и смотрел на этих мужчину и женщину, которых я преследовал на протяжении веков.
— Ну, Улиос, — обратился ко мне Карнат, — что ты хочешь сказать мне, прежде чем я убью тебя.
— Убей его сейчас же, немедленно! — вскричала Этейн.
Когда она посмотрела на меня, её глаза расширились от ненависти и страха:
— Я не доверяю ему!
— Не бойся, Этейн, он не причинит нам вреда, — успокоил её Карнат и снова обратился ко мне: — Почему ты пришёл так открыто, Улиос?
Когда я в отчаянии ответил, мой голос был надтреснутым и дрожащим:
— Я пришёл, потому что хочу объявить перемирие в этой нашей старой вражде. Почему мы должны вечно ненавидеть друг друга, Карнат? Прошло много времени с тех пор, как Атлантида затонула и была забыта. Почему бы нам не забыть нашу ненависть и не жить мирно в будущем?
Он рассмеялся, и серебристый, презрительный смех Этейн подхватил его смех. И в их глазах теперь светился триумф.
— Улиос, не обманывай меня, — сказал он. — Двадцать лет назад мы убили твоего слугу Стэна, и теперь у тебя нет никого, кто помог бы тебе обрести новое тело, и ты не можешь научить никого из этих варваров, как перенести свой мозг в другое тело, и ты знаешь, что скоро тебе придётся умереть навсегда в этом теле, если кто-нибудь из нас не сжалится над тобой. Что ж, я сжалюсь над тобой, Улиос! Я оборву твою жизнь здесь и сейчас, не откладывая в долгий ящик, и мы навсегда избавимся от твоих преследований, Этейн и я будем жить дальше и дальше, пока существует мир. Подумай об этом, Улиос, и умри!
Произнося эти слова, его палец нажал на спусковой крючок. Но пистолет лишь щёлкнул вхолостую. Внезапно на его лице отразился страх, Карнат нажимал на спусковой крючок снова и снова, но выстрелов не было.
Настала моя очередь смеяться, и я смеялся, наблюдая, как по лицам обоих распространяется тошнотворный страх.
— Пули из этого пистолета никогда не вылетят, Карнат, — сказал я ему. — Я позаботился об этом, когда сегодня тайно проник в эту комнату.
— Охрана! Охрана! — заорал Карнат, но я снова лишь рассмеялся.
— Ты сам отослал их, чтобы они не слышали, как ты убиваешь меня. Теперь они не услышат, как я убью тебя.
Этейн метнулась к двери, но я опередил её, отшвырнул назад и быстро запер дверь. Затем я обернулся.
Карнат выскочил из-за своего стола, яростно размахивая тяжёлой лампой, чтобы обрушить её мне на голову.
Я поймал его за запястье и заставил бросить её. Мы боролись там, и хотя он был моложе меня на много лет, но в моих руках он был как ребёнок. Я больше не был дрожащим стариком. Казалось, в моих руках была сила всех рук обречённой Атлантиды.
Мои худые руки держали его за горло стальной хваткой, которую он не мог разжать. Этейн, застыв в парализующем ужасе, смотрела, как я неуклонно и безжалостно, с трудом удерживая Карната, иду к окнам. Я заставил его голову свеситься с карниза открытого окна, его выпученные глаза дико уставились на меня.
— Боги Атлантиды, узрите жертву и искупление! — взревел я и вышвырнул Карната от окна.
Я увидел, как его тело, кружась, полетело вниз, в темноту, а затем обернулся. Этейн прижалась к стене, её глаза расширились от страха, вся её красота была стёрта ужасом. Но вот она вышла вперёд, боязливо приблизилась ко мне, в её глазах была мольба.
— Не убивай меня, Улиос! — умоляла она в безумном страхе. — Когда-то ты любил меня!
Она подошла ближе, затаив дыхание, и стала настойчиво уговаривать:
— Теперь остались только ты и я, Улиос, но мы двое всё ещё можем жить вечно. Мы всё ещё можем пересаживать мозги друг друга в новые тела, если понадобится. Я буду любить тебя так, как не любила ещё ни одна женщина. Ты сделаешь это, Улиос? Ты пощадишь меня и продолжишь жить со мной?
Я посмотрел на неё и улыбнулся, после чего достал из кармана крошечную чёрную таблетку, положил её в рот и проглотил.
— Что ты сделал? — закричала Этейн.
Я сказал ей:
— Я только что проглотил один хитрый яд. Через час я умру, ибо моя месть и искупление закончены. Ты — часть этого искупления, Этейн. Ты не умрёшь, ты будешь жить в этом теле и состаришься в нём. Да, ты испытаешь в нём то, чего боялась больше всего на свете, то, ради предотвращения чего предала Атлантиду. Ты состаришься.
Я подошёл к двери и отпер её.
— Теперь я иду, чтобы завершить написанную мною летопись греха и искупления, а затем умереть. Прощай, Этейн.
— Улиос! — крикнула она, и когда я вышел за дверь и закрыл её за собой, я снова услышал её хриплый крик. — Улиос!
