам дал, мы каждый раз предаем Его самого.
Поэтому тот, кто клянется, что верует, а ближнего предает, — тот лжец. Значит, в каждом из нас — Искариот. Посему всем нам: и тем, кто предавал, и тем, кого предали, я посвящаю эту повесть.
Эль Минья, Верхний Египет, август, 1947
Дом старого Мустафы стоял у дороги, ведущей в Каир. Когда-то вокруг него теснились такие же глинобитные домики, но они не устояли в битве с беспощадным временем. Сейчас на их месте выросла заправочная станция, и автобусы с туристами разворачивались на асфальтовом пустыре, завывая моторами и стреляя дымом.
Но Мустафа, оставшись в одиночестве на этой стороне шоссе, не роптал на судьбу. Под покосившимися стенами его дома нашел приют стихийный рынок сувениров. Пока автобус заправлялся, туристы коротали время, разглядывая, а иногда и покупая изделия местных умельцев — чеканщиков, гончаров, камнерезов.
В тот день Мустафа задержался у своего прилавка. Другие торговцы давно собрали товар и разошлись по домам, а он все сидел в тени забора. Ему некуда было спешить. Он знал, что сегодня автобусов больше не будет, значит, не будет и покупателей. Давно можно было уйти в прохладу дома, но Мустафа все сидел, будто дожидаясь чего-то.
Он задремал, и поэтому не заметил, как к заправке подкатил запоздалый автобус. Туристы высыпали из него и сбились в кучку в тени одинокой пальмы. Один из пассажиров направился в сторону бензоколонки, о чем-то спросил заправщика, и тот указал ему на Мустафу.
Он выглядел как все туристы. Было ему лет сорок, а может, шестьдесят: в шортах и босоножках, в черных очках и соломенной панаме люди теряют возраст, а иногда и пол. Он подошел к прилавку и, увидев, что продавец спит, остановился и закурил.
Взгляд его упал на лежащие перед ним безделушки. Среди пепельниц, зажигалок и прочей чепухи попадались фигурки, вырезанные из камня. Продавец, наверно, и не старался выставлять их на самое видное место — вера запрещала изображать живую тварь, а статуэтки были почти как живые. Впрочем, они изображали не людей, не зверей и не птиц. В основном то были фигурки сказочных джиннов, смешные в своей отвратительности. Что поделать, рынок живет по своим законам. Есть спрос — будет и предложение…
Усмехнувшись, турист взял с прилавка фигурку шайтана — длинноносую, с шишковатой головой — потеребил дремавшего Мустафу за плечо и полез в карман за деньгами. Но тут его окликнула женщина, направлявшаяся к нему от автобуса. Она, смеясь, нацелила на него «поляроид». Турист недовольно отмахнулся, а Мустафа даже слегка испугался: еще не освободившись от липкой паутины сна, он не мог понять, откуда вдруг взялись эти люди. Фотовспышка заставила его зажмуриться, а когда он открыл глаза, на прилавке уже лежала монета, брошенная туристом.
— Этого мало! — воскликнул старик по привычке, даже не взглянув на монету.
— Скоро получишь сполна! — с усмешкой ответил турист и, подбрасывая безделушку на ладони, отправился к автобусу.
Мотор взвыл, изрыгая копоть. Двери автобуса задвинулись, он попятился к шоссе и, разворачиваясь, сверкнул стеклами. Из открытого окна вылетел листок, который, кружась и порхая, опустился в пыль под ноги Мустафы.
Старик поднял фотографию и увидел на ней себя. Снимок был хорош. Глянец скрыл облупленную стену, сгладил морщины, и даже бесхитростный прилавок выглядел ярко и роскошно, как на настоящем базаре. Мустафа, крайне довольный находкой, хотел было спрятать снимок в карман, как вдруг понял, что на ней чего-то не хватает.
Ну да, ведь та белая женщина нацелила свой аппарат не на него, а на покупателя — но где же он? Его не было на снимке. Странно, но фигурка шайтана, которую он купил, была видна вполне отчетливо. Она словно висела в воздухе над рядами остального товара где-то на уровне лица Мустафы.
Долгая жизнь научила Мустафу ничему не удивляться, тем более — чудесам, на которые способны иностранцы.
Спрятав фотографию в карман брюк, старик взял со стола брошенную незнакомцем монету, и, подслеповато щурясь, стал ее разглядывать. Вдруг она выпала из его дрожащих рук и закатилась под стену. Мустафа, кряхтя, нагнулся и пошарил рукой, но ничего не нашел. Раздосадованный старик подобрал с земли засохший сук и попытался с его помощью выскрести монету из-под стены. Убедившись в тщетности своих усилий, он, ворча и проклиная судьбу, свернул прилавок и скрылся за дверьми своего дома.
Через пару минут он вышел в сопровождении сыновей, и, отчаянно жестикулируя, подвел их к месту происшествия. Сыновья поступили так, как поступают настоящие мужчины, столкнувшись с неразрешимой проблемой — присели перед стеной на корточки и задумались.
После короткого совещания самый младший сын был послан в дом за инструментами. Он вернулся с небольшой киркой и вопросительно глянул на братьев. Те наперебой стали подавать ему весьма разумные и взвешенные команды.
Юноша поддел киркой камень, под который закатилась монета, и стал его потихоньку расшатывать. Кто-то из старших братьев громко предостерег его от излишних усилий, но было уже поздно. Камень вывалился из кладки, обвалив за собой большой кусок стены.
Ошеломленный новой напастью Мустафа, горестно воскликнув, запустил в неловкого парня куском отвалившейся глины. Тот, уворачиваясь, заступил туда, откуда вывалился камень — и вдруг, вскрикнув, провалился вниз. В последний миг он успел ухватиться за край образовавшегося провала.
Братья бросились вытаскивать его из западни. Пока пострадавший, кряхтя и охая, потирал ушибленную ногу, остальные с удивлением всматривались во тьму пролома. Один из них, подобрав камень, бросил его в пустоту. Через мгновение он ударился о дно. Посовещавшись, сыновья Мустафы стали расширять отверстие, а один, побежав к соседям, вернулся оттуда с лампой и веревкой. Само собой, с ним пришли и соседи. Мустафа обвязал одного из сыновей веревкой, и тот осторожно стал спускаться, а вся семья держалась за веревку с таким видом, будто провожала его по меньшей мере в огнедышащее жерло вулкана.
Оказавшись внизу, он попросил лампу и, освещая себе путь, двинулся в глубь провала, а оставшиеся наверху стали напряженно всматриваться в сомкнувшуюся за его спиной темноту. Спустя некоторое время под ними вновь забрезжил свет; наверх поднялась лампа, а затем какой-то каменный ящик. А еще через минуту сыновья Мустафы обнялись с измазанным в земле, но гордым и счастливым братом.
Руки Мустафы дрожали от волнения, когда он вскрывал ящик. Но вот крышка сдвинулась, в воздухе разлился запах плесени — и вечернюю тишину нарушил вздох разочарования. В ларце лежали не монеты или драгоценности, нет — там оказались всего лишь слипшиеся листы папируса.
Жителей Эль-Миньи трудно было удивить найденными древностями. Вскапывая огороды или просто роясь в прибрежном иле, они часто находили то древнюю негодную утварь, то монеты, которые можно было продать туристам. Но много ли дадут иностранцы за такую находку?
Через некоторое время у обрушенной стены собрались почти все соседи. Рядом с ними с видом человека, потерявшего разом всех своих родных, стоял Мустафа. Постояв и повздыхав, соседи стали расходиться, сочувственно похлопывая по плечам Мустафу и неодобрительно посматривая в сторону его неуклюжего сына. Под их взглядами он все старательнее растирал ушибленную ногу и охал сквозь зубы, демонстрируя сдержанное страдание.
Старый учитель жил на другом конце деревушки. Когда весть о происшествии докатилась до него, соседи давно уже разошлись. А когда он добрел наконец до пострадавшего дома Мустафы, тот уже и позабыл о папирусах и думал только о том, как теперь избавиться от дыры в стене.
