Алиция держалась молодцом. Ну почти молодцом, в чем, быть может, помогла Стася. Во время болезни Торкиля она ухаживала за Алицией чуть ли не по-матерински. Делала покупки, готовила и заставляла ее есть. Недоразумения между ними возникли значительно позже, из-за сада. У каждой были свои взгляды на этот счет: Стася имела немалый личный опыт, а сад все-таки принадлежал Алиции...
В садовую манию, последовательную и научно обоснованную, Алиция впала лишь после смерти Торкиля. Раньше о копании в земле она понятия не имела, а флору знала по семи пунцовым розам, поставляемым из цветочного магазина. Теперь она всячески опровергает этот факт. Однако, приехав однажды еще на заре своей садово-огородной деятельности в Варшаву, она пожаловалась нам (мне и Зосе) – у нее, мол, погиб весь картофель.
– Какой картофель? – в один голос полюбопытствовали мы.
– Да вот посадила весной немного картошки, просто так, из любопытства, посмотреть, что получится. Все лето картошка прекрасно росла, а теперь, вер но, порча какая напала – совсем завяла, пожелтела и почернела. Осталась лишь отвратительная ботва...
– И что же ты сделала? – спросили мы опять-таки в один голос.
– Сожгла, естественно. Иначе зараза распространилась бы еще дальше.
– А картошка?
– Что значит картошка? Ведь я о ней и толкую!
– Картошку-то ты выкопала?
– Какую картошку? Откуда выкапывать? Выяснилось, за картошку она приняла маленькие зеленые шарики на ботве и огорчалась, что они не созрели...
Сейчас Алиция, конечно, твердит, что просто пошутила, мол, и смеялась над нами. А мы с Зосей можем поклясться: разговор был всерьез. Вот какие представления о земле, огороде и садоводстве существовали у нее в те времена.
А через двадцать лет о саде Алиции писали в прессе и специально приезжали делать снимки. Она подошла к делу добросовестно, обложилась литературой на всех языках, завязала отношения с профессионалами, произвела разные эксперименты, и теперь в случае надобности я обращаюсь к ней за советом. К тому же у нее легкая рука, и что ни посадит, так и прет из земли. Юкка у нее зацвела, выставленные на террасу фуксии буйствовали даже в перевернутых ветром горшочках, секвойя вымахала выше человеческого роста. В общем, Алиция превратила свой сад в райские кущи, а оргия тюльпанов весной просто ослепляет. Я как-то почтительно поинтересовалась, выкапывает ли она на зиму луковицы.
– Ты что! – возмутилась она. – Выкапывать три тысячи луковиц и снова сажать? Да я бы спятила!
Тюльпаны неприхотливы и растут сами по себе. Проблемы возникают лишь с новыми растениями – где ни копни лопатой, повсюду луковички тюльпанов, ни пяди свободной. В последний раз я не без ехидства посоветовала использовать дорожку, только там пока не угнездились тюльпаны.
Похоже, я по новой прицепилась к Алиции. Сейчас отстану, только расскажу про ее потрясающую способность терять все на свете. Согласитесь, потерять карниз для штор длиной в шесть метров равносильно рекорду Этот предмет в карман не засунешь. Не только Алиция, но и ее гости обыскали весь дом и сад – безрезультатно. Куда, Боже праведный, на таком ограниченном пространстве могла подеваться шестиметровая железная палка? Уму непостижимо! Палка же пропала с концами. Не нашлась и по сию пору.
Вернулась я из Дании с готовой половиной книги прямо в объятия Марека и стабилизировала свою жизнь под боком вымечтанного блондина века. Кретинка тысячелетия...
* * *
Марек не пил, не курил, не умел танцевать и не играл в бридж. Я приспособилась к нему. В ноябре мы поехали на море, снова в Дом творчества в Сопоте.
Янтарь!.. Марек рассказал про янтарь такое, что у меня внутри ёкнуло. В сорок пятом году он очутился на косе. То время не было рассчитано на туризм, он бродил по берегу в полном одиночестве – где-то служил (может, Люцина оказалась права, и служил он в управлении общественной безопасности?). Если не лгал, потому что, откровенно говоря, я его россказням давно перестала верить... Во всяком случае, гулять повсюду не возбранялось. Янтарь валялся под ногами, собирай не хочу. Марек собирал, потом обрабатывал. Он и это умел...
Я чуть сознание не потеряла, когда через Гданьский Новый Двур мы отправились на косу, и с Крыницы-Морской я поехала в порт. Выскочила из машины – день прекрасный, солнечный – глянула сверху на пляж и обомлела. Вдоль берега тянулась блестящая золотистая полоса и светилась...
– А она собирает янтарь в спичечный коробок!.. – смеялся Марек.
Где-то в мозгу мелькнуло воспоминание о Ксюнчике из Энергосбыта, тот про свою жену говаривал: «А она, гм, того, хе-хе-хе...» – но я придушила это воспоминание, черт с ним Ошалелая, я бросилась к полосе.
Янтаря для самых разных целей я набрала килограммов пять. Теперь осталось меньше – я много раздала. Каждую большую найденную янтарину описывать не стану – иначе получится, как с лошадьми. Довольно и того, что следующей весной мы прочно осели в Рясках, у Ядвиги и Вальдемара. Они под видом Ванды и пана Йонатана выступают в «Особых заслугах».
А теперь придется несколько вернуться назад. Ведь автобиографию я пишу, собственно, для того, чтобы чохом ответить на все вопросы касательно книг, так что не могу опустить произведения для детей и юношества.
Несколькими годами раньше меня уговорили на роман для юношества. Кто уговаривал, не помню, но получилась из этого «Жизнь как жизнь», а после нее – «Большой кусок мира». Что касается последнего, то Генек, мой кузен, облаял меня за вопиющие ошибки. А именно – тростник на Даргине растет в другом месте, не там, где я указала. Но ведь я плыла по озеру в Пилавках темной ночью и впечатления у меня личные. Не закури мой муж и Донат на мостках, я проболталась бы на воде до утра – голос слышен как бы совсем с другой стороны. Впрочем, дело не в этом.
В «Большом куске мира» на сцену вышла Яночка. Эта несносная девчонка появилась вслед за Тереской и сразу же обрела столь реальный облик, что я сама уже не уверена, что это плод моей фантазии. Они с Павликом не слушаются меня, эти капризные создания живут самостоятельной жизнью и делают, что захочется, а я лишь записываю. К тому же и Хабр – существо реальное, я с ним лично знакома; только судьба у него сложилась иначе – он попал к настоящему охотнику.
«Особые заслуги» зародились на косе; пейзаж тот же самый, включая муравейник, а разбитое кладбище я видела собственными глазами. Несколько раньше из-за него возник конфликт чуть ли не на международном уровне. Приезжавшие из ГДР немцы возымели претензии к местному населению, якобы намеренно проявлявшему небрежение. Местное население запротестовало, с возмущением доказывая, что немцы сами разрушили кладбище, возможно, в поисках чего-то, а может, в целях провокации. Проблему разрешили на уровне, простым смертным недоступном, а кладбище привели в порядок харцеры [02].
Марек был, что называется, в полосочку – то хорош, то невыносим. Однажды он съездил в залив ловить рыбу с Вальдемаром и дедом, и они его усиленно приглашали поехать снова. Уговаривали всячески, с уважением к его опыту. Он отказался, я не поняла почему. Марека одолевали всевозможные идеи: охаяв лесное хозяйство на всей косе, он возжелал потрудиться в качестве лесничего. Замысел я горячо поддержала. Я с большой радостью провела бы на море весь год, готова была даже обеды готовить. Но дальше пустопорожних разговоров дело не пошло. Марек критиковал Вальдемара, который заканчивал постройку дома. По мнению Марека, тот строил неумело. Я разозлилась и предложила ему помочь Вальдемару, показать, как надо строить. Но он не захотел этим заниматься. Зачем же тогда приставать к человеку? Мое неискоренимое убеждение – если что-то плохо, необходимо сейчас же поправить, помочь, – мешало переносить его критику спокойно. К тому же Вальдемар вовсе не заслуживал осуждения – в конце концов это его дом, черт побери, пусть делает, как считает нужным! Ну а если даже что не так, кому это мешает? Педантизм всю жизнь обходил меня стороной.
Только значительно позже я поняла – Марек был типичным продуктом партийной формации. Миллионы собраний, чудовищная болтология и никакой конкретной работы. Называлось это «деятельностью». Упаси нас Бог от такой деятельности! Еще Диккенс создал впечатляющую картину подобного феномена в книге «Наш общий друг», и ничегошеньки с тех пор не изменилось.
В Варшаве я изо всех сил старалась проникнуться атмосферой секретов, тайн и событий мирового значения, коими жило мое божество. Пришлось признать себя недоразвитой идиоткой, поскольку я ничего не могла понять. Как-то так странно получалось, что сия эпохальная работа свелась к одному судебному делу об оскорблении: около магазина две женщины оттаскали друг друга за патлы. Мужем одной из них и возлюбленным другой был хмырь, пожалуй, даже интересный, только из чуждого окружения.
