— Ничего другого предложить не могу, мистер Датчи.
— Тогда в пять часов. Спасибо, что позвонили, доктор, и приятного вам вече...
— Секундочку, — перебил его я. — Я должен вам кое-что сказать. Мелисса в прошлый раз расстроилась, ушла от меня в слезах.
— Вот как? Мне показалось, она была в хорошем настроении, когда вернулась домой.
— Она что-нибудь говорила вам о том, что не хочет идти в понедельник?
— Нет. А что приключилось, доктор?
— Ничего серьезного. Она хотела остаться после того, как время сеанса истекло, и, когда я сказал ей, что нельзя, она расплакалась.
— Понятно.
— Она привыкла, что все делается так, как хочется ей, не правда ли, мистер Датчи?
Молчание.
Я продолжал:
— Говорю об этом, так как здесь, возможно, кроется часть всей проблемы — в отсутствии ограничений. Для ребенка это может быть все равно что дрейфовать в океане без якоря. Не исключено, что придется внести некоторые изменения в основные требования к дисциплине.
— Доктор, это абсолютно вне моей компетенции...
— Ну, конечно, я забыл. Пригласите-ка миссис Дикинсон к телефону прямо сейчас, и мы с ней это обсудим.
— Боюсь, что миссис Дикинсон сейчас не расположена...
— Я могу подождать. Или перезвонить, если вы дадите мне знать, когда она будет расположена.
Он вздохнул.
— Прошу вас, доктор. Я не в силах сдвинуть горы.
— Я и не подозревал, что прошу вас об этом.
Молчание. Датчи откашлялся.
Я спросил:
— Вы в состоянии передать то, что я вам скажу?
— Конечно.
— Передайте миссис Дикинсон, что создалась нетерпимая ситуация. Что хотя я полон сочувствия к ее состоянию, ей придется перестать избегать меня, если она хочет, чтобы я лечил Мелиссу.
— Доктор Делавэр, прошу вас — это просто невозможно, — нет, вы не должны отказываться лечить ее. Она так... такая хорошая, умная девочка. Это была бы такая ужасно бессмысленная потеря, если...
— Если что?
— Пожалуйста, доктор.
— Я стараюсь быть терпеливым, мистер Датчи, но я действительно затрудняюсь понять, в чем здесь великий смысл. Я же не прошу миссис Дикинсон выйти из дому; все, что мне нужно, это просто поговорить с ней. Я понимаю ее состояние — исследовал историю вопроса. Март 1969 года. Неужели у нее, ко всему прочему, еще и телефонобоязнь?
Пауза.
— Она боится врачей. Ей сделали столько операций — такие страдания. Они все время разбирали ее на части, словно картинку из мозаики, и снова складывали. Я не хочу бросить тень на медицинскую профессию. Ее хирург был просто волшебник. Он почти восстановил ее. Снаружи. Но внутри... Ей просто нужно время, доктор Делавэр. Дайте мне время. Я добьюсь, чтобы она поняла, насколько важно для нее быть в контакте с вами. Но прошу вас потерпеть еще немного, сэр.
Моя очередь вздохнуть.
Он сказал:
— Она не лишена способности понять свое... понять ситуацию. Но после всего, что этой женщине пришлось пережить...
— Она боится врачей, — заметил я. — Однако встречалась с доктором Уэгнер.
— Да, — сказал он. — Это вышло... неожиданно. Она не очень хорошо справляется с неожиданными ситуациями.
— Вы хотите сказать, что она как-то отрицательно отреагировала просто на то, чтобы встретиться с доктором Уэгнер?
— Скажем так: ей это было трудно.
— Но она это сделала, мистер Датчи. И выжила. Это могло само по себе оказать целительное воздействие.
— Доктор...
— Может быть, дело в том, что я мужчина? И ей было бы легче иметь дело с врачом женского пола?
— Нет! — воскликнул он. — Это совершенно не так! Дело совсем не в этом.
— Значит, вообще врачи, — сказал я. — Любого пола.
— Именно так. — Пауза. — Прошу вас, доктор Делавэр, — его голос приобрел мягкость, — потерпите, пожалуйста.
— Хорошо. Но тем временем кому-то придется сообщить мне факты. Подробности. Все, что касается развития Мелиссы. Сведения о семье.
— Вы считаете это абсолютно необходимым?
— Да. И это надо сделать как можно скорее.
— Хорошо, — сказал он. — Я возьму это на себя. В пределах своей компетенции.
— Что это значит? — спросил я.
— Ничего, совершенно ничего. Я сообщу вам исчерпывающие сведения.
— Завтра в двенадцать дня, — сказал я. — За ленчем.
— Вообще-то я не ем в это время, доктор.
— Тогда вы можете просто смотреть, как ем я. Тем более что говорить будете в основном вы.
* * *
Я выбрал место, которое счел достаточно консервативным на его вкус, на полпути между западной частью города и той, что ближе к нему — «Пасифик дайнинг кар» на Шестой улице, всего в нескольких кварталах к западу от центра города. Приглушенное освещение, панели из полированного красного дерева, красная кожа, льняные салфетки. Множество людей, похожих на финансистов, преуспевающих адвокатов и закулисных политиков, ели говяжью вырезку и разговаривали о зональных колебаниях, спортивных новостях, спросе и предложении.
Он пришел рано и ждал меня в одной из дальних кабинок; на нем был все тот же синий костюм или его двойник. При моем приближении он привстал и церемонно поклонился.
Я сел, подозвал официанта и заказал порцию «чиваса» без льда. Датчи попросил принести чаю. В ожидании напитков мы сидели молча. Несмотря на чопорные манеры, у него был растерянный и чуточку жалкий вид: человек из девятнадцатого столетия, перемещенный в отдаленное и вульгарное будущее, понять которое он даже и не надеялся. Оказался в неловком положении.
Со вчерашнего дня мой гнев успел улетучиться, и я дал себе слово избегать конфронтации. Поэтому для начала я сказал ему, как ценю то, что он нашел для меня время. Он ничего не ответил и явно чувствовал себя не в своей тарелке. Светская беседа определенно исключалась. Интересно, называл ли его кто-нибудь когда-нибудь просто по имени?
Официант принес напитки. Датчи рассматривал свой чай с изначально неодобрительной миной английского пэра, потом все-таки поднес чашку к губам, отхлебнул и быстро поставил на стол.
— Недостаточно горячий? — спросил я.
— Нет, все в порядке, сэр.
— Давно вы работаете у Дикинсонов?
— Двадцать лет.
— Значит, вы работали у них еще до судебного процесса?
Он кивнул и снова поднял чашку, но к губам не поднес.
— Назначение в состав присяжных было таким поворотом судьбы, которому сначала я вовсе был не рад. Хотел просить об освобождении, но мистер Дикинсон пожелал, чтобы я принял назначение. Сказал, что это мой гражданский долг. Он был человеком с сильным гражданским чувством. — У него задрожала губа.
— Когда он умер?
— Семь с половиной лет назад.
Я был удивлен:
— Еще до рождения Мелиссы?
— Миссис Дикинсон ожидала Мелиссу, когда это... — Он вскинул глаза в испуге и резко повернул голову направо. Оттуда к нам приближался официант, чтобы принять заказ. С аристократическим видом и правильной речью, он был черен, как уголь; африканский кузен Датчи.
Я выбрал бифштекс с кровью. Датчи спросил, свежие ли креветки, и, услышав, что, конечноони свежие, заказал салат с креветками.
Когда официант отошел, я спросил:
— Сколько лет было мистеру Дикинсону, когда он умер?
— Шестьдесят два.
— Как он умер?
— На теннисном корте.
Его губа опять задрожала, но остальная часть лица сохраняла бесстрастность. Он повертел в руках чашку и плотнее сжал губы.
— Выполнение вами обязанностей присяжного имело какое-то отношение к тому, что они встретились, мистер Датчи?
Он кивнул.
— Именно это я и имел в виду, говоря о повороте судьбы. Мистер Дикинсон пришел со мной в зал заседаний суда. Сидел там во время процесса и был... очарован ею. Он следил за ходом дела по газетам еще до того, как я был включен в список присяжных. Несколько раз, просматривая утренние газеты, он говорил о глубине этой трагедии.
— До того он был знаком с миссис Дикинсон?
— Нет, ни в коей мере. Вначале его интерес был... тематическим. И человек он был добрый.
Я сказал:
— Не уверен, что понимаю, в каком смысле вы употребили слово «тематический».
— Скорбь о погибшей красоте, — сказал он тоном учителя, объявляющего тему для письменной работы. — Мистер Дикинсон был большой эстет. Коллекционер и ценитель. Немалую часть жизни он посвятил украшению своего мира, и порча красоты причиняла ему ужасную боль. Однако он никогда не позволял своему интересу выходить за этические рамки. Когда меня включили в жюри присяжных, он сказал, что будет сопровождать меня в суд, но что мы должны абсолютно добросовестно воздерживаться от обсуждения относящихся к этому делу вопросов. Он также был и честным человеком, доктор Делавэр. Диоген бы порадовался.
— Эстет, — сказал я. — А каким бизнесом он занимался?
Он посмотрел на меня свысока.
— Я говорю о мистере Артуре Дикинсоне, сэр.
Мне это опять ничего не говорило. У этого человека как-то так получалось, что я чувствовал себя нерадивым студентом. Не желая показаться в его глазах полным болваном, я сказал:
