Глава 4
Мурад Рагимович Керимов работал секретарем Союза писателей уже около двух лет. Он пришел сюда совсем молодым человеком, сразу из партийных органов. С тех пор его небольшой кабинет в этом красивом здании Баку стал местом его постоянной работы. Сегодня с утра он заказал разговор с Москвой и терпеливо ждал, когда его наконец соединят.
На вопрос телефонистки, кого именно позвать, он ответил – «кто подойдет». Но он знал, что обязательно подойдет Карина. Сегодня был понедельник, она обычно выходила на работу во второй половине дня, и по понедельникам он звонил ей в Москву, чтобы в очередной раз услышать ее голос. С тех пор как они снова встретились в Москве и вместе съездили в Прибалтику, прошло около двух месяцев. И каждый понедельник он звонил ей, согласно принятому у них своеобразному ритуалу.
Они вместе учились в школе и знали друг друга с самого детства. Им казалось, что так будет всегда, даже не предполагая, как все может измениться. На выпускном вечере он танцевал только с ней. Их называли самой красивой парой. А потом он не поступил на юридический, а она прошла на филологический. Его призвали в армию, где он был тяжело ранен. А когда вернулся, она уже вышла замуж за другого. Только через много лет они узнают, что родители обоих были против этих встреч и возможного брака. Именно поэтому их письма друг к другу не доходили до адресатов. Каждая пара родителей считала, что помогает таким образом своему ребенку. Азербайджанская семья не хотела невестку-армянку, а армянская семья не хотела зятя-азербайджанца. К тому же начались все эти события в Нагорном Карабахе.
Она стала Кариной Геворкян, довольно известным журналистом. Мурад с удивлением узнал, что у нее уже восьмилетняя дочь, и с радостью услышал, что она разведена. И теперь он так нетерпеливо ждал, когда его соединят с ней, опасаясь даже назвать имя любимой женщины – ведь телефонистка могла догадаться, что он разговаривает с армянкой, проживающей в Москве. Его могли обвинить в чем угодно. В предательстве или даже в помощи врагам, хотя какую информацию он может передать другой стороне, будучи секретарем Союза писателей? Об изданных книгах или о количестве членов Союза? Или о новых публикациях в их журналах?
Подошла действительно Карина, и он пробормотал в трубку:
– Здравствуй, Карина.
– Здравствуй, Мурад. – Она ждала его звонка, хотя именно сегодня торопилась на важную встречу.
– Как дела?
– Работаю. Как у тебя?
– Тоже работаю.
Они говорили так, словно их могли подслушивать.
– Когда ты приедешь в Москву? – спросила Карина.
– Пока не знаю. Наверное, скоро. Постараюсь выбить себе командировку.
– Старайся, – сказала она достаточно спокойным голосом, чтобы не выдавать своего волнения. Но он понял, как Карина нервничает.
– Я приеду, – неожиданно вырвалось у него, – в эту субботу. Возьму билет и прилечу на один день, если ты не возражаешь.
– Не возражаю, – ответила Карина, – я же не могу приехать к тебе.
– Я приеду, – повторил он, – приеду в субботу утренним рейсом и сразу позвоню. Мне только нужно заказать гостиницу.
– Закажи, а я буду тебя ждать.
Они попрощались, и Мурад положил трубку. Эти разговоры становились все более и более тягостными. Оба понимали, насколько невозможна их встреча в Баку или Ереване, и вообще, насколько невозможна их будущая совместная жизнь. Но обоих неудержимо влекло друг к другу, словно после стольких лет разлуки они пытались наверстать упущенное.
Билетов в Москву, конечно, не было в свободной продаже, хотя в столицу летали четыре рейса. Пришлось звонить и заказывать билет. В руководстве местным отделением Аэрофлота обычно оставляли билеты на каждый рейс. Это была бронь ЦК, Совета министров и Верховного Совета. Билеты стоили сорок рублей, при галопирующей инфляции и девальвации по рыночному курсу рубля к доллару на тот момент это составляло всего лишь… полтора доллара. Все понимали невозможность подобных цен, и разговоры о скором повышении тарифов шли уже давно.
На следующее утро Мурад послал водителя взять билет, а сам отправился к себе в Союз. На работу он старался не опаздывать, и это вызывало удивление у его коллег. В Союзе писателей привыкли появляться на работе к полудню, чтобы к двум или к трем часам дня уже завершить ее. При этом один из пожилых секретарей поучал Мурада, как именно нужно работать. Понедельник – тяжелый день после выходных, и не нужно ничего планировать. По пятницам все обычно уезжают на дачи и за город, тоже не очень удобный день. По четвергам в Баку обычно поминают умерших, и мы, как руководители Союза, должны ходить на эти мероприятия. Значит, у нас есть два рабочих дня – вторник и среда, когда можно планировать разные собрания или встречи.
Вспоминая об этом, Мурад всегда улыбался. Хотя он прекрасно знал, что еще более «сложная» обстановка в Москве, где в аппарате Союза сотрудники появлялись к полудню, чтобы уже через минуту оказаться в кафе или ресторане Центрального Дома литераторов, куда вел подземный переход, и просидеть там до окончания рабочего дня, если срочно не позовут обратно. Любой посетитель или гость рано или поздно оказывался либо в ресторане, либо в кафе вместе с сотрудниками аппарата.
Последний месяц Мурад работал в основном с документами. Они готовились к съезду, который впервые должен был состояться после событий конца восьмидесятых и начала девяностых. Никто не знал, каким будет этот съезд, кого изберут, кто останется и вообще как пройдет этот форум писателей, которые всегда отличались своими независимыми суждениями и взглядами.
Он просматривал бумаги, когда позвонила секретарь. Мурад поднял трубку. К селектору он еще не привык. В девяносто первом ему было чуть больше тридцати. Шрам на подбородке, оставшийся после военных действий в Афганистане, постоянные головые боли из-за тяжелого ранения и ранняя седина, несмотря на молодые годы.
– Мурад Керимович, к вам посетитель, – приглушенно сообщила секретарь.
– Пусть войдет, – удивился Керимов. Обычно к нему входили без доклада.
– Говорит, что он – ваш родственник и хотел бы, чтобы вы вышли из кабинета, – продолжала шептать секретарша.
Он положил трубку и вышел из кабинета. В приемной действительно стоял родственник его матери. Кажется, он работает в каком-то научно-исследовательском институте Академии наук. Странно, зачем он пришел сюда?
– Здравствуйте, – вежливо поздоровался Мурад, – проходите ко мне в кабинет, пожалуйста.
– Нет, – возразил родственник, оглядываясь по сторонам, – я не один. Со мной приехал наш директор. Он внизу, в машине. Если ты разрешишь, он поднимется к тебе.
– Конечно, – растерялся Мурад. – Почему в машине? Какой директор? Почему он не поднялся вместе с вами?
– Это академик Джалал Алиев, брат Гейдара Алиева, – доверительно шепнул родственник.
– Не понимаю, почему он не поднялся вместе с вами, – повторил Мурад. – Пусть заходит.
– Сейчас мы поднимемся, – обрадовался родственник, – только ты не обижайся, я вместе с ним не зайду. Он хочет поговорить с тобой наедине.
– Пожалуйста. – Мурад удивлялся все больше и больше.
Через несколько минут в его кабинет вошел высокий мужчина с характерным и узнаваемым лицом. Это был академик Джалал Алиев, брат бывшего руководителя республики Гейдара Алиева. Они пожали друг другу руки, и гость уселся к приставному столику. Мурад, из уважения к возрасту прибывшего, сел напротив.
– Прежде всего я хочу поблагодарить вас от имени всей нашей семьи, – начал Джалал Алиев.
– За что? – изумился Мурад.
– За ваше мужество, – ответил академик. – Вы недавно выступали в академии и защищали моего брата. Спасибо вам за это. Сейчас все выступающие говорят такие неприятные вещи о нем, и все это бессовестная клевета и ложь.
Мурад вспомнил, как это было. Группа активистов Народного фронта начала дискуссию о бывших партийных работниках, считая, что почти все они являются потенциальными коллаборационистами. Попытки возражений подавлялись криками и свистом, почти никому не давали говорить. Один из активистов особенно настаивал на осуждении всех бывших партократов, в том числе и Гейдара Алиева. Это возмутило Мурада, и он попросил слова.
– Человек уже несколько лет не работает, и не забывайте, это был единственный азербайджанец, который за столько лет стал членом Политбюро, входил в руководство страны, столько сделал для республики. Почему вы сейчас позволяете себе подобные высказывания? Это ведь просто нечестно – нападать на человека, который уже не во власти…
Ему не дали договорить. Раздался свист, крики, шум. Несколько человек даже поднялись, чтобы силой сместить его с трибуны, но он продолжал говорить. Когда кто-то прорвался к нему, Мурад даже отпихнул этого активиста. И договорил все, что хотел сказать. Несколько человек ему аплодировали, другие боязливо оглядывались по сторонам. Активисты кричали и свистели. Уже выходя из зала, Мурад столкнулся с мужчиной среднего роста, и тот, протягивая ему руку, сказал:
