Когда Майкл Браун вернулся с несколькими странными жизненными взглядами со службы на Гавайях, его демобилизовали, назвав пятном на знамени Соединенных Штатов. Он жил на пособие, потом стал альфонсом у одной актрисы в Лос-Анджелесе. Однажды в аптеке на Линкольн-роуд Майкл дал волю языку и наговорил о ней много лишнего. Когда он вернулся в ее коттедж, то застал ее весьма разгоряченной девятью стаканчиками виски, двумя — джина, тремя — рома и телефонным пересказом того, что он сказал о ней. Прежде чем Майкл был изгнан, они ухитрились переломать почти всю мебель.
После этого он попытал счастья в роли чистильщика обуви в конце длинного мола. Осторожности, к сожалению, он еще не научился. Сошелся с женой одного гвардейца, черноволосой мексиканской красоткой. Этот гвардеец, ирландец, не мог удовлетворять ее и нанял двух помощников, японцев из Иокогамы. Один владел прачечной на Литтл-стрит. Другой работал в пекарне, владелец которой, иммигрант из Вены, выпекал венский хлеб, который никто из венцев не смог бы узнать.
Майкл принял участие в оргии, которая окончилась громким шумом. Ходило много разговоров о скрытых фотокамерах, и разразился большой скандал. Гвардеец стал сержантом, а японцы стали вдвоем заправлять прачечной, которая до сих пор сохранилась на Литтл-стрит. Денег они зарабатывали много. У них был свой способ обращения со старыми рубашками.
Дела у Майка пошли скверно. Он попал в тюрьму по обвинению в изготовлении непристойных фотографий. Однако в определенном смысле ему повезло. Он мог бы получить десять лет, но судья в тот день хорошо пообедал, пребывал в хорошем расположении духа и отпустил его без наказания. К тому же судье понравились фотографии, приложенные в качестве вещественных улик. С них было сделано много копий, которые раздали судьям, адвокатам и полицейским.
Выйдя из тюрьмы, Майкл Браун вскочил на товарный поезд до Нью-Йорка. Дойдя до пределов отчаяния на пристани Милуолл, отправился в армейский пункт вербовки на Вашингтон-роуд. Внутрь он вошел с надменным видом; как-никак, он старый морской пехотинец, тем более, из Шаффилдских казарм, но какой-то паршивый сержант с тремя радужными нашивками на груди — он участвовал в сражении при Сомме и до сих пор гордился этим — потребовал характеристику. Браун попытался обойти стороной год, проведенный в лос-анджелесской тюрьме. Его с усмешкой пригласили в спальню, задали там такую трепку, какой он еще не получал, и объяснили, что он уголовная свинья, с которой армия не желает иметь ничего общего.
Браун вернулся на пристань Милуолл, пробрался на борт пассажирского судна компании ХАПАГ «Бремен», совершавшего регулярные рейсы в Германию, и его обнаружили лишь в трехстах семидесяти пяти милях к востоку от Галифакса. После этого он, к своему громадному удивлению, узнал, сколько тарелок может вымыть человек за день. Всякий раз, когда он ронял тарелку, старший стюард бил его по голове разделочной доской. Когда судно пришло в Гамбург, Брауна передали службе безопасности. Трепка, которую он получил от трех вербовщиков-сержантов в Нью-Йорке, не шла ни в какое сравнение с той, что досталась ему в управлении гестапо на Штадтхаусбрюке, 8[60].
Браун провел девять месяцев в тюрьме Фульсбюттель под начальством Марабу, самого ненавидимого из оберштурмбанфюреров СС[61]. Он интуитивно понял, что если хочет выйти живым, нужно преклонить колена перед нацистской свастикой и поклясться в верности. Чутье старого солдата подсказало ему, кто в камере стукач. Он осторожно стал рассказывать соседям об американской морской пехоте, Шаффилдских казармах, описывать каторжную работу в карьерах, бесчеловечные марши под палящим солнцем и обронил несколько фраз о новой полуавтоматической винтовке М-1. И дал понять, что знаком с винтовкой Педерсена-Гаро.
Марабу заинтересовался. Майк в течение двух часов стоял по стойке «смирно» так, как может только морской пехотинец. Марабу удовлетворенно кивнул и подверг его различным испытаниям. В первом он голыми руками обезоружил трех здоровенных эсэсовцев.
Марабу был поражен. Он наблюдал, прячась за оконной шторой. Потом Майку пришлось совершить трехкилометровый марш после шестидневного голодания. Его посадили в ледяной подвал и выпустили еле живого. Потом привязали к батарее отопления и каждые четверть часа выливали на него ведро воды. Он начал тосковать по гарнизонной тюрьме Шаффилда, где господствовал Меченый, худший из всех злобных штаб-сержантов.
Марабу плевал на Майка, но в глубине его сознания слышал знакомый призыв к действию из Шаффилда. Марабу совершил ошибку, применяя к старому солдату обращение, изобретенное для политических фанатиков. Майк стоял навытяжку и видел Марабу сквозь пелену тумана. Марабу четыре раза ударил его по лицу хлыстом из кожи бегемота.
Семьдесят три дня спустя Майка перевели в трудовой лагерь возле Айзенаха. Там он ухитрился завести знакомства в партии. Подружился с гаулейтером, и оба проявили склонность к сделкам, особенно темным. Поэтому Майк в рекордное время стал командиром роты в полку «общих» СС[62]. Однажды добрый приятель шепнул ему на ухо, что назревает полицейское расследование. В высших эшелонах кто-то заинтересовался, почему в Айзенахе бесследно исчезает так много нормированных товаров. Майк сообразил, что настало время сменить место службы, и отпустил несколько высокопарных замечаний о том, что считает своим долгом служить в армии, если армия захочет его принять. Его командир полка, группенфюрер Нихольс[63], попался на эту удочку, и в один дождливый апрельский день Браун прибыл в Сто двадцать первый пограничный пехотный полк в лагере Тибор. Однако командир второй роты гауптман Тильгер не мог терпеть этого странного полунемца и отправил его как можно дальше, в Тапиау на польской границе. Майк провел там полгода в Тридцать первом стрелковом батальоне и привлек к себе некоторое внимание меткостью стрельбы. Он принес батальону честь, став чемпионом армии. Когда командир спросил его, какое звание у него было в морской пехоте США, бывший капрал бесстыдно ответил:
— Первый лейтенант, герр майор.
В Берлин было отправлено донесение о Майкле Брауне, и восемь дней спустя он стал фельдфебелем с галунами слушателя курсов офицера запаса на погонах. Три месяца спустя его произвели в фаненюнкеры, а к концу года — в оберфенрихи. Случайно он выяснил, что его хотят отправить в военное училище в Потсдам. Там от силы за два часа выяснилось бы, какой он неимоверный лжец, поэтому Майк связался с друзьями в партии и снова отправился в путешествие.
Какое-то время он служил во Втором саперном батальоне в Штеттине[64], где, бранясь и потея, учился наводить понтонные переправы. И всякий раз, когда речь заходила о военном училище, ухитрялся добиваться перевода. К 1939 году, когда разразилась война, в Германии было мало гарнизонов, которые Майк не почтил своим присутствием. Польскую кампанию он завершил в Лемберге[65] командиром роты, лейтенантом. Стал желанным гостем по ту сторону демаркационной линии, где выпил с русскими офицерами немало добрых стаканов водки.
Он поссорился со своим командиром, который настаивал, что Майклу Брауну пришло время поступить в военное училище, и в результате покинул Семьдесят девятый полк с красноречивой записью в личной карточке: «Недисциплинированный, неповинующийся, задиристый. К независимому командованию не пригоден».
Очевидно, такая запись не облегчала начала службы в новых частях. Какое-то время он разъезжал по Германии, командуя транспортной ротой тылового подразделения, а в один прекрасный день въехал с полными грузовиками в Айзенах, и половина груза исчезла в просторных складах его друга-гаулейтера.
Это стало концом службы лейтенанта Майкла Брауна в транспортной роте. Благодаря гаулейтеру он в рекордное время стал гауптманом, а пять месяцев спустя был произведен в майоры. Самое удивительное, что майор Майкл Браун ни разу не приближался на пушечный выстрел к офицерской школе. Ему всегда поручали грязную работу и невыполнимые задания, он как-то ухитрялся выполнять их, но честь за это получали другие. Последний его командир добавил еще один нелестный отзыв к тем, что уже были в личной карточке, и его отправили в штрафной полк — лишь из-за того, что в пьяном виде он повернулся к портрету Гитлера, поднял пивную кружку и сказал: «Прозит!»[66]
Друг-гаулейтер уже не мог ему помочь, поскольку дробил в это время камни для очередного нового шоссе, и один лишь факт знакомства с ним был опасен. Майк поспешил забыть его[67].
Вот таким образом майор Майк Браун оказался стоящим перед нашей ротой, представляясь новичкам. Он мог беспрерывно ругаться полтора часа и ни разу не повториться.
