— Видите ли, — осторожно начинаю я, боясь оскорбить «развитой» вкус утакамандцев, — у тода ведь своя традиция. Это подлинное творчество… Они, по всей видимости, не могут и не хотят подражать другим. Каждая из ваших вышивальщиц — самобытный художник.
— При чем тут традиция и творчество? — женщина в сари обиженно поджимает губы. — Они просто ленивы. Да, да, — упрямо и жестко повторяет она, — ленивы и не понимают, что мы хотим сделать им добро и вытащить их из нищеты.
И тут я вспоминаю Ликипуф. Когда я пришла в ее манд, она сидела с вышиваньем около хижины. Я окликнула ее. Ликипуф подняла голову и улыбнулась мягко и задумчиво.
— Вот, амма, — сказала она, расправляя на коленях кусок ткани, — это сделала я. Нравится?
— Очень.
Геометрический орнамент переливался на солнце яркими красками. Замысловатый его узор полз между красной и черной полосами ткани.
— Долго ты вышиваешь это?
— Уже третий месяц. Когда есть настроение, я вышиваю, а когда нет — тогда вышивать нельзя. Все испортишь и узор не получится.
Ликипуф в этой простой безыскусной фразе выразила то, что переживает каждый художник. За покрывало, которое она вышивала, бадага из соседней деревни обещал ей 200 рупий. Но Ликипуф, очень нуждаясь в деньгах, тем не менее не спешила. Профессиональная честь была выше. Ни нищета, ни лишения не заставят поступиться этой честью. Каждая вышивка — творчество. Смысл этого, к сожалению, недоступен дородной даме из центра. Ликипуф для нее тоже лентяйка…
мы — тода
«Тода ленивы, — говорят в Утакаманде, — они не хотят зарабатывать, вышивая цветочки и кошек». «Тода ленивы, — вторят в окрестностях, — они не могут расстаться со своими буйволами и наняться в качестве кули на плантации». «Тода непредприимчивы и глупы, — ползет слух по базару, — они не умеют делать деньги и копить их». «Тода беззаботны и неделовиты, — посмеиваются чиновники в конторе коллектората, — они не заставляют других работать на себя». Тода такие, тода этакие. Кажется, это маленькое племя является вместилищем всех пороков и недостатков, присущих человечеству. Мнение местного населения о тода твердо и непоколебимо. В нем проявляется единство взглядов английского плантатора и индийского чиновника, рыночного торговца и городского ростовщика, крупного землевладельца и плантационного кули. Так осудило капиталистическое общество тода.
Когда вы встречаете тода, то первое, что замечаете в них, это их глаза. Они смотрят на вас открыто, с ласковым дружелюбием. Для тода неважно знать, кто вы. Вы человек. А человек достоин всяческого уважения. Потому так приветливы люди племени с пришельцами, и потому так доверчиво и искренне смотрят на вас эти глаза. В них светится доброта и ум. Примитивный образ жизни, постоянное общение с природой, донесенные до наших дней древние обычаи и традиции сформировали цельный и определенный характер тода. Характер современного человека формируется иначе. Ему приходится испытывать огромное количество влияний, обусловленных сложностью и богатством материальной и духовной жизни цивилизованного общества. Он может быть одновременно добрым и злым, глухим к страданиям других и отзывчивым, искренним и хитрым, трудолюбивым и ленивым, отважным и трусом. В характере современного человека в сложной комбинации переплетаются зачастую противоположные и противоречащие друг другу качества. Поэтому бывает трудно определить человека одним только словом: добрый или злой, эгоист или отзывчивый и т. д. Цельный же, нераздробленный множеством внешних влияний характер тода в большинство случаев позволяет это сделать. В характере тода преобладает одна какая-нибудь черта, а остальные если и присутствуют, то полностью подчинены этой главной черте.
Доброта тода подчас бывает невыносимой. Она угнетает вашу сложную современную психику своей прямолинейностью. У доброго тода ни для кого не существует слова «нет». Даже если ему при этом надо поступиться самым необходимым, начиная с мелочей и кончая крупным. Талапатери я встречаю у опушки джунглей, недалеко от его манда. Борода наполовину закрывает его широкую грудь, густые черные волосы в беспорядке лежат на плечах. В руках у Талапатери искусно сделанные из ветви дерева рога буйвола.
— Покажи, — прошу я.
Он протягивает мне поделку.
— Я повешу ее над светильником. — объясняет он мне.
— Ловко ты сделал рога, — рассматриваю я со всех сторон изящно изогнутую ветвь.
— Тебе нравится, амма?
— Да.
— Вот и возьми ее. — Талапатери отступает от меня.
— Подожди, возьми взамен…
Но он смотрит па меня с мягкой улыбкой и отказывается что-либо взять. Я стою в растерянности с этими «рогами» и чувствую себя последним «бакшишником».
После этого случая я решила быть более осторожной. Но это не всегда получалось. Однажды в Тарнадманде я заинтересовалась посохами тода. Некоторые из них сделаны мастерски и покрыты искусной резьбой. Передо мной разложили все имеющиеся в манде посохи. Я сфотографировала их, чем вызвала немалое удивление присутствующих. Старик тогда протянул мне свой посох. Я, конечно, стала его обладательницей. Взамен ничего не было принято.
— Мое племя и твое племя, — объяснил мне старик, — будут дружить. Это тебе подарок.
Так в Тарнадманде я открыла первую страницу в тода-советских отношениях.
Тайсинпуф из Квордониманда, высокая, стройная, симпатизировала мне с первых дней нашего знакомства. Она была добра. Как только я приходила в манд, она оказывалась рядом. Тайсинпуф просила меня рассказывать о моих родственниках. Я начинала с родителей и тут все шло хорошо. Потом я позорно путалась в двоюродных братьях и сестрах, в племянниках и в дядьях. Тайсинпуф ловила меня на неизбежных в этом случае противоречиях и неточностях и выговаривала:
— Иэх! Амма! Ты не знаешь своего рода!
С точки зрения тода только умственно неполноценный человек не знает своих предков до седьмого колена и живых родственников. Поэтому в ее глазах я была малоприспособленной к жизни. А о таких людях надо заботиться. Тайсинпуф считала своим долгом меня кормить. Если в семье был только кофе, большая его часть принадлежала мне. Рис и чамай постигала та же участь. Каждый раз, усаживая меня на глиняной суфе в своей хижине, Тайсинпуф заботливо накрывала мои плечи путукхули. Путукхули было только одно на всю семью, но она настаивала, чтобы я его забрала. У меня хватило сил и совести отказаться. Однажды Тайсинпуф пришла ко мне с небольшим узелочком, который она с загадочным видом извлекла из-под путукхули. В узелочке оказалось около двух фунтов высохшего печенья, что продают на базаре в Утакаманде. Печенье, как я выяснила, было куплено для меня на всю дневную выручку, полученную семьей от продажи молока. Мой решительный отказ не обидел Тайсинпуф. Она поняла, что в чем-то допустила ошибку. Через несколько дней она сообразила в чем. Я не была ни членом ее семьи, ни родственником, поэтому мне неудобно было принять такой богатый подарок. Тайсинпуф ругала себя, как она сразу не догадалась об этом. Но ошибку можно было исправить. И Тайсинпуф с энергией принялась за дело. Она заставила меня выучить всех ее родственников. Правда, экзаменом осталась недовольна. Тем не менее через несколько дней она обрадовала меня сообщением, что принимает меня в свою семью. С этого момента в любой час дня и ночи я могла найти приют в ее хижине.
Заботиться о слабых, стариках, одиноких, увечных и слабоумных — традиционная обязанность каждого тода. В Тавуткориманде я встретила слепого старика — Казана. Он сидел на камне около храма и, подняв лицо к солнцу, с рассеянной улыбкой слушал мир. Он поворачивал голову к джунглям, когда оттуда доносился подозрительный шорох. Узнав его, старик снова подставлял лицо солнцу. Он слушал, о чем говорят вокруг и узнавал шаги людей, буйволов и даже кошки, живущей в манде. Казан никогда не видел мира. Он родился слепым. Мои шаги ему были незнакомы, и тень легкой тревоги легла на лицо слепого. Я назвала себя, и старик, успокоившись, закивал головой:
— Мутикен говорил мне о тебе, амма.
Казан охотно рассказал о себе. Он из Минниманда, из рода Куетол. Теперь живет здесь. Его жена умерла несколько лет назад. У него есть сын и дочь.
— Почему же ты живешь в манде людей из рода Петол? — спросила я. — Где же твои сын и дочь?
Рассеянная улыбка опять появилась на лице слепого.
— Мне везде хорошо, — ответил он. — Я могу жить в любом манде. Меня кормят и обо мне заботятся. Мне нравится в Тавуткори. Слышишь? — Казан опять поднял лицо к солнцу. — Шумят деревья в джунглях, разговаривают птицы, у каждой свой голос. Они о чем-то спорят. Слышишь? А вот идет маленькая Пандерпуф.
И действительно, из-за крайней хижины появилась серьезная и упитанная Пандерпуф. Она остановилась чуть поодаль, с опаской взирая на меня.
