Я подавил вздох: в станицу, мол, часто наведываешься, в библиотеку, вот и времени нет.
— А вы его в свой кружок по самбо не возьмете? — предложил Чава.
— Мал еще, — ответил я. — Подрастет — подумаем.
Дело в том, что в секцию самбо набралось много желающих. Коля развернул дело масштабно. После двух занятий я отобрал тринадцать ребят.
Спортзал в школе мы получили без всяких препятствий. Помог партийный секретарь Павел Кузьмич. Сначала мое начинание его насторожило.
— А не станут ребята после этого озоровать больше? — спросил он. — На практику не потянет?
— Наоборот, — сказал я.
— Тогда добре. Только тех, кто поактивнее, сагитируй в народную дружину. Оформи как следует.
Так была пополнена в станице дружина. И теперь каждый вечер в клубе дежурили два-три человека с красными повязками.
Гарцевали, кружили по зеленому полю всадники.
Геннадий Петрович сосредоточенно глядел на своих питомцев.
С ним были Арефа, осунувшийся, загоревший, и скучающий секретарь партбюро.
Дело в том, что очень скоро в районе ожидались скачки. И Нассонову предстоял целый ряд тактических вопросов.
А я сюда пришел просто повидать Ларису.
Два скакуна подъехали к нам одновременно: Лариса на Маркизе и Чава на пегом коне.
Я приветливо улыбнулся Ларисе. Она устало ответила. Чава вообще был сумрачный.
Нассонов что-то им выговаривал. Оба безучастно слушали, придерживая разгоряченных, нетерпеливо вздрагивающих коней.
— Я тебе говорю, Сергей! — повысил голос Геннадий Петрович.
Чава странно посмотрел на него и махнул рукой:
— А что я могу сделать?
— Вот те на! — вмешался Арефа. — Ты что, не можешь перелететь плетень, чтобы не сесть на него?
Сергей зло сплюнул.
— Ты что, с цепи сорвался? — удивился Денисов-старший.
— А, ладно! — Чава сделал резкий жест рукой и пришпорил коня. — Могу еще раз.
— А ты отдохни, — сказал Нассонов Ларисе.
Она слабо, натянуто улыбнулась. И, тронув Маркиза, шагом направилась к конюшне.
— Ты уж не кричи на своего, — пожурил Арефу председатель. — Устал, видать, парень.
— Устал! — отмахнулся Денисов. — От чего только, не знаю.
— Мне от него многого не надо, — продолжал Нассонов. — Путь только выступит. Для массовости. Вот за Маркиза я спокоен. В районе ахнут, разрази меня гром! Я ведь тоже не сидел сложа руки. Чижов из колхоза «XX партсъезд», говорят, выступать не будет. Конь захромал.
— На чужую беду надеяться — свою найти, — сказал молчавший до сих пор Павел Кузьмич.
— Типун тебе на язык, — сказал председатель. — Ты мне Маркиза не сглазь! Этому коню не то что в районе, в области не найти под стать. Считайте, что главный приз скачек — у нас в кармане.
Повестка из прокуратуры пришла совершенно неожиданно, хотя я и ждал ее постоянно.
Разумеется, вскочил на мотоцикл — и в Краснопартизанск. Примчался раньше положенного времени, и следователь попросил немного обождать.
Раза два он выходил из своего кабинета, заходил в приемную прокурора и снова возвращался к себе, не обращая на меня никакого внимания. Я пытался что-то прочесть на его лице, но оно было бесстрастным, как раньше при допросах.
Ожидание становилось все более тягостным. Я был готов на все, лишь бы скорее узнать, чем закончилось дело о смерти Герасимова.
И когда следователь наконец пригласил к себе, я, признаться, вошел в кабинет в состоянии полного упадка духа.
— Что я могу сказать, Кичатов? — посмотрел на меня следователь сквозь очки. Неестественно большие глаза, увеличенные сильными линзами, казалось, глядели осуждающе и недобро. У меня похолодело внутри. — Дело по факту смерти Дмитрия Герасимова прекращено.
Я сразу и не понял, хорошо это или плохо. И растерянно спросил:
— Ну а я как?
Следователь удивился:
— Никак.
— Что мне делать?
— Работайте как прежде.
Мне хотелось расцеловать его. Я забыл о том, что проторчал в прокуратуре столько времени, чтобы услышать одну-единственную фразу, которая, как гору с плеч, сняла с меня переживания и волнения последних нескольких недель. И этот сухой человек показался мне в ту минуту самым приветливым, самым симпатичным из всех людей…
Не помня себя от радости, я выскочил из прокуратуры и первым делом бросился в РОВД. Мне не терпелось поделиться новостью со своими, и прежде всего, конечно, с майором Мягкеньким.
Но он уже все знал. И огорошил — на меня поступила жалоба, анонимка. Хоть и говорят, что анонимки проверять не надо, но все же на всякий случай почему-то проверяют.
По анонимке выходило, во-первых, что я веду себя несолидно, «дискредитирую мундир и звание. Гоняю в одних трусах с колхозными пацанами» (это о моем участии в соревновании по футболу), «распеваю по вечерам под гитару полублатные песни» (выступление в клубе), «учу ребят драться» (кружок самбо).
Все это чушь, и меня не трогало. О чем я и сказал майору. Задело то, что анонимщик просил «серьезно и вдумчиво разобраться и пересмотреть дело о смерти Дмитрия Герасимова».
— Кто так на тебя зол? — спросил Мягкенький.
— Не знаю, — ответил я, хотя и догадывался: Сычов.
И Ксения Филипповна говорила, что он болтает много лишнего.
* * *
Свидетелем этой картины я оказался случайно. Нассонов ходил по своему кабинету, размахивал правой рукой, словно рубил на полном скаку шашкой.
— Мне сцены из спектакля показывать нечего! Если бы в колхозе нашлась хоть одна душа, которую слушался бы Маркиз, я послал бы тебя знаешь куда!
В чуть приоткрытую дверь виднелся профиль Ларисы.
— То из кожи лезла — дай ей коня! Дали самого лучшего! Ты его объездила. Спору нет — заслуга твоя. Чуть не на коленях просила допустить к скачкам. Допустили. Заявили тебя в заезде. Растрезвонили на весь район. И на тебе — не хочешь выступать! Какая тебя муха укусила?
— Не могу… — Девушка еще ниже склонила голову. — Кто-то ведь может вместо меня…
— Маркиз никого не подпускает к себе и на сто метров! А! Нет у меня времени уговаривать! Не поедешь — дело твое. Все! Иди!
Лариса вышла из кабинета и, не глядя на меня и секретаршу, быстро прошла в приемную.
А вечером они сидели с Чавой на пустой скамейке возле остановки автобуса. Мне показалось, что беседа их была печальна. И как будто Лариса плакала…
Мне стало жаль Ларису.
Весь следующий день, всю ту памятную субботу, я искал повод забежать в библиотеку.
Повод, кажется, нашелся. Спасителем моим оказался Коля Катаев.
Недалеко от хутора Крученого, на небольшом бугре, находилась могила с грубо отлитым цементным обелиском. Под ним покоились останки советских воинов, погибших в войну. Коля, Лариса и другие комсомольцы колхоза решили организовать поиск героев, узнать их имена.
Я предложил вовлечь в это мероприятие моего подопечного Славу Крайнова. Вот об этом и надо было поговорить с Ларисой.
Коля, конечно, ничего не знал о том, что произошло вчера между Чавой и Ларисой.
— Завтра скачешь? — спросил он у Ларисы.
Она резко ответила:
— Ну что пристали? Почему это всех так интересует?
— Ты не кипятись, — успокоил ее Коля. — А интересует потому, что честь колхоза.
— Как будто на мне свет клином сошелся. Честь колхоза! А может, я чувствую, что провалюсь? — Лариса осеклась. Наверное, поняла, что так нельзя было говорить Катаеву, человеку мягкому и доброму.
Но Коля не обиделся.
— Держись, казак, атаманом будешь! — со смехом сказал он. — А мы к тебе, ежели по-честному, зашли поговорить о другом.
— Некогда, ребята, спешу, — сказала Лариса.
— Тогда извини, зайдем в другой раз. — Коля театрально склонил голову.
— Честное слово! На конеферму надо.
— Все-таки скачешь? — подмигнул Катаев.
— Придется, — вздохнула Лариса.
— Может, подвезти? — неуверенно предложил я. — Мне как раз в ту сторону.
— Хорошо, — согласилась она, тряхнув головой.
И я вдруг отчетливо понял, что она бросает кому-то вызов. Меня это устраивало. Меня все устраивало, только бы побыть с ней вместе.
Я выбрал самый далекий путь. И ехал так медленно, что, наверное, отправься она к своему Маркизу пешком, добралась бы раньше.
По обеим сторонам дороги колосилась пшеница. Волны ее шелестели от горячего ветра.
Мы выскочили на бугор. Поле осталось позади. Уже видны были конюшни.
— Я скоро буду возвращаться. Заехать? — спросил я.
— Спасибо, Дима. Обратно я верхом. Возьму Маркиза на ночь к себе. Чтобы утром не тащиться за десять километров. И своим ходом — в район.
Она вылезла из коляски мотоцикла.
— Дима, приезжайте завтра на скачки, а? Поболеете за меня.
— Постараюсь, — сказал я и поехал дальше.
