— У вас что, праздник? — спросила я.
Все засмеялись. А Талапатери, радостно сверкая глазами, сообщил, что получил целых десять рупий в кооперативе.
— Что же ты на них купил?
— Кофе на всех.
Кофе на всех, печенье на всех, браслет на всех, зонтик на всех… На оставшиеся деньги можно купить кусок дешевой ткани, фунт риса и опять-таки тот же зонтик. Самая любимая вещь современных тода — зонтик. Даже подозрительный Тиликен в тот день приобрел зонтик. Он стоял посредине рынка и открывал и закрывал свое приобретение, косясь на окружавших его мальчишек. Оп разговаривал сам с собой: «Кому это нужно? Зачем?» Тиликен явно подозревал в чем-то нехорошем свой новый зонтик, а заодно и себя.
А в это время его соплеменники переходили от лавки к лавке, приценивались, переговаривались между собой и время от времени что-то покупали на всех… Дольше всего тода задерживаются у ювелирных лавчонок. Но не у каждой. Некоторые из них торгуют традиционными украшениями для тода. Это серебряные ожерелья и браслеты. Их делают в соседнем племени кота. Когда-то тода выменивали эти украшения на буйволиное молоко и масло. Теперь кота выносят ожерелья и браслеты на рынок, и их приходится покупать. Приобрести украшение жене — тоже традиция. Все деньги, обладателями которых тода становятся во вторник, остаются на рынке. В племени найдется немного таких, кто принесет деньги домой. Всем известно неумение тода копить. Но тода рассуждают по-своему. Как можно держать у себя деньги, если в них нуждается кто-то другой? Среди тода нет ростовщиков— нельзя наживаться на беде и несчастье другого.
Иногда случается, что тода получит сразу много денег. Тогда в манде, где он живет, наступает праздник. Все идут в кино. Если денег достаточно, туда может отправиться и весь род. С кино знакомы только манды, расположенные недалеко от Ути. К началу сеанса тода всегда опаздывают. Они никак не могут рассчитать время. Весь манд или род в середине сеанса вторгается в кинозал. С шумом рассаживаются, потом замирают, широко открытыми удивленными глазами смотрят на экран и… ничего не понимают. На экране перед ними проходит странная, чужая жизнь. Законы этой жизни, ее радости и страдания незнакомы тода. Они считают, что все это ненастоящее. Оснований у них для этого достаточно. До конца фильма высиживают немногие. Тода поднимаются один за другим, и по экрану, где в это время самый разгар страстей и мечутся в непонятной сутолоке герои, медленно проплывают бородатые тени высокогорных пастухов. На тода шикают и неодобрительно ворчат. От напряжения у них за полчаса разбаливается голова, и поскорее надо попасть на свежий воздух. Старики в изнеможении опускаются на землю тут же во дворе кинотеатра. Молодые крепятся, но и они еле держатся на ногах. Некоторые потом даже болеют. Соприкосновение с чужим миром не всегда проходит легко.
Однажды в течение месяца никто из тода не ходил в кино. Дело в том, что в их мандах появился очередной антрополог. Это был высокий серьезный человек, имени которого тода так и не запомнили. Антрополог очень спешил и плохо знал племя. За любую услугу этот странный человек платил. Тода не отказывались. Подарок есть подарок. Взамен этих бумажек тода ничего не могли ему дать… Они ведь хорошо понимали, что деньги ничего не стоят в отношениях между людьми. Деньги приходят и уходят, а люди, их доверие, дружба и помощь остаются. На этом держится мир тода, но антрополог не подозревал этого.
— Послушай, — сказал он однажды Апаршу, — ты знаешь легенды тода?
Апарш сдвинул красную косынку на лоб, отчего еще больше стал похож на старого пирата. Из-под косынки на антрополога смотрели смеющиеся хитрые глаза.
— Знаю, — ответил он.
— Расскажи, — попросил антрополог.
Апарш раскрыл рот и произнес первую фразу: «Давно когда-то жил человек. Звали его Понетан». Но его перебили. Ему предложили по десять рупий за каждую легенду. Это сразу изменило дело. Легенды о предках и богах не буйволиное молоко. Еще никто их не продавал. Не стал этого делать и Апарш. Но десять рупий за рассказ не так уж плохо. И Апарш начал рассказывать. Его природная фантазия хитроумно плела узор историй. Подбодренный вниманием соплеменников, он вдохновенно врал. Он рассказывал день, два, неделю, месяц. Антрополог старательно записывал слова рассказчика в тетрадь. Сидящие вокруг тода от удивления открывали рты, они никогда ничего подобного не слышали. Это было интереснее, чем в кино. Апарш наговорил на пятьсот рупий, он мог бы продолжать и дальше, но антрополог спешил и не мог задерживаться в Нилгири.
Угощение, которое устроил для всего племени Апарш на эти деньги, помнят до сих пор.
Что такое «мое», тода представляет себе еще смутно, но тем но менее он никогда не посягнет на чужое. Если он взял у кого-нибудь деньги, то обязательно их вернет. Если ему отдали что-то на хранение, он никогда от этого не откажется. В мае 1964 года неожиданно умер молодой Пешати. Незадолго до смерти он отдал на хранение сто рупий соплеменнику из манда Каниги. Об этом никто не знал, даже братья Пешати. На следующий же день после смерти Пешати этот тода принес деньги брату покойного. Искушение, которым бы мучился крестьянин из долины, плантационный кули или рыночный торговец, было ему незнакомо. Оно незнакомо большинству тода. Взял, — значит, отдай. Я без боязни оставляла в мандах свои вещи и не всегда помнила, что где оставлено. Если я долго не брала какую-нибудь вещь, мне об этом напоминали. Вещью могли воспользоваться, но она всегда возвращалась ко мне в целости и сохранности. Предметом особой заботы были мои фото- и кинокамеры. Плохо представляя себе, что это такое, тода понимали, что эти предметы важны для моей работы. Если я находилась вдалеке от них, их всегда охраняли. Особенно от детей. В Тарнадманде маленький тода, тихо подкравшийся сзади, зацепил за ремень кинокамеру и поволок ее к своей хижине. Мать, сидевшая в это время па пригорке, моментально сорвалась оттуда и возвратила мне «добычу» ее сына.
В Индии немало племен, разоренных и уничтоженных капиталистической стихией, в водоворот которой они попали. Разрозненные и разобщенные, выброшенные на панели городов, они восприняли пороки современного мира. Стараясь удержаться и выжить в этом незнакомом и чужом мире, они становятся ворами, нищими, пополняют собой армию городского плебса. Эта страшная судьба пока не постигла тода.
Они стараются держаться подальше от города, от его клоак и соблазнов. Родовая солидарность и взаимопомощь сохраняют им их человеческое достоинство, не позволяют гибнуть тем, кто сам не может противостоять жизненным невзгодам. Среди тода вы не найдете ни одного нищего. Никто из них не стоит с протянутой рукой на утакамандском рынке. Племя этого не допустит.
Но вряд ли можно утверждать, что тода полностью свободны от разлагающего влияния окружающего их мира наживы и эксплуатации. Его тлетворное дыхание постепенно заражает племя. Склонность к спиртным напиткам, привитая тода еще англичанами, дает себя знать с каждым годом все больше и больше. Время от времени пьяных тода на улицах Ути забирает полиция (в Нилгири сухой закон) и сажает в камеры городской тюрьмы. Деньги, которые получают тода от продажи молока, нередко пропиваются. В пьяном состоянии тода может, подражая местному жителю, попросить у чужого «бакшиш». Потом он повторяет это уже в трезвом виде. «Бакшишников» в племени пока единицы. Но чем ближе манд к городу, тем больше возможности встретить такого тода. Просить «бакшиш» — определенная ступень падения, отступление от племенной традиции, ее нарушение. Отступник старается защитить и оправдать себя. И тогда приобретаются качества, несвойственные тода. Качества, культивируемые утакамандским рынком, — дерзость, нахальство, известный цинизм. Не ищите в глазах «бакшишника» дружелюбия, доброты и искренности. Вы их там не найдете.
Появились тода, которые научились копить деньги и не так легко с ними расстаются, как другие. Их немного. Пока единицы, но тенденция уже существует. Некоторые из них начинают подражать местным торговцам и предпринимателям. В доме такого тода вы найдете многое из того, что не имеет отношения к традиционному укладу жизни. На стенах висят семейные фотографии и тамильские кинозвезды, тщательно вырезанные из какого-нибудь иллюстрированного издания. Рядом с глиняной суфой стоит стул и колченогий стол. На столе дешевый радиоприемник. Он не действует, потому что в мандах тода нет электричества. Но приемник — своеобразный символ зажиточности и предприимчивости его хозяина. Предприимчивость может быть разная. Тода, например, не сдает свое картофельное поле в аренду, а нанимает для его обработки кули. Можно использовать соплеменника для ухода за буйволами или для доставки молока на рынок. Так делает Кагудан из Уддакораиманда. Шестнадцатилетнего тода, который пасет его буйволов, он кормит. Самый предприимчивый среди тода — Нальгинар из Бедукалманда. На картофельном поле он решил культивировать чай. «Плантация» небольшая, всего два с половиной акра. Но она ставит Нальгинара в глазах его соплеменников в один ряд с европейскими плантаторами. Нальгинар пока единственный «плантатор» среди тода.
