невольно прикидывал, как лучше включить дорогого Генерального секретаря, чтобы прощание также завершить на высокой ноте, а заодно и убедиться, что дружеская составляющая наших сложившихся отношений имеет иную перспективную направленность.
Как тут кто-то назойливо дернул меня за рукав. Обернувшись, я увидел одного из знакомых некурящих студентов. Опасно пошатываясь и опираясь на мой локоть, он что-то пытался мне сказать.
— Ты «Мальборо» куришь, — наконец спросил он, с трудом выговаривая название сигарет.
— Я-то курю, а ты что, закурил?
— Не-е. У меня только для друзей. Угощаю. Пшли, — ухватив меня за рукав джинсовой куртки, он почти стянул её, пытаясь меня подвести к двери.
Извинившись за прерванную беседу и сославшись на предложение, от которого невозможно отказаться, я оторвал его цепкие липкие пальцы от своей куртки и, подхватив тут же падающее без опоры тело, пошёл к выходу, придерживая его за плечи.
Поравнявшись с ребятами, смеявшимися над неустойчивыми кульбитами некурящего студента, я подтолкнул Шуру плечом, чтобы он оценил серьезность ситуации, и сказал, кивая на студента:
— Нас угощают «Мальборо», ты в это веришь?
— Ты думаешь… они посмеют? — Шура с досадой повел шеей, раздраженной невидимым офицерским стоячим воротничком.
— Пьяные, что возьмешь.
— Пошли, покурим, — громко сказал Шура и, прихватив под локти некурящих Манюню и Мурчика, повел их вслед за мной к услужливо придерживаемой пьяным придурком приоткрытой двери в коридор.
3.6. Угроза жизни
То, что открылось за дверью, показалось с первого взгляда массовой галлюцинацией, затем страшным сном или, на худой конец, глобальным недоразумением. Весь коридор до Г-образного поворота был забит людьми — человек пятьдесят студентов, включая примкнувших к ним наших любимых аспирантов. Стало понятно, куда слиняли из комнаты обиженные кавалеры — пошли, как говорят в Одессе, «собирать мазу». Молчаливая, агрессивно настроенная толпа выжидающе всматривалась в каждого из нас, видимо, соизмеряя полученную информацию об одесских жлобах, обидевших их любимых девочек, с теми, кто появился из комнаты. Меня и Мурчика приняли с молчаливым одобрением, при появлении Шуры, а за ним Манюни по толпе прокатился ропот сдержанного волнения. Негромкие прения сомневающихся в успехе личностей напоминали сдержанное пение партизан перед подрывом комендатуры.
Ситуация была прозрачна, доступна для понимания и, к сожалению, слишком понятна — либо долгие и нудные разборки, где под давлением возмущенных масс мы должны признать свою неправоту и с позором удалиться, либо мордобой, что тоже было не в нашу пользу. Оказалось, ещё хуже. Эпидемия расплаты и возмездия грозила перерасти в пандемию.
Отверженный чернявенький ухажер, явно взбодренный смесью крепляка и водки, скрестив руки на груди и покачиваясь с носка на пятку, наслаждался своим превосходством, продлевая удовольствие силового господства эффектной паузой.
Справа от нас тупик, слева и прямо плотная толпа, чтоб через неё пробиться, и рожка к автомату Калашникова не хватит, за спиной дверь в комнату, но это не поможет, только оттянет расправу. Зато там есть окно, если будет очень больно, можно его открыть, а лучше разбить, и привлечь внимание дежурных внизу или хоть той же милиции, лишь бы кто-то их от нас оттянул.
— Значит, так, — многозначительно произнёс чернявенький и сплюнул невидимую табачинку, — вы сейчас идёте с нами на улицу. Выходим без шума в парк, извинения ваши я видел в гробу в белых тапках. Понятно?
— Бить будем… до крови, — важно добавил ещё один студентик, суетливо попыхивая зажатой уголками губ сигаретой.
И смех и грех. Глядя на этого бравого «избивателя до крови», я вспомнил кино про индейцев, в нём Чингачгука играл югослав Гойко Митич. В фильме был персонаж — Бэшен, он подбирал за героями-ковбоями выброшенные ими окурки сигар и ещё тлеющими зажимал в углу рта. Гордо раскуривая и выпуская дым, Бэшен тут же преображался из по-шакальи мелкого типчика в крутого парня с настоящей сигарой. Ещё я вспомнил маленькую Галю со двора, отпрашивающуюся у мамы:
— Мама, мама. Можно я пойду с девочками в кино? На «Чугунок — Большой Змей».
Но шутки в сторону, потом посмеёмся. Вернёмся к нашим пьяным баранам. Бить в парке, как нам пообещали, — это очень плохо со всех сторон. Не подходят ни обстоятельства места, ни обстоятельства времени. Местность там по вечерам безлюдная, фонарей нет. Первую кровь в темноте не видно, метелить могут ну очень долго, и никто их не остановит. Исход рандеву будет плачевен, с непредсказуемыми последствиями для здоровья, Отеллы доморощенные.
Нам не нужно было между собой ни переговариваться, ни переглядываться, ни строить комбинации из коробков спичек и пачек сигарет. Коллективный разум моментально выдал верное решение. Если драться, то здесь — никакого парка. Лучше, конечно, разойтись с миром, но не в ущерб нашей репутации. Но как?..
Обстановка накалялась на глазах.
— А тебя, сволочь, я лично урою, — пытался воткнуть палец в мою грудь забытый жених, но перехваченный жёсткой хваткой Манюни, растерянно заозирался, ища поддержки у окружающих.
С окружающими у него, кстати, было весьма неоднозначно. В первых рядах стояли воинствующие поддатые гости, всё более и более раззадоривая себя выкриками и угрозами в наш адрес. За их спинами, как мне показалось, стояло больше любителей бесплатных зрелищ, чем традиционных участников разборок и драк.
Сообразив, что идти мы никуда не собираемся, и пощады, почему-то, не просим, компания обиженных и пьяных гостей-недотёп агрессивно двинулась на нас со всех сторон, пытаясь силой вытащить на улицу.
3.7. Бойцы
Что касается меня, то последний раз я дрался, опять же в общежитии, но холодильного института на Тенистой, седьмого ноября 1972 года, только-только поступив в институт. Играли мы тогда на танцах в столовой, на первом этаже. Друг мой Митя — ритм-гитара плюс вокал, Серёжа из Кировограда, хиппи после армии, — соло-гитара, на ударных его младший брат-школьник, я на басу. Репетировали этим составом всего один раз, но танцы вытащили. Сыграли на ура. Когда закончился наш с Митей наигранный со школы репертуар, Серёжа по двадцать минут под незатейливый роковый бас и квадрат на ритм-гитаре катал соло в стиле Джими Хендрикса. Толпа пищала от удовольствия и с упоением танцевала, не ведая усталости.
Сама драка произошла ещё до танцев, когда расставляли аппаратуру. Опять же, пьяные студенты. Приняв весьма основательно сразу после праздничной демонстрации и не теряя заданного темпа в течение всего дня, они заявились компанией человек пять-шесть в столовую — захотелось им, видите ли, познакомиться с нашими девушками. Нетрезвые были они все, но по-разному пьяные. Когда видишь перед собой невменяемого человека, с мутными, ничего не выражающими глазами, с упорством дегенерата пытающегося воплотить
