и пора было пересаживаться на следующую.
Кроме квартиры она унаследовала от него скромную риэлтерскую контору и небольшой счёт в банке — на чёрный день.
Теперь Наталья Александровна знала тысячу ненужных ей вещей: сколько нужно дать тем или этим, как ведёт себя литой бетон при усадке, куда расселяют пятиэтажки из центрального округа и когда ожидать падение небоскрёбов-новостроек.
И ещё она знала — заснуть больше не удастся.
Поэтому сейчас она курила тонкие цветные сигареты и пила несладкий кофе.
Жизнь почти прожита, потому что не надо уже врать о вечных «тридцати» — кому это важно, про это даже не спрашивают. Наталья Александровна точно знала, что хочет от жизни, и потому ей было немного грустно. Всё желаемое — случайно.
Неслучайны лишь уборщица, что придёт в девять, и аппетит кошки. Увиденный сон понемногу терял свой чёткий рисунок и отступал в угол кухни, как утренняя тень.
В окно дохнуло первым утренним жаром, кошка продолжала раскапывать пирамиду кормовых шариков.
В этот момент Наталье Александровне позвонил Петерсен.
Петерсен был парный поклонник. Наталья Александровна сама придумала это выражение. Парные поклонники уравновешивают друг друга — они, как планеты-спутники, образуют равновесную систему и держат дистанцию. Будь такой поклонник один — с ним пришлось бы объясниться, сказать проигрышное «нет» или рисковое «да», а это утомительно. Парные поклонники должны знать друг о друге (ошеломляющие открытия неуместны и часто выводят людей из равновесия), соперничать, но не бороться друг с другом.
По сути, таким людям тоже нравится эта неопределённость — иначе им пришлось бы отвечать на неприятный вопрос «да», меняющее в корне жизнь и привычки, или «нет», лишающее встреч.
У Натальи Александровны было два давних поклонника — еврей Макаров и швед Петерсен. Петерсен был молод, мускулист и красив, но беден и беспутен. Макаров же богат, но, по её меркам, староват.
По повадкам он принадлежал к тем младшим братьям шестидесятников, что вместе с семьями ходили в байдарочные походы и нестройно пели дурные песни у костра. На лицах этих людей проступали, как тавро, номера двух или трёх московских школ, то была пародия на немецкое корпоранство. А сейчас в свободное от бизнеса время Макаров служил кантором в синагоге.
Его так и звали иногда — Кантор. Как-то Наталья Александровна спросила, почему — «кантор», и Петерсен ответил со значением: «Потому что он — кантор». Больше она не спрашивала, и так много чудного она видела в жизни, занимаясь чужим жильём. Её не удивляло и то, что Макаров — еврей. Как-то у неё был роман с доктором Лейдерманом, так он был русский — ничего особенного, и это отмечали даже классики.
Петерсен был тип иностранца, давно прижившегося в России, и в совершенстве овладевшего не только языком, но и ухватками русского плейбоя. Он давно работал в газете, подмётном листке, что лежал стопкой в каждом клубе, где сидели иностранцы.
Макаров и Петерсен сопровождали её в нынешней жизни как два Тристана, которым был не нужен меч.
Они, держа дистанцию, всё понимали и так.
Иногда она думала, не попробовать ли с ними с обоими — Петерсен будет неутомим, а Макаров — нежен. Но она боялась их спугнуть. Ведь при неудаче в головах поклонников что-то навсегда сломается, а как друзья и поверенные в делах они ей дороже.
Макаров и Петерсен появились в её жизни так же, как большинство прочих мужчин, — нечаянно. Шлейф поклонников всегда тянулся за Натальей Александровной, как шлейф духов за отчаянной стюардессой. Сама того не желая, Наталья Александровна охотилась на мужчин повсюду — в зоопарке, в дорожных пробках, среди яхтсменов и в бильярдных клубах. Это происходило не из жадности или гордости, а для того, чтобы не утерять навык, — так спортсмен тренируется, рассчитывая вернуться в большой спорт.
Мужчины следовали за ней, как рыбы за кораблём, понемногу теряя надежду, а, значит, и скорость.
Но двух парных поклонников Наталья Александровна выделяла из толпы. В отличие от блестящего бильярдиста, игрока (но сейчас преследуемого разорительными проигрышами), меланхоличного Макарова, Петерсен был весельчак и так себе игрок, но недавно неожиданно начал выигрывать.
С этими выигрышами и проигрышами была странная история — Макарову, казалось, были и не нужны потерянные деньги, а Петерсен был напуган удачей.
Как-то они оба признались, что последнее время Петерсен играл в одной команде с председателем бильярдного клуба, а Макаров — против этого председателя с подходящей профессии фамилией Шаров.
Шаров был личностью демонической, с тёмным прошлым — состояние он составил ещё в советское время перепродажей антикварных книг. На книжных толкучках Кузнецкого моста и Китай-города до сих пор помнят его чёрную бороду и восточный профиль. Один контуженный ветеран афганской войны, продававший наследную библиотеку, уверял, что Шаров вовсе не коренной москвич, а пакистанский князь, хозяин города Магита, знающий секрет бессмертия. Но никто не поверил бывшему солдату, тем более что, торгуясь, он вдруг начинал биться в падучей, ронял свои инкунабулы и пускал губами пузыри.
Но сейчас речь пошла о другом — и Петерсен, смеясь в телефонную трубку, рассказал о происшествии в бильярдном клубе.
— Помнишь сумасшедшего маркёра? Старика с хохолком?
Наталья Александровна ничего не сказала, но сердце пропустило удар.
— Владимир Владимирович рассказал, что старик покончил с собой. Проглотил бильярдный шар — ума не приложу как. Сейчас поеду в клуб, хочешь со мной? Заехать?
Владимир Владимирович — это и был председатель клуба Шаров, и Наталья Александровна это знала давно. В клуб на Миусской площади она ездить не любила, эстетика белого на зелёном сразу ей не понравилась. Шутки Петерсена на эту тему радости у неё никогда не вызывали. Не вызвали и сейчас.
— Не то, — голос Натальи Александровны был тускл, как алюминиевая проволока. — Это не новость. Вот если бы шар съел маркёра — вот это была бы настоящая новость для первой полосы.
Но на душе стало гадко — это был сон, всё тот же сон. Маркёр и шар, тьфу, какая мерзость. Когда Наталья Александровна поехала в свой офис, на первом же светофоре ей позвонил Макаров. Петерсен с Макаровым появлялись в её жизни действительно парно, и даже звонили почти одновременно. Каждый отыгрывал свою партию. Сейчас Макаров не шутил, он мялся и гнулся, тёк киселём по проводам, и так и не сказал ничего наверняка, только намекал на что-то тревожное. Макаров был антиподом Петерсена — включая те самые выигрыши и проигрыши. Иногда они напоминали Наталье Александровне два сообщающихся сосуда в песочных часах. Но Макаров тоже говорил о маркёре, и
