Крэйг Делэнси
Три Джулии
Иллюстрация Сергея ШЕХОВА
— Вы отпустите ее?
На этот вопрос мне предстояло ответить до завтрашнего утра. Его задала Кристин Лувье, от злости сжавшая губы в тонкую линию и упиравшая руки в бока. Слава богу, нас разделял стол.
— Она моя племянница, — говорила Кристин. — А я ее ближайшая родственница. Отдайте ее мне.
— Я должен решить, что будет лучше для ребенка.
— Вы знаете, что будет лучше. Лучше всего отпустить ее ко мне домой.
Я поерзал в кресле.
— Это… не так очевидно.
Глаза моей собеседницы превратились в узкие щелочки.
— Я рассказала вам слишком много. А вы еще удивлялись, почему мы храним это в тайне. Вы собираетесь упечь семилетнюю девочку в психушку только потому, что я сказала вам правду.
— Причина не в этом, — заметил я.
— Вы воспользовались моей откровенностью и собираетесь уничтожить мою племянницу. Или того хуже: вы собираетесь рассказать о нас людям.
Кристин стояла, а я сидел, поэтому она, хоть и не обладала высоким ростом, возвышалась надо мной. Я начал поеживаться под ее злым и совершенно бесстрашным взглядом. Возможно, всего лишь возможно, она имела право на эту злость.
— Сядьте, пожалуйста.
Она осталась стоять.
— Я вернусь со своим адвокатом. Я намерена засудить вас и вашу больницу. Если вы отправите девочку в лечебницу, я уничтожу вас в суде. Это станет смыслом моей жизни. Я сумею забрать у вас даже собаку, — развернувшись, она рванула дверь моего маленького кабинета с такой силой, что сталь с грохотом ударила по книжному шкафу. Затем дверь закрылась.
Я уставился на календарь, висевший на ее внутренней стороне. Он отстал от жизни уже на семь месяцев.
Отпущу ли я эту девочку? Расскажу ли кому-нибудь об открывшейся тайне?
Я понимал всю важность этих вопросов. Но куда сильнее меня занимало другое. Проблема, не дававшая покоя, следовавшая за мной по пятам, пока я протискивался по пробкам к своему домику в пригороде.
«Вам не бывает одиноко?»
* * *
Три дня назад Томас, старший санитар, сказал мне:
— Привезли девочку, — тем утром он поймал меня, когда я пытался проскочить мимо. Я торопился, потому что мне предстояло еще проследить за переводом невменяемого преступника-шизофреника из нашего кабинета неотложной помощи. Времени оставалось в обрез.
По правде сказать, я хотел, чтобы его забрали как можно скорее, тогда бы я мог спокойно закрыться в своем кабинете, выпить чаю и ненадолго отвлечься. Может, пошарить по интернету.
— Я… э… — я указал на коридор за его спиной, показывая, что мне надо бежать. Томас отличался богатырской комплекцией, поэтому сейчас, встав передо мной, он перекрыл мне путь к отступлению.
— Ее родители погибли в аварии, — продолжил он, растягивая слова. — Она сидела на заднем сиденье, посередине. Сломала руку, других повреждений нет. Но доктор Уэллс считает, что вам надо ее осмотреть.
— Сколько ей? — Томас называл «девочками» едва ли не всех женщин. Возраст не имел значения.
— Лет семь, наверное.
— Травмирована?
Я психиатр, а значит, просьба Уэллса могла означать потенциальное душевное расстройство.
— Конечно. Да любой на ее месте… Родители погибли у нее на глазах. Она не в себе. Но кроме того, она… — Томас склонился ко мне, — разговаривает как-то странно. Как будто переключается туда-сюда.
Я кивнул.
— Ничего удивительного. Ребенок в шоке.
Девочку поместили в педиатрии, и я решил ее посетить.
Стены ее палаты, покрытые пятнами сырости, смотрелись убого в ярком свете ламп. Девочка оказалась симпатичной — такой, какой и полагается быть любой семилетней девчушке. Маленькая, чуть больше собственной подушки, она спала, завернувшись в одеяло. Правое предплечье от локтя до самой ладони покрывала белая, словно снег, гипсовая повязка.
Я снял с крючка ее карточку, висевшую над кроватью.
Никаких повреждений, не считая руки. Никаких признаков жестокого обращения: ни шрамов, ни ожогов, ни следов предыдущих переломов. Здоровая девочка, скорее всего, из хорошей семьи. Вполне ожидаемая характеристика для ребенка, сидевшего на заднем сиденье, между родителями.
Она перевернулась на другой бок и открыла глаза — темные, глубокие, смотревшие на меня будто издалека. Затем убрала с лица длинные волосы.
— Ou est ma mere?[1] — спросила она.
Очевидно, я имел дело с каджуном[2]. Скорее всего, она жила где-нибудь возле дельты.
Почти не зная французского, я все-таки постарался воспользоваться своими скромными способностями:
— Excusez-moi, je ne parle pas francais. Parlez-vous anglais?[3]
Она отрицательно покачала головой, а потом вдруг произнесла:
— Знаю.
Я присел на краешек кровати.
— Джулия, я доктор Дуглас Эверли. Можешь звать меня доктор Даг. Как ты себя чувствуешь?
— Я не Джулия.
— О, вот как?
— Меня зовут Джулиана.
Я снова заглянул в ее карточку. Там совершенно четко значилось имя: Джулия.
— Понятно. Ну, Джулиана, как ты себя чувствуешь?
Она покачала головой, будто я задал слишком сложный вопрос. Я не пытался понять, осознает ли она до конца смерть родителей. Вместо этого я спросил:
— Ты говоришь по-французски. Ты из Луизианы?
— Я не говорю по-французски, — ответила она.
— Что?
— По-французски говорит Джулия.
— Не понимаю.
— Джулия говорит по-французски. А я не умею.
— Но ты же только что разговаривала со мной.
— Не я. Джулия.
Я кивнул и посмотрел на нее внимательнее.
— Ясно. Ты — Джулиана. И ты не знаешь французский.
— Точно.
— Ты из Луизианы?
— Ага.
— А могу я, если захочу, побеседовать с Джулией?
Она пожала плечами.
— Конечно, но она почти не знает английского. А Джуни немного тормозит, так что вам лучше говорить со мной.
— Джуни?
— Она немножко знает французский, но не особенно умная. Зато умеет рисовать. И играть на пианино.
— Джуни, Джулиана и Джулия, — осторожно произнес я. — Итак, Джулиана…
— Да?
— Джуни и Джулия всегда… жили с тобой?
— Конечно.
За дверью послышался шорох. Там стоял Ричард Стивенс, главный врач нашей больницы. Он подслушивал разговор.
— Прошу прощения, Джулиана, — сказал я и вышел в коридор, закрыв за собой дверь.
По выходным Стивенс обычно играл в теннис, а по рабочим дням изучал список больничных расходов и прилагал все усилия, чтобы не дать этому списку вырасти.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
