Все это огромное стальное стадо завыло, застонало, заревело, стало плеваться огнем и железом, завидев горсточку советских летчиков, отчаянно устремившихся в атаку. Теперь сплошная плотная стена разрывов встала на пути истребителей; и казалось, ни единой щелочки в ней не найти. Но Атрашкевич ухитрился-таки проскочить, и одна за другой четыре маленькие бомбы легли в самую гущу машин. Потом он стал строчить из всех пулеметов зажигательными пулями по автомашинам до тех пор, пока не вышли все патроны. А за ним уже мчался командир звена Валя Фигичев, друг Саши Покрышкина, за Фигичевым — сосредоточенный и злой Семенов, за Семеновым — Миронов.
Миронов испытывал странное ощущение. Ему почему-то было очень весело и хотелось все время смеяться, и в то же время ком поднимался в горле и нервная дрожь пробегала по телу. Работал он, как во сне, автоматически повторяя заученные движения. Вот сейчас надо чуть-чуть прижать машину... Теперь в прицеле должны появиться танки... Есть! Теперь можно бросать бомбы... Так! Теперь еще ниже. Еще! Пулеметы! Вверх — и разворот на сто восемьдесят градусов. Опять вниз... Опять пулеметы...
Густое черное облако висело над дорогой, когда Атрашкевич увел свою пятерку. В гуще остановившихся немецких машин что-то рвалось, что-то горело. На какую-то долю времени летчики задержали эту страшную ползущую колонну и дали передышку пограничникам, изнемогавшим в неравной борьбе у Прута.
Когда самолеты приземлились на изрытом бомбами аэродроме, Миронов почувствовал, как он сразу страшно устал, словно проработал без передышки несколько суток. Гимнастерка и комбинезон насквозь пропитались потом. Отдохнуть бы!.. Но Атрашкевич, определив по свежим воронкам, что немецкие бомбардировщики снова наведались на аэродром, собрал летчиков, техников и торопливо сказал:
— Быстрее заправляйте и подвешивайте бомбы! Может, сумеем еще раз взлететь.
Через час пятерка отчаянных «чаек» снова устремилась к Стефанешти.
Несколько раз поднималась в воздух в этот день эскадрилья Атрашкевича, отправляясь на штурмовку колонны, упрямо подползавшей к Пруту и растекавшейся на север и на юг в поисках переправ. У летчиков пересохло в горле, в глазах ходили темные круги, кружилась голова, но они, пересиливая себя, летали и летали...
Последний раз сели уже в сумерках. Над Бельцами стояло багровое зарево. Летчики угрюмо брели в столовую. Атрашкевич задумчиво оглядел своих пилотов зоркими, внимательными глазами. Люди, думал он, пережили сегодня страшный день. Теперь надо учиться жить по-новому. Пусть все личное, корыстное уйдет далеко. Настало время больших чувств и свершений. Ожесточатся сердца и души, люди научатся хладнокровно убивать врага. Впереди еще месяцы, а может быть и годы, изнурительной войны, кровь и пот, увечья, борьба не на жизнь, а на смерть. Сегодня погиб Суров. Кого лишится полк завтра?.. Никому не дано видеть завтрашний день, и в этом — солдатское утешение.
А Саше Покрышкину опять не повезло! 22 июня он оказался далеко от Бельц: со своим звеном перегонял машины в Кировоград, где предполагалось организовать курсы усовершенствования летного состава. Из-за дурной погоды летчики на целую неделю застряли на раскисшем аэродроме близ Тирасполя. Скука там была смертная. Покрышкин никого из местных летчиков не знал, отсиживался в общежитии и мечтал только о том, чтобы закончился этот затянувшийся извозчичий рейс.
В субботу вечером небо, наконец, прояснилось, порывистый сильный ветер стал быстро подсушивать почву. Саша повеселел: завтра можно лететь! На рассвете его разбудил знакомый сигнал тревоги. Люди вскакивали с коек, торопливо хватали гимнастерки, обувались и мчались к выходу, на бегу натягивая шлемы.
Покрышкин недовольно повернулся под одеялом: тревога его не касалась. Но сон прошел, и он ворчал про себя: «Ну и дотошный же здесь командир, даже выходные дни портит людям учебной тревогой! Не мог вчера ее провести...» Не хотелось вставать так рано, но было как-то неудобно валяться, когда все вокруг уже на ногах. Саша растолкал пилотов своего звена, медленно оделся и вышел. Небо было чистое. Приятно пахло свежей июньской степью. Было так хорошо, что Покрышкин примирился с воздушной тревогой, поднявшей и его чуть свет.
Мимо Покрышкина торопливо пробежал какой-то запыхавшийся летчик. Он озабоченно бросил:
— Бомбят Бельцы и Кишинев...
Покрышкин улыбнулся: здорово, однако, этот парень вошел в свою роль! Учебная игра, видимо, была в разгаре. Потянувшись, сорвал веточку спелой черешни и неторопливо зашагал к столовой — позавтракать, да можно и лететь в Кировоград. И вдруг, взглянув еще раз в чистое небо, Саша заметил нечто подозрительное: в стороне, курсом на Тирасполь, шла на повышенной скорости шестерка незнакомых бомбардировщиков. За ними вертелась сопровождавшие их истребители — конвой. Что это — новые типы машин? Но вот самолеты приблизились и стали разворачиваться. На солнце отчетливо блеснули черные кресты, и Покрышкин сразу вспомнил учебные таблицы с изображением «юнкерсов» и «мессершмиттов».
— Война... — сдавленным голосом сказал он своим летчикам. — А ну, к самолетам!
Летчики помчались к машинам, сами подтащили баллоны с сжатым воздухом, запустили моторы и взвились в небо. Покрышкин повел звено обратно, в Семеновку, — ему стало ясно, что теперь уже незачем гнать самолеты в Кировоград.
В Семеновку они прилетели часов около десяти утра. На командном пункте царило тревожное настроение: уже прошли все сроки возвращения Крюкова, а его все не было, и куда ни обращался начальник штаба, никто не мог сообщить, перелетело ли звено «МИГов» обратно через линию фронта. Не верилось, что люди, которых вел опытный боевой командир, могли погибнуть все так вот, сразу. Но Крюкова не было...
Покрышкин доложил майору Матвееву о прибытии. Тот рассеянно скользнул по нему взглядом, думая о чем-то своем, и сказал:
— Ага, очень кстати. Садись-ка на «У-2» и лети вот сюда. — Он ткнул пальцем в карту. — Здесь на вынужденной командир полка. Он вернется на «У-2», а ты посиди там, пока прибудут техники и потом прилетишь на его машине.
— Но... — заикнулся Покрышкин, — я хотел бы...
Начальник штаба оборвал его:
— Какие могут быть «но» в военное время? Выполняйте!
Закусив губу, Покрышкин пошел в дальний угол аэродрома, где стоял связной «У-2». Ему было очень больно: он так долго думал вот об этом именно дне, так явственно представлял себе, как одним из первых вступит в бой, как схватится не на жизнь, а на смерть с вражеским истребителем, — и вот, пожалуйста: будь в первый день войны воздушным извозчиком!..
Командир полка майор Иванов не находил себе места, расхаживая у самолета, стоявшего на пашне. И надо же было случиться: мотор отказал именно в первый день войны, и именно тогда, когда он возвращался в полк с облета пограничных засад! Пока он добрался до сельсовета и дозвонился в райисполком, пока оттуда сообщили в полк, прошло несколько часов. И кто знает, что случилось за эти часы в Бельцах и Семеновке?
Когда на горизонте показалась, наконец, черная точка и послышалось тарахтение стосильного мотора, он с облегчением вздохнул. «У-2» плюхнулся на пашню и подполз к совершившему вынужденную посадку самолету.
— Покрышкин?! Ну, как там дела?
Покрышкин коротко рассказал командиру полка все, что знал. Вести о том, что звено Крюкова пока не вернулось, что Суров погиб, что немцы сожгли цистерну с горючим и подбили несколько «чаек» на аэродроме в Бельцах, расстроили командира. Утешительным было только то, что врагу до сих пор не удалось нащупать главную базу полка, укрытую в Семеновке, а она теперь была большой силой. Обстоятельства сложились так, что истребители не успели сдать свои «чайки» и «И-16», которые они сменили на «МИГов». Поэтому полк располагал целой армадой самолетов: несколько десятков скоростных и высотных «МИГов» да еще тридцать-сорок истребителей старых марок — с таким парком можно воевать! Надо только с умом расходовать силы и ни в коем случае не выдавать свой полевой аэродром.
— Хорошо. Я лечу, а вы оставайтесь здесь, у самолета.
— Есть оставаться у самолета, — глухо повторил Покрышкин, помня о стычке с начальником штаба.
Майор Иванов уловил нотку горечи в его голосе.
— Хочется подраться? Эх, молодежь!.. — Он называл молодежью всех, кто хоть на год был моложе его. — Думаешь, война всего один день продлится? Еще повоюете, поверьте мне, Покрышкин! Завтра гарантирую вам боевой вылет. А сегодня покараульте самолет. Ясно?
— Ясно! Только обидно все ж таки. Будут потом люди вспоминать, кто как войну начал, а мне и сказать будет совестно: был караульщиком, как дед на баштане.
Майор рассмеялся, легко вскочил на крыло «У-2», уселся и привычно скомандовал:
— К запуску!
Покрышкин провернул винт.
