какая-то общая убедительная основа, так что держащиеся ее согласны в чем-то главном и расходятся лишь в деталях. У гностиков этого нет, степень расхождения слишком велика. Воевать против Творца мира – дело бесперспективное и опасное. И еще здесь есть опасность иная: в отрыве от Бога Ветхого Завета сам Иисус становится совершенно мифической фигурой, и все дело Его теряет смысл. Реальный гностицизм ни разу не обошел этой опасности.
Итак, захочешь «улучшить» Библию, оторвав от нее и выбросив Ветхий Завет, – в ту же корзину невольно и неизбежно полетит и само Евангелие. Таким путем, конечно, ходить не стоит.
Есть другой путь. Условно назовем его: включить попугая. Это путь прямого и довольно тупого оправдания любой библейской строки, вызывающей вопросы. Утопил? – значит, надо было всех утопить. Приказал убить? – значит, они заслужили. Не успели еще заслужить? – так из них выросли бы будущие супер-грешники. Ты – глина, Он – гончар. Глина вопросов Гончару не задает.
Можно двинуться таким путем. Он хорошо работает для людей, которые и так-то, по жизни не задают вопросов, а вместо этого тихо занимают свое место в строю. Но дело в том, что при таком подходе в принципе несложно найти в Библии оправдывающий прецедент на любое человеческое злодеяние. Например, на геноцид каких-нибудь американских индейцев. Приравнять их к хананеям, присвоить себе некий пророческий статус Иисуса Навина – и все готово, можно пушки к бою выкатывать. Все моральные проблемы уже сняты.
Строго говоря, это не путь решения проблемы, это просто отказ от решения. Таким путем мы, разумеется, идти тоже не можем. Он вообще не стоит книжного формата, ведь в нем остаются одни командные восклицания.
Третий путь – демифологизация Библии. Он скользкий и опасный. Вообще, это не одна тропинка, это некий пучок разных тропинок в каком-то секторе. Оправдать и защитить библейского Бога в рамках буквального и прямого понимания каждой библейской строки, да еще и в современном культурном контексте – дело совершенно невозможное. Это очевидно думающим читателям тоже с античных времен. Значит, надо как-то правильно Библию понять.
Скользкость этого пути в том и состоит, что он заведомо предполагает компромиссы: какие-то строки Писания придется понять не совсем прямо и буквально. А собственно, где тут будет разница между нами и нашими оппонентами? Они ведь тоже рады выбросить из Библии все чудесное, все ссылки на что-либо Божественное и оставить сухой, чисто материальный, сюжет еврейской истории. Демифолгизированная до конца, Библия теряет всякий смысл, кроме самой общей исторической канвы. Здесь стоит известная опасность под названием: «потерявшийся миссионер». Подразумевается, что апологет, пытающийся донести слушателям библейскую весть наиболее доходчиво, раз за разом переиначивает текст в угоду слушателям настолько, что под конец уже и сам теряет веру в священность и истинность библейского
Писания. Вполне вероятно, что многие комментаторы Библии до нас, апологеты ее перед отрекшимся от Творца сообществом, пробовали двинуться именно таким путем, отбрасывая из Библии все, смущающее собеседников. И на этом пути все сакральное и значимое из Писания выбрасывали до нуля, со временем теряя и свою собственную веру в библейского Бога. Или изобретая какую-то еретическую библейскую трактовку.
Мы сознаем такую опасность.
Но в то же время нельзя отмахнуться и от всех претензий к библейскому Богу, которые мы перечислили. Поневоле мы встаем перед дилеммой: или Богу приписать нечто, явное не соответствующее Его достоинству, или же приписать людям приписки к священному тексту, редакцию этого текста. Ничего третьего не получается отыскать.
На этом пути осторожной библейской критики мы имеем помощницей и древнюю святоотеческую традицию. Церковные толкователи Ветхого Завета замечали, что о Боге говорится слишком антропоморфически, т. е. человекообразно и предлагали раскрывать эти человеко-подобные образы. Не глаза и уши Бога, а Его всеведение усматривать в тексте. Так вот, страстность, жестокость, несправедливость библейского Бога – если они где-то бросятся нам в глаза – это такие же антропоморфизмы, как глаза и уши. Библейский текст записывали люди и для людей. Как люди, эти авторы, даже направляемые Святым Духом, не были всеведущими и вполне свободными от общих заблуждений своего времени (например, считая землю плоской). Как пишущие для людей, библейские авторы вынуждены были приспосабливать свои мысли к уровню читателей и слушателей. Вкратце сказать, отсюда и «растут божии ноги», приписанные библейскому Богу. Это лишь самый краткий и общий ответ.
А далее мы постараемся рассмотреть в Библии этот человеческий фактор, пройдя по важнейшим ее сюжетам. И с самого начала заметим, что далеко не всякая строка Библии претендует на то, чтобы быть продиктованной Богом. Древнее Писание писалось в расчете на человека своего времени, а впоследствии подвергалось редакции.
И теперь, чтобы разобраться с поставленными вопросами, нам придется двинуться вдоль по генеральному библейскому сюжету.
Начало библейского сюжета
Люди нашего века, обученные кое-как в школе абстрактному мышлению, ждут от предполагаемого Божьего Откровения разговора на богословском языке. Возможно, они хотели бы услышать нечто на темы, о которых сказано нами в первых главах. Смотрите, мол, люди, Я существую и Я вот такой, а по таким-то соображениям в Меня разумно будет верить.
Но библейский текст говорит вообще не об этом.
Начинается с того, что о Боге не сообщается вообще ничего. Какие-то крупицы знания о Нем самом встречаются у пророков и далеко не на первых страницах. Начинается книга с изложения истории возникновения земли и человека, причем это изложение ведется языком мифа. Что такое: язык мифа? Это язык рассказа для детей и людей, практически не обладающих научными познаниями о своей земле. Они не знают географии, физики, химии, биологии. Не знают и философии. И вот им говорят, что сперва появилась земля, затем над ней появился свет, суша всплыла из-под вод, и на ней выросли деревья и трава – все по велению Божию. Современного человека, избалованного научными сведениями, корежит от этого рассказа, точнее, от готовности других признать за рассказом какую-то информативную ценность. Не говоря уж таких возвышенных слов, как Откровение Божие.
Всякий рассказ становится более или менее понятен только в своем правильном контексте. Если первые главы Бытия принадлежат Моисею (или кому-нибудь вскоре после него, сейчас это даже не важно), то очевидно, что рассказчик хотел утвердить слушателей в единобожии, поскольку это был главный духовный вопрос в тогдашней и последующей еврейской истории. Под эту мысль о Едином Боге все прочее повествование явно «подгоняется». Окружающие народы, не чтущие единого Творца, поклоняются или Солнцу (большей частью земледельцы), или Луне (большей частью кочевники). Отсюда и понятно, что писатель ставит создание небесных
