Только вахтенные и штурвальные видели это и с ужасом сторонились, когда мимо них проходил угрюмый, сразу постаревший и сгорбившийся Любимов.
Он долго ходил по мостику. Тяжелые думы, такие обидные и назойливые, мучили его. Никогда в жизни он не предполагал, что ему придется встретиться в этих пустынных морях с неизвестным противником, побеждающим его, оставаясь невидимым и недосягаемым. Он, исколесивший весь мир, избороздивший весь грозный, полный непредугадываемых опасностей Ледовитый океан, старый и опытный моряк, чувствовал себя совершенно побежденным и обессиленным. И перед ним там, на неизвестной отмели, был враг, а он с своим «Грифом» стоял на одном месте, словно скованный по рукам и ногам человек.
Это был кошмар, злой сон, безжалостное наказание, жестокая мука.
И вдруг Любимов закричал тонким, пронзительным голосом, в котором звучала бессильная злоба и какое-то надрывное отчаяние:
— Люди к орудию! Люди к орудию! Огонь по острову!
— Есть! — отозвался вахтенный и свистнул.
Боцман повторил сигнал, и около пушки выросли три быстрые тени. Они копошились, перебегали с места на место, гремели затвором орудия и железными носилками для снарядов.
— Готово! — послышался голос от пушки.
— Беглый огонь! — тем же надрывным голосом скомандовал Любимов и, озаряемый багровыми вспышками выстрелов, стоял, всматриваясь расширенными глазами в густой мрак, и кричал, взмахивая, как крыльями, широкими полами плаща.
Он напоминал печальную черную птицу, и голос его был тревожным криком летящих поздней осенью журавлей.
При вспышках выстрелов на мгновение освещались гребни волн и седое, вспененное море.
Любимов, смотря туда, где был неизвестный остров, не видел, как, вскинутые на верхушки валов, одна за другой скрылись в темноте две шлюпки.
Он долго стоял, перегнувшись через мостик, и кричал:
— Огонь! Беглый огонь!
Любимов не слышал того, что орудие давно уже смолкло, а когда оглянулся, то не увидел ни вахтенных, ни штурвальных.
Он с изумлением протер глаза и крикнул в пространство:
— Свистеть боцмана!
Ему ответил порыв ветра, заставивший качнуться весь корпус «Грифа». Целый дождь тяжелых и крупных капель холодной воды брызнул на него, волна ударилась о корму и, перевалившись через борт, побежала по палубе и сквозь якорные амбразуры вылилась в море. Шуму воды и свисту ветра откуда-то, будто из глубины океана, вторил крик людей. Полный отчаяния, смертельной тревоги и безнадежного призыва, он казался страшным, и даже Любимов не мог его слышать без содрогания. Он заткнул пальцами уши и стоял бледный, потерявший способность соображать и действовать.
Он ждал, что сейчас из-за борта выползут из холодной пучины злые, отвратительные чудища, обхватят его цепкими и мокрыми руками, утащат вглубь проклятой бухты и замучат среди неведомых никому камней и пустынных отмелей.
VI. Плен
Любимов вздрогнул и хотел бежать, когда рядом с ним появилась черная тень.
— Останьтесь! — послышался угрюмый, дрожащий от волнения, голос. — Теперь поздно бежать. Вы не хотели уходить тогда, когда я требовал этого. Теперь же вы в моих руках!
— Кто вы? — спросил его, цепенея от невольного страха, Любимов.
— Властитель моря льдов! — торжественным голосом протянула тень. — Властитель земли и всего мира, если бы только я пожелал. Но мне противна ничтожная земля, и постыл мне однообразный, глупо мятущийся и нелепо ползущий куда-то к неведомому концу мир! Я бы мог уничтожить всех и все, но я устал… Ненавидеть, только ненавидеть тяжело… А любви нет… нет…
— Вы… — начал Любимов, но тень прервала его и страстно зашептала:
— Я вам все скажу, все… Я велик и могуч!.. Все мне подвластно: бури, грозы и море… Жизнь и смерть несет мой мозг. И было бы на земле великое счастье, когда я отдал бы людям все, чем полна моя душа, чем жил мой ум! Но для этого надо было дать радость сердцу, озарить жизнь мою светом счастья. А где они? Первые вспышки чувства, юношеская любовь моя были осмеяны, осквернены… Для той, которую избрала любовь моя, я был посмешищем, презренным негодяем. И я мстил, я буду мстить!
Человек, стоящий рядом с Любимовым, говорил это странным голосом. Казалось, что говорить не он, но кто-то стоящий позади его.
— Вы — командир брига «Ужас»? — прошептал Любимов.
— Я сам — ужас… — словно сообщая важную тайну, также зашептал тот. — Ужас отчаяния перед ненужной жизнью, ужас злобы и ненависти, ужас презрения…
Он замолчал и стоял мрачный, готовый к неожиданным, внезапным решениям и могучим порывам.
Силин думал о чем-то и, видимо, колебался. Потом он поднял голову и сказал:
— Вас покинула команда. На двух шлюпках они плыли, борясь с волнами, на север, но я перерезал им путь… и…
— Что дальше? — спросил, впиваясь в него глазами, Любимов.
— Они пошли ко дну… — мрачно докончил Силин и пронзительно свистнул.
В разных местах вспыхнули огни, и из мрака выступили фигуры матросов в желтых плащах, освещенные трепетными огнями факелов.
— Вы арестованы! — сказал командир брига «Ужас» и прикоснулся к плечу Любимова. — Почему вы не застрелите меня? — неожиданно спросил он, наклоняясь и заглядывая ему в глаза.
— Не могу! — ответил Любимов. — Не знаю, почему, но не могу!.. Может быть, я боюсь вас…
Силин пожал плечами и крикнул вниз:
— Кто остался на пароходе? Привести всех на бак! Вскоре на баке стояли Любимов, профессор Туманов, Сванборг и старый боцман. Матросы с брига «Ужас» зорко следили за каждым их движением.
— Господа, вы — мои пленники! — сказал Силин, нервно передернув плечами. — Вы меня можете спросить, почему я не пустил вас ко дну, хотя ежеминутно имел эту возможность? Я не скрою от вас, что у меня самого несколько раз зрело решение утопить вас с вашим пароходом, но в конце концов я пришел к другому заключению. Вы совершите на «Ужасе» переход из Хайпудырской губы до Шпицбергена и будете свидетелями того, что сделали люди с таким человеком, как я!
Он, крепко ступая по палубе, прошелся вдоль бака и вдруг, круто повернувшись на каблуках, вплотную подошел к Туманову:
— Стыдитесь, вы… человек науки! Стыдитесь! Разве я не видел вашей подозрительности, вашей трусости передо мною, всегда вникавшим в природу вещей и явлений? Вы опасались конкуренции, и как вы были рады, когда я увлекся вашей дочерью и забросил для нее науку! Когда же вы окончили свою работу, вы, только вы подсказали ей, что я опасен и способен на все дурное. Я не знаю, что вы еще наклеветали на меня, но вы вселили в любимой мною девушке отвращение ко мне!..
Он отошел от академика и, остановившись в нескольких шагах, смерил его с ног до головы холодным, полным ненависти, взглядом. Потом он низко опустил голову и что-то обдумывал, но через мгновение поднял плечи и выпрямился, словно сбрасывая с себя большую тяжесть, и уже на ходу отдал приказ:
— Вести за мной!
По спущенному трапу все перешли на стоящую у самого борта большую моторную лодку. Она была окрашена в серо-голубой цвет и даже вблизи была похожа на глыбу тающего, потемневшего полярного льда.
Когда все разместились, Силин порывистым движением повернул рычаг — и над головою сидящих захлопнулся железный свод. Тотчас же послышался стук работающей машины, и от быстрого движения винта содрогалось все судно.
— Стой! — скомандовал кому-то невидимому в темноте Силин, и лодка остановилась.
Когда был убран железный свод, глазам присутствующих представилась грозная картина.
Вдали, вскидываемый волнами, плыл «Гриф». Огонь уже вырывался из иллюминаторов и лизал мокрые мачты и снасти, а когда он, высушив их, побежал по реям и стеньгам, из трубы с глухим гулом вырвались клубы освещенного огнем дыма, и все сразу стихло и погасло.
По пустынному заливу бежали лишь холодные волны и бились и шипели кругом.
VII. На бриге «Ужас»
Еще ночной мрак не рассеялся, и только на востоке прорезалась едва заметная полоса зари, да облака понизу стали светлее и быстрее мчались бесконечными вереницами, когда лодка опять остановилась.
Когда мрак перешел в сумерки, Любимов с носа судна внимательно осмотрел море. Там, где два часа тому назад стоял «Гриф», виднелись широкие паруса брига. Пароход исчез, а парусник уничтожал последние следы его.
Заглушенные расстоянием, слышались далекие, раскатистые взрывы, и кое-где вздымались столбы воды и клубы пара и дыма.
За работой брига следил и Силин. Он приказал зажечь прожектор, и когда яркий белый сноп света побежал по темному еще морю и вдруг нащупал и осветил белые, как крылья лебедя, паруса, на «Ужасе» произвели маневр, и он плавно понесся на сигналь.
В этот миг на носу прогремел выстрел и раздался гортанный, непонятный крик стоящего здесь матроса.
