боевой подготовке, искусстве мореплавания и боевом духе, сильно уменьшился по числу судов после 1801 г. (фактически в строю находились всего лишь 34 линейных корабля, хотя в резерве их было ещё 75), британская армия численностью примерно 130.000 человек (115 батальонов, 140 кавалерийских эскадронов, 40 батарей) была слишком разбросана, недостаточно боеспособна и плохо укомплектована офицерами. Разумеется, и речи не могло быть, что Британия с её быстро растущим населением и огромными финансовыми, торговыми и промышленными ресурсами, не поставила бы под ружьё гораздо больше людей. Тем не менее, в силу создавшегося положения, пришлось обращаться за помощью к союзникам.
С военной точки зрения, единственным возможным противовесом французскому превосходству были мощные, до зубов вооружённые и укомплектованные хорошо обученными кадрами армии Австрии, Пруссии и России. В полном составе они действительно производили впечатление. Так, Австрия могла выставить очевидно более 300.000 человек: 255 пехотных батальонов, 322 кавалерийских эскадрона и больше 1000 пушек (в австрийской артиллерии ещё не было постоянных батарей, однако пушек хватало, чтобы обеспечить по меньшей мере 125 батарей). По России цифры были ещё выше и составляли примерно 400.000 человек, если учесть казачью кавалерию. Её поставляло определённое сословие, жившее на южных и восточных границах, которое за военную службу получило в своё время землю и свободу. Регулярные части включали 359 пехотных батальонов, 341 кавалерийский эскадрон и 229 батарей. Между тем Россия, единственная среди восточных держав, располагала к тому же крупными военно-морскими силами, имея флоты в Балтийском и Чёрном морях, которые в 1805 г. насчитывали 44 корабля. Это позволяло России выйти за рамки её географической изоляции — в 1799 г. российские войска сражались в Италии и Голландии (излишне напоминать, как интересовал Наполеона подобный альянс). Что касается Пруссии, то её 175 батальонов, 156 эскадронов и 50 батарей составляли примерно 254.000 человек. Кроме того, если бы Пруссия вступила в борьбу, без сомнения её ждала бы поддержка Брауншвейга и Саксонии, которые в силу географического положения подчинялись ей, а не Франции.
Разумеется, цифры решали не всё. Как будет видно, по ряду причин армии восточных держав уступали вооружённым силам Наполеона. К тому же, из-за сложившегося положения, их внимание никоим образом не могло быть занято только Францией. У Австрии, России и Пруссии были и другие враги, требовавшие от них бдительности. Так, на юге Европы мы видим Оттоманскую империю. Султан Селим III вёл с момента восшествия на трон в 1789 г. отчаянную борьбу с группой весьма влиятельных подданных за реформу и значительно усилил военную мощь империи. И так уже обладая надёжным современным военным флотом по западному образцу в составе 22 линейных судов, он с помощью французских специалистов модернизировал артиллерию и создал новую регулярную армию. Организованная и подготовленная по западным стандартам, эта армия (Низам-и-Джедид) к 1806 г. достигла численности 24.000 человек. Тем не менее, несмотря на высокую боеспособность, она представляла собой всего лишь незначительную часть оттоманских войск, огромных, но совершенно неэффективных в военном отношении. Так, ядром регулярной армии по-прежнему являлись 196 полков янычар численностью по 2–3 тысячи человек, причём об этих частях давно уже шла нелестная молва из-за плохой подготовки и дисциплины и совершенной непригодности к войне. Регулярную пехоту поддерживала лёгкая кавалерия, представители которой были феодалами, владевшими имениями и обязанными за это нести военную службу, наёмные нерегулярные войска и плохо подготовленные крестьяне-новобранцы. Большая часть этих войск зависела от воли местных сатрапов, которые могли хотеть, а могли и не хотеть отправлять свои отряды по призыву из Константинополя. Будучи неуправляемой толпой, что уже доказал Наполеон, оттоманские армии были не чета войскам западного образца, но коварная политика империи делала её сложным противником, вследствие чего ей отводилось важное место в дипломатических расчётах. На другом конце континента находились Дания и Швеция. Незначительная по территории Дания (в датской армии было всего лишь 30 пехотных батальонов и 36 кавалерийских эскадронов) даже после поражения под Копенгагеном в 1801 г. сохранила мощный флот из 20 линейных кораблей. Что же касается Швеции с примерно 70–80 пехотными батальонами, 66 кавалерийскими эскадронами и 70 артиллерийскими батареями, то она была в состоянии выставить значительное войско, а её географическая удалённость уравновешивалась мощным военным флотом (12 линейных кораблей и большое количество тяжеловооружённых галер, специально предназначенных для высадки в мелких водах Балтийского моря) и принадлежащим ей важным плацдармом, шведской Померанией. Оставляя в стороне вопрос об этих дополнительных армиях, не нужно думать, что какая-нибудь держава в 1803 г. стремилась к войне с Францией. Взять хотя бы Австрию, когда после Люневильского договора Франц II оказался во главе страны, не только истощённой и истерзанной и, кроме того, бессильной помешать Наполеону осуществить его планы в Германии, что явно угрожало её интересам. А тут Венгрия, с 1780-х гг. вовлечённая в тяжбу с Габсбургами, проявила норов именно когда брат Франца, эрцгерцог Карл, только что убедил его в необходимости взяться за значительные административные и военные реформы. В то время как Карл противился любой форме отношений с Францией, относясь с глубоким подозрением к России и склоняясь к политике экспансии на Балканах, по природе осторожный и миролюбивый Франц меньше всего хотел ввязываться в ещё один конфликт, и к тому же он, во всяком случае в душе, был поклонником Наполеона[55]. В результате, не желая навлекать на себя новую войну, он стремился к соглашению с Францией в надежде на то, что это могло бы послужить противовесом России и Пруссии. Кроме того, к Британии испытывали сильную неприязнь в Вене из-за разногласий возникших в ходе войны Второй коалиции, так что у неё не было никаких шансов на получение помощи от Франца; Австрия сохраняла стойкий нейтралитет[56].
А для России этот период ознаменовался попыткой сблизиться с Наполеоном. Александр I был разгневан, узнав об уничтожении Британией Лиги вооружённого нейтралитета, до некоторой степени восторгался Наполеоном, собирался заняться внутренней реформой и стремился к сотрудничеству с Францией по вопросу о реорганизации Германии. К 1803 г. первый восторг прошёл, и его место заняло тревожное чувство, вызванное откровенным желанием Наполеона не только всецело господствовать в Западной Европе, но и расчленить на мелкие кусочки Оттоманскую империю (во времена Амьенского мира Петербург неоднократно получал из Парижа предложения заключить «соглашение» по Балканам). Александр, весьма раздражённый претензиями Наполеона, провозгласившего себя пожизненно первым консулом, высказал мнение, что Бонапарт — «один из самых отъявленных тиранов, которых когда-либо порождала история»[57]. Тем не менее он не захотел действовать
