Святой Сева
Капелька и Дойч
Сева Святой
Капелька и Дойч
Ну почему, - спросила она его, - почему ты так изменился? Что произошло?
- Ничего, - равнодушно сказал Дойч.
Он поедал картошку. Золотистые ломтики издавали нежный запах, он накалывал их вилкой по одному и отправлял в рот. Иногда он подхватывал лежащий на краю тарелки толстый темно-зеленый огурец и откусывал от него. Вид у него был сосредоточенный.
Она вдруг ощутила острый приступ ненависти. Она не могла понять, что изменилось с тех пор, как они расстались два с половиной года назад. Тогда было ясно, что они любят друг друга - так ей казалось, и ничто на свете не сможет это изменить. Вечная любовь - каждый день, каждый час, всегда, пока смерть не разлучит их. Один год в армии, шесть страшных месяцев, которые Дойч провел в дисциплинарном батальоне за что-то, о чем она до сих пор не знала, еще полгода в армии, и полгода неизвестно где, когда она в муках проживала каждый день, ожидая его возвращения. Никаких удовольствий, танцев и мальчиков. Долгие месяцы взаперти, когда она боялась даже на секунду подумать о том, что ее дорогой Витя, ее парень, мог расценить как измену.
В один прекрасный день Виктор вернулся. Потемневшее лицо и равнодушные глаза. Он тяжело спрыгнул с подножки вагона, держа в одной руке чемодан, а в другой - полупустую бутылку пива, поздоровался с отцом и кивнул ей - "привет, Светка", - словно выезжал на денек в командировку . От него остро пахло алкоголем. Совсем, совсем не так она представляла эту встречу в своих мечтах.
Была еще одна причина, из-за которой она чувствовала себя оскорбленной. Два с половиной года назад он лишил ее девственности. Это произошло на его проводах. Вечером, когда гости разошлись, он долго рассказывал ей, как он ее любит, они целовались, она плакала от горя расставания, а потом он повалил ее на кровать, сдернул колготы и трусы, и взял ее грубо и больно. Это воспоминание поистерлось в памяти, и уже через год ей казалось, что это в сущности был нежный и возвышенный акт, словно и не было багровых капель крови на простыне, ее задохнувшегося крика, и невыносимой боли, когда его твердый, как камень, огромный - о чем она никогда не подозревала - член порвал плеву и несколько страшных минут терзал ее внутренности.
- Витя, родной, - сказала она ему на вокзале, плача от чувств, которые ее распирали. И что-то оборвалось у нее в груди, когда она почувствовала его тяжелый взгляд.
- Меня зовут Дойч, - услышала она. - Понятно? - И он отвернулся, продолжая начатый разговор с отцом.
Их дома были расположены далеко друг от друга, на разных улицах, и она плелась за ним и его родителями до их дома, до позднего вечера просидела на застолье в честь возвращения. Виктор много пил, но не пьянел, насколько она могла судить. За все это время они не обменялись и парой слов. Вечером все стали расходиться, Виктор куда-то исчез, как потом оказалось, ушел спать. Он даже не попрощался с ней тогда. Это напоминало кошмар. Она побрела домой, и полночи проплакала, уткнувшись в подушку. А утром, как магнитом, ее снова потянуло к нему.
- Что-то должно было случиться, - тоскливо сказала она. - Что?
- Ты не могла бы заткнуться? - возразил он, жуя.
И она заткнулась, задыхаясь от возмущения. Что-то мешало ей выбежать, хлопнув дверью. Перед ней сидел странно изменившийся, но родной и любимый человек.
Он доел картошку, и принялся вылизывать оставшийся жир коркой хлеба. Дрожа, она наблюдала за ним. На лбу Виктора появились морщины - их раньше не было. Глаза глубоко запали, кожа лица потемнела, на подбородке оказался маленький розовый шрам.
Он мягко отрыгнул, и отодвинул тарелку в сторону. - Ну, так что тебе нужно?
- Витя, - начала она, а он перебил ее:
- Я, кажется, сказал тебе, как меня называть.
- Дойч... - неуверенно проговорила она. - Так странно... Откуда это имя?
- Так меня называют мои друзья. Понятно?
Она нервно кивнула, хотя понятней ей не стало.
- Ты так долго не возвращался. Вик... - она запнулась. - Дойч. Я волновалась. Ты не писал так долго, - она не выдержала, и глаза ее наполнились влагой. Она помнила, что он перестал писать почти сразу после начала службы. Все новости о нем она узнавала от его родителей, и до сих пор не могла понять и простить эту бесчувственность.
- Мне было насрать, - ровным голосом сказал Дойч. Его взгляд был направлен на нее, стеклянный, немигающий взгляд. В кухоньке, где они находились, было очень тепло, но она вдруг почувствовала, как ледяной холод забирается ей под платье.
- Почему? - тупо спросила она.
- Наверное, потому что ты безмозглая дура.
Она сидела, как оглушенная.
- Что ты такое говоришь, - с ужасом проговорила она. - Ты шутишь...
- Какого ... мне шутить, - Дойч поднялся. - Посмотри сама. До двадцати лет просидела задницу в этой сраной деревне. И всю жизнь просидишь, ожиреешь, как свинья, и дети твои будут такие же. Жирные ублюдки. - В его глазах поблескивал странный огонек веселья.
Ей показалось, что мир сошел с ума. Она зарыдала громко, безудержно, закрываясь руками. Потекла тушь, окрашивая пальцы. - Сволочь, - сквозь слезы говорила она, - какая же ты сволочь.
- Не реви, дура, - спокойно сказал Дойч.
- Ты, ты... - задыхаясь, прокричала она, - ты не сможешь жить с этим дальше! Не сможешь...
- Уже живу, - возразил он.
Она в последний раз всхлипнула, неловко поднялась, и бросилась к выходу. Вслед ей донеслось:
- В натуре, тупорылая...
Прибежав домой, она закрылась в своей комнате, и принялась искать снатворное. Она вывалила коробку с лекарствами на пол, отобрала два блестящих листика, выдавила капсулы на ладонь, и проглотила их. Всего двенадцать штук. Затем откинулась на кровать, и стала ждать смерти, беспрерывно роняя слезы. Ласковый солнечный свет лился из окна, согревая ее лицо и осушая слезинки. Понемногу ей стало легче, а к полудню она уснула, не снимая одежды, твердо решив уехать отсюда навсегда, если, конечно, не умрет.
Когда она проснулась, уже был поздний вечер. Ее разбудил стук в окно. Она поднялась с кровати, включила ночник и слабым голосом спросила:
- Кто это?
- Я, - послышался голос, который наполнил ее душу ужасом и гневом.
- Пошел вон, - твердо ответила она. - Я не хочу с тобой разговаривать.
- Я тоже, - донеслось до нее. - Я по другому делу. Открой, это быстро.
На нее нашло какое-то затмение. Она чувствовала, что не должна была этого делать, но какая-то сила вынесла ее в прихожую. Она откинула крючок на входной двери, ежась от вечерней прохлады, и прислушиваясь к звукам в доме. Родители уже легли.
Дверь распахнулась. На пороге стоял он. Она не могла видеть выражение его лица, но ей почему-то показалось, что он улыбается.
-Заходи, - тоскливо сказала она.
Он прикрыл за собой дверь.
- Зачем ты пришел? - дрожащим голосом спросила она.
- Пошли к тебе, - сказал он.
Она пропустила его вперед.
При свете ночника она увидела его лицо, и сердце ее забилось. Он был действительно улыбался.
- Знаешь, подруга, - сказал он, - я тут немного подумал.
- Я не хочу с тобой разговаривать, - твердо проговорила она. - Ты настоящий скот. После всего, что у нас было...
- Фу-ты, ну-ты, - отозвался он, усмехаясь. - У меня был дурной настроение. Ты что, обиделась?
Она задохнулась от гнева.
- Убирайся.
- Я же сказал, у меня разговор, - он повысил голос. - Слушай, ты с кем-нибудь была, пока меня не было?
- Что?? - почти закричала она.
- Значит, нет, - он кивнул головой, - хорошо, раз так. Перепихнемся?
Она потеряла дар речи.
Он поднялся, подошел к ней, и грубо взял ее за груди. Она попыталась вырваться, но он ее удержал.
- Только не вздумай кричать. Поняла? Я этого не люблю.
Она молчала, скованная ужасом.
- Тебя не убудет все равно. Какая разница, а?
Он поднял ей юбку, захватил пальцами резинку колготок, и резко дернул вниз. Она не сопротивлялась. Все ее тело словно онемело. Каждое его прикосновение приносило ей странное облегчение, словно избавляя ее от долгого, бесконечного наваждения.
Взявшись за резинку обеими реками, Дойч стянул их до лодыжек, и принялся поглаживать голые ноги.
- Хороша девочка, - пробормотал он. - Неужели никому не дала?
Она молча, словно со стороны, наблюдала за его действиями. Он расстегнул и снял с нее юбку, отлично разобравшись в крючках на боку, трусы, и оставил ее стоять так, со спущенными колготками, без юбки, с оголенным треугольником волос на лобке. Отошел в сторону, очевидно, любуясь.
- А теперь - сама, - проговорил он.
Словно во сне, она сняла до конца колготки, и стянула через голову майку.
- Какие сиси, - медленно проговорил Дойч. - Иди сюда, подруга.
Совершенно голая, дрожа от страха и прохлады, она сделала два шага к нему. Одно быстрое движение его рук, и из его ширинки вынырнул длинный чуть изогнутый пенис, со вспухшей, лоснящейся головкой. Этот зверь ее напугал.
- Я не буду.
- В рот возьми, корова, - сквозь зубы сказал Дойч.
