мне здесь за порядком наблюдать!
«Да уж, хорошо первый день новой жизни начинается — с облома, — грустно усмехнулся я, топая в „Пельмешку“. — Что в первой жизни с хоккеем не повезло, что во второй. А я ведь со своими габаритами на пятаке „молотил“ всех подряд. „Центрфорвард оборонительного плана первого класса!“ — говорил мне тренер. Спорт жестокая штука. Пока здоровый, пашешь — нужен всем. Как сломался — никому».
В «Пельменной» по традиции взял двойную порцию фирменного одноименного блюда, стакан сметаны, стакан компота, а вот от беленькой сразу отказался. Во-первых: денег жалко, которых и так не много. Во-вторых: а смысл? Вот о нём я и размышлял, автоматически поедая купленную мной пищу.
— Встретишь сегодня в восемь? — У столика возникла весёлая и подвижная Зинка.
— Нет, — я хмуро опрокинул внутрь желудка стакан густой сметаны.
— М-м-м, прошла любовь, завяли помидоры? — Женщина резко переменилась в лице.
— Понимаешь, Зиночка, — я салфеткой стёр белые усики от натурального молочного продукта. — Тяжело идёт пока «Война и Мир». Лев Толстой в ней только про один дуб целую главу изобразил. А кроме него — есть ещё ручеек, травка и небо Аустерлица. Не могу я мастера цеха подвести. Иначе план не вытянем в этом квартале, — я тяжело вздохнул.
— Знаю я твой план! — Вспыхнула Зинка. — Баб ебешь в своей женской общаге! Всех без разбору!
Я чуть пельменем не подавился, от такой откровенности. И хорошо, что народ пока на смене впахивает и в «Пельмешке» кроме меня и работников общепита нет никого.
— Так его крой Зинаида, кобеля проклятого! — Добавила от кассы толстая тетенька в белом фартуке. — По блядям своим бегает, а нами порядочными пренебрегает! Сволочь!
— Вы соображаете, нет! — Я тоже завёлся от ничем не обоснованных нападок. — Я вам про Льва Толстого толкую. А вы всё к одному сводите. Если, значит, мужик литературой заинтересовался, то это дело нечистое, так? А если он домой на бровях приходит каждый день, то тут можно быть спокойной? Правильно?
Вдруг Зина разревелась и бросилась мне на шею просить прощение.
— Погоди, — я отстранил странную женщину. — Давай я тебя с мужем помирю. У меня рука легкая, — я показал свой кулак размером с кувалду. — Как дам ему в одно ухо, так из другого у него вся дурь вылетит.
— Сама помирюсь, — внезапно успокоилась женщина и вернулась к своей непосредственной работе. Да и в «Пельменной» появились новые голодные клиенты.
* * *
Первого сентября, с тяжелыми мыслями о том, что как жить дальше по новому — пока не знаю, к шести часам утра я грустно передвигал ноги в сторону заводской проходной. Единый людской поток, в котором я, как капля в полноводной реке безучастно плыл, монотонно гудел и тихо переговаривался.
«Как же мне сегодня смену отработать-то? — ломал я голову. — Я ведь завод видел только на картинке. И с какой стороны к фрезерному станку подойти даже представления не имею».
— Ванюха, здоров! — Вылез откуда-то маленький тщедушный мужичок.
«Данилыч, коллега», — вовремя пришла подсказка от шибко умного организма.
— Привет Данила, — я пожал сухонькую руку. — То есть Данилыч. Ты там это, в цехе, чуть что подскажешь какую кнопку нажать надо. Хорошо?
— Чё, память-то совсем от рук отбилась? — Хмыкнул мужичок. — А ты знашь чё, сразу иди к Ольге Борисовне в медпункт. Пусть она тебе бюллетень продлит.
— Разберёмся, — пробубнил я.
Но как оказалось, страх неизвестного ремесла — был напрасен. Тело моего предшественника, после команды — работать, само с деловым видом взяло в руки чертёж какой-то хреновины, повертело его и так и сяк и сразу направилось к станку. Чего там оно дальше само делало, я решил не вникать. Вроде что-то крутится, что-то фрезеруется, что-то сверлится, и нормально.
Два раза мимо пробегал мастер, и, померив штангенциркулем готовые загогулины, даже похвалил меня один раз.
— Иван, ты давай это прекращай так впахивать, — сказал мне какой-то высокий и худой мужчина, лет сорока семи. — А то нам нормы потом все повысят. Из-за твоего рвения. И будем мы за те же деньги долбить в два раза больше.
«Казимир Петрович, хороший мужик, тоже коллега», — прилетела новая вводная.
«Стоп работа», — скомандовал я своему организму. И рука сама собой нажала на красную кнопку, которая обесточила бездушную фрезерную железяку.
— Пойдём на политинформацию, — улыбнулся Петрович.
И наша троица в составе, я, Данилыч и Казимир Петрович, спустилась в маленькую укромную комнатушку. На стол, сделанный из ящика, легли две консервы — кильки в томатном соусе. Половина буханки черного хлеба и нарисовался маленький мерзавчик водки, такая миниатюрная бутылочка вместимостью в одну восьмую часть литра. Данилыч выставил три гранёных стакана, но я отрицательно покачал головой.
— Понимаю, после отравления — нельзя, — согласился сухенький мужичок. — Тогда поешь.
— Я, мужики, завтра тоже с собой хавчик принесу, — виновато пробубнил я, делая себе бутерброд с килькой. — Ещё плохо ориентируюсь в рабочем процессе.
Работяги за один присест быстро осушили содержимое фуфырика. У Петровича вмиг «загорелся глаз», и его тут же потянуло на философские темы.
— Мы, пролетарии, рабочий класс, в Советском Союзе как в броне! — Вытолкнул наружу первую мысль Казимир. — Вот ты, Иван — детдомовский. Работу имеешь — раз. Койку в общаге — два. В очереди на жильё стоишь — три.
— Баб ещё до кучи имеет, — подсказал соратнику по труду дельную мысль Данилыч.
— Точно, — согласился Казимир Петрович. — Но…
Чем хотел было возмутиться Казимир, осталось загадкой, так как на огонёк заглянул мастер Ефимка, и потребовал немедленно приступить к выполнению служебных обязанностей. А я подумал, что нужно книжку какую-нибудь взять в библиотеке, чтобы было чем заняться, пока руки сами работают, выполняя норму на сто два процента.
После обеда прибежала взволнованная врачиха и долго уговаривала, чтобы я срочно зашёл на медицинский осмотр. Я же ответил, что не имею права в день знаний, когда все школьники как один сели за парты, увиливать от созидательного труда, прячась в медицинском кабинете. Ольга Борисовна предложила ещё раз подумать, а я сказал, что обязательно.
— В следующий раз на бюллетень не рассчитывай, — обиженно пробурчала знойная
