Не помню, сколько времени прошло, открываю глаза: возле меня сидит муж.
— А Игорь где?
— В туалете заперся. Наверное, стихи, бормочет, уже около часа.
Дикий, немой страх подбросил меня вверх. Подбегаю, стучу, колочу дверь. Бью руками, ногами. Тишина. Зову, кричу, умоляю. Тишина. Муж ищет молоток, топор. Взламывает дверь… В стареньких брюках, свитере, домашних тапочках… На каком-то ремне… Схватила, понесла… Мягкий, теплый… Стали делать искусственное дыхание… Вызвали „скорую помощь“…
Как же я спала? Почему Тимка не почувствовал? Собаки такие чуткие… Я сидела и смотрела в одну точку… Как сумасшедшая… Мне дали укол, и я куда-то провалилась… Утром разбудили:
— Вера, вставай. Потом себе не простишь.
„Ну, сейчас я тебе всыплю, ты у меня получишь“, — подумала я, и тут до меня доходит, что всыпать некому.
Он лежал… На нем тот пуловер, который я ему ко дню рождения приготовила… Все знакомое, родное — лицо, губы, руки… Я дотрагиваюсь до него… И он касается меня… Еще один день мы были вместе…
Я прощаю тебя, поле,Я прощаю тебя, озеро,Я прощаю тебя, Родина…
Не удержать… Не остановить… Не подтолкнуть к берегу… Может, я его слишком сильно любила? Как нельзя любить?..
Я не знала, куда мне бежать. В церкви молилась, но боялась признаться, что он покончил самоубийством. Ходишь и на небо смотришь… На небо… На небо… На небо… Кричать начала не сразу, через несколько месяцев. Но слез не было. Кричать кричала, а не плакала. И только когда один раз выпила стакан водки — заплакала. Стала пить, чтобы плакать… Стала цепляться за людей. У одних наших друзей мы просидели, не выходя из квартиры, два дня. Теперь понимаю, как им было тяжело, как мы их мучили. Мы убегали из своего дома… Когда оставались, я открывала дверь в туалет, стояла и смотрела: на ту трубу от вытяжки, на те стены… Пока муж не оттащит… Два раза хотели поменять квартиру, уже документы подготовим, людей обнадежим, упакуем вещи… И не могу из квартиры выйти, что-нибудь вынести… Не для меня этот выход — начать новую жизнь… Я бродила по магазинам, подбирала ему вещи: вот этот свитер — его цвет, и эта рубашка…
Какая-то по счету весна… Какая — не помню. Прихожу домой, говорю мужу:
— Знаешь, сегодня я понравилась одному мужчине. Он хотел назначить мне свидание.
И мой муж отвечает:
— Как я рад за тебя, Верочка. Ты возвращаешься…
Безмерно я была ему благодарна за эти слова.
Тут я хочу рассказать о своем муже. Он — физик, сошлись вода и пламень. (Помолчав.) Нет, о любви, как и о смерти, невозможно рассказать. Я любила… Почему любила, а не люблю? Потому что той меня нет… А себя новую, выжившую, я не знаю… Не понимаю…
Ночью лежу с открытыми глазами. Звонок. Ясно слышу звонок в дверь.
Утром рассказываю мужу. Он:
— А я ничего не слышал.
Последний раз — звонок. Я не сплю, поворачиваю глаза на мужа: он тоже проснулся.
— Ты слышал?
— Слышал.
И Тимка кругами возле кровати бегает, кругами, как по следу за кем-то… Я куда-то падаю, в какое-то тепло… И вижу такой сон…
Непонятно где, выходит ко мне Игорь в той одежде, в какой мы его похоронили.
— Мама, ты меня зовешь и не понимаешь, как мне тяжело к тебе прийти. Перестань плакать.
Дотрагиваюсь до него, он мягкий.
— Тебе было хорошо дома?
— Очень.
— А там?
Он не успевает ответить, исчезает.
С той ночи я прекратила плакать, стала говорить ему только ласковые слова: „Ты — самый хороший. Самый красивый. Самый добрый“.
И он стал сниться мне маленьким, только маленьким. А я жду его большого, чтобы поговорить с ним, понять его…
Это был не сон… Я только закрыла глаза… Дверь в комнату распахнулась… Взрослым, каким я его никогда не видела, он вошел на мгновенье… У него было такое лицо, что я поняла: ему уже безразлично все, что здесь происходит. Наши разговоры о нем, воспоминания. Он уже совсем далеко от нас…
Тогда я захотела родить… Сильно болела, я не должна была родить, но родила. Девочку… Мы к ней относимся, как будто она не наша девочка, в дочка Игоря… Я боюсь ее так любить, как любила его, я не могу ее так любить… Хочу уйти из института… Во мне нет света и радости… Я читаю стихи, и мне кажется, что все они о смерти…
У Беллы Ахмадулиной есть такие строки:
Как все хотела, и поила медом,Поила медом, а вспоила ядом…
А может, он только хотел заглянуть за край? Не верил, что не вернется?
„Закрываю двери, которые не открыл…“ — так потом назвали книгу его стихов.
Есть у меня еще одна страшная мысль: а вдруг бы он сам рассказал совсем другую историю?..»
История о том, как невозможно разлюбить марши,
Сталина и кубинскую революцию
Маргарита Пагребицкая — врач, 52 года
«Мне кажется: я знала, что вы придете. Все время кого-то ждала, кто бы меня выслушал. С чего начать? Я немного растерялась… Но это хорошо, что вы моложе меня, иначе что бы я могла вам рассказать…
…Недавно мы с мужем поехали в Москву и первый раз не пошли на Красную площадь. Такого раньше никогда не случалось. Пусть у нас был только один день и мы с ног валились от усталости, но, хотя бы ночью или на рассвете перед самым поездом, мы должны побывать на Красной площади. А сейчас не пошли. Не хотелось.
Я всегда ждала эти первые минуты, когда поезд подходил к Белорусскому вокзалу, звучал марш, и сердце прыгало от слов:
— Товарищи пассажиры, наш поезд прибыл в столицу нашей Родины город-герой — Москву!
Кипучая, могучая, никем непобедимая,Москва моя, страна моя, ты самая любимая…
Где это? Куда исчезла жизнь, которой мы жили раньше? Нас встретил чужой, незнакомый город… На Арбате, моем любимом Арбате продавали разукрашенные матрешки, самовары, старые иконы и тут же — комсомольские билеты. Вы представляете? Фронтовые награды — от ордена Славы до медали „За Победу“! Красные знамена с Лениным, советскую военную форму — от прапорщика до маршала… Цены в долларах… Муж чуть в драку не полез:
— Это же бандиты!
Я позвала милиционера, и он нам, провинциалам, скороговоркой, видно не впервые, разъяснил:
— Предметы эпохи тоталитаризма… Разрешено торговать… Привлекаем к ответственности только за наркотики и порнографию…
А партбилет за пять долларов — не порнография?! Невозможно было отделаться о чувства, что это какие-то декорации, кино снимают… Жуткий фантастический фильм… Как и этот второй фильм — что я здесь, в больнице. Вот эта женщина, что сейчас мимо нас прошла в столовую (скоро обед), вешалась. Инженер. Тридцать лет жила в общежитии, потому что одиночка, и наконец получила однокомнатную квартиру. Пол вымыла. Окна отскоблила от краски. А потом на каком-то шпагате… Хорошо, что двери не закрыла на ключ по привычке, как в общежитии… Тут у каждого своя история…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
