— Ну и что? — спросила она, сощурив глаза.
— Как видите, корова, нанесшая вам урон, понесла тяжкое наказание, — усмехнулся я.
— Точно?
— Точно.
Поразмыслив, Ледешко сердито бросила:
— Давай назад заявление.
И уже в дверях сказала:
— Это Крайниха назло мне сдала свою Бабочку.
А когда я уже садился на мотоцикл, чтобы ехать в Краснопартизанск, подошел Коля Катаев.
— Я к тебе вот зачем… в двух словах, не задержу. Говорят, ты гитарой балуешься?
Я действительно привез с собой гитару. И когда по вечерам иной раз становится особенно одиноко, легонько напеваю, подыгрывая себе.
— Надеюсь, никто не жалуется?
— Жалуются.
— Кто?
— Девчата… — Он подмигнул.
— Учту. — Я щелкнул зажиганием.
— Значит, договорились. Сегодня вечером — в клуб. — Он поглядел на меня. — При другом наряде, конечно.
— С гитарой, что ли?
— Шибко ты догадливый…
— А девчата как же? Жалуются ведь.
— Жалуются, что тихо поешь. — Коля рассмеялся. — Давай выходи на народ. Выручай! Понимаешь, Чава у нас солист. Но, говорят, заболел…
— Ты смеешься, что ли? — Искренне обиделся я.
Ничего себе, скажут, участковый: от быков бегает, песенки под гитару распевает.
— А что тут смешного?
— Как-никак власть.
— Я тоже власть. Комсомольская. И гопака и русскую отплясываю за милую душу. Что я! Нассонов по большим праздникам в хоре поет. Раньше никак не могли хор собрать. А после председателя потянулись бригадиры, а за ними и другие колхозники. Так что, видишь, тебе есть с кого пример брать. Ты же не Сычов.
— И не уговаривай. — Я завел мотор.
Николай пожал плечами: смотри, мол, сам. И пошел от меня не оглядываясь. А спина такая ссутуленная. Обиделся. В армии и в школе милиции я пел. Но там я был рядовой. А удобно ли офицеру появиться перед зрителями с гитарой? Хватит того, что за глаза меня называют тореадором.
Но чем больше я размышлял над предложением Катаева, тем больше сомнений закрадывалось в душу.
Короче говоря, к тому времени, когда надо было отправляться в клуб, я все-таки решился — была не была.
По этому случаю нагладил брюки от своего гражданского костюма, белую рубашку, надраил черные полуботинки и зашагал в клуб с гитарой на плече.
— Я же говорил — придет наш инспектор! — обрадовался Коля Катаев, увидев меня.
Значит, этот вопрос обсуждался.
— И я была уверена, — сказала Лариса.
Интересно, что она думает обо мне? Догадывается ли, что я пришел из-за нее? По ее виду можно было предположить, что догадывается. А может быть, мне это показалось?
Но она как будто искренне обрадовалась, что я буду петь есенинское: «Не жалею, не зову, не плачу…»
— Есенин — это хорошо, — одобрил Коля. — Задушевно.
До концерта оставалось еще много времени. Сначала колхозники должны были прослушать лекцию.
Лекция обещала быть интересной. Нассонов уговорил приехать к нам известного ученого из Москвы, академика, отдыхающего в районе. Здесь этот ученый родился, вырос, и теперь его в отпуск тянуло на родину, посидеть с удочкой на берегу Маныча, где он, наверное, еще пацаном пропадал летом целыми днями, как многие станичные ребятишки.
Геннадий Петрович послал за прославленным земляком своего шофера и обзвонил всех соседних председателей, которые прикатили разодетые и важные.
В зале было полным-полно народу. Все проходы заставили стульями, скамейками, даже кто-то, боясь остаться без места, пришел со своей табуреткой.
Открывая вечер, Геннадий Петрович не удержался и разразился небольшой речью. Он сказал, что мы удостоены высокой чести, что уважаемый академик объехал весь мир, но никогда не забывает о земляках и вот приехал, чтобы рассказать о последних достижениях в области генетики, которые должны помочь колхозникам в выполнении Продовольственной программы.
Когда предоставили слово академику, тот начал говорить, не вставая из-за стола. У него был негромкий, чуть с присвистом говор. Чтобы его расслышать, приходилось напрягать слух. Наступила полнейшая тишина. И когда наконец стало слышно каждое его слово, надо было напрягать ум, чтобы понять, о чем он говорит.
Академик рассказывал о механизме наследственности. То и дело в его речи слышались термины: хромосомы, мутация, рецессивный ген, рибонуклеиновая кислота, ДНК…
Когда лекция окончилась, в зале осталось десятка два слушателей. В основном приехавшие из других колхозов в гости.
Но академик, как ни странно, совсем не обиделся. Даже наоборот. Был в отличном настроении, поблагодарил за внимание, с которым его выслушали, и пожелал остаться на концерт художественной самодеятельности.
Нассонов, красный как рак от жары или от стыда за станичников, разбежавшихся с лекции, усадил гостя в первый ряд.
А какой может быть в колхозном клубе зал? Конечно, небольшой. И когда я вышел с гитарой на сцену, этот самый академик оказался в каких-нибудь пяти метрах от меня.
Я и без того волновался. Но тут еще больше смутился, потому что старичок ученый, водрузив на нос очки, смотрел на меня, словно школьник, попавший в цирк.
Начало получилось неуверенное. Я взял немного высоко и, как мне показалось, с грехом пополам дотянул песню до конца, горя желанием поскорее убраться со сцены.
К моему удивлению, зрители здорово хлопали. И академик. Я раскланялся, хотел было уйти. Но зал просил еще что-нибудь спеть.
Я выхватил из общей массы лица Ксении Филипповны, радостно улыбающейся мне, Клавы Лоховой, почему-то пришедшей без мужа, Ларисы…
Мое волнение поулеглось. И раз уж понравилось, почему бы, действительно, еще не спеть? И спел.
Но хлопали на этот раз не очень.
Я не стал дальше испытывать судьбу и удалился за кулисы. Там столкнулся нос к носу с Чавой. Он тихонько настраивал свою гитару. Мне показалось, что он слегка усмехнулся, увидев меня.
И откуда он свалился на мою голову? Коля говорил, что Чава заболел. Поэтому и просили выступить меня.
Правда, брюки у него были мятые, сорочка простенькая, из хлопчатобумажной ткани, и гитара похуже моей, с облупившейся краской. Но пел он лучше. И намного. Я-то уж знаю. Его не отпускали. Он пел одну песню за другой.
Репертуар он целиком перенял у Николая Сличенко: «Клен ты мой опавший», «Ай да зазнобила…», «Я люблю тебя, Россия». И нашим станичникам казалось, наверное, что лучше Чавы петь не может никто.
Катаеву я ничего не сказал. Он и не догадывался, какую свинью подложил мне. Правда, за кулисами, похлопав меня по плечу, он бросил:
— Ты тоже в норме, лейтенант!
Это «тоже» окончательно испортило мне настроение. Лучше бы Коля вообще промолчал.
После концерта многие станичники стали расходиться по хатам. Молодые оставались на танцы.
Казалось, все идет нормально. Наши, станичные, вели себя как обычно. Стояли группками. Конечно, подшучивали над девчатами. Беззлобно, скорее, по привычке.
А те другие, городские, приехавшие в гости к Женьке Нассонову, вели себя настораживающе.
Я еще подумал о том, что деревенские ребята для меня уже «наши», а друзья Женьки — «чужаки».
Чава не танцевал. О чем-то спорил с Колей Катаевым.
Лариса скучала, изредка поглядывая в его сторону.
Когда снова раздалась музыка, я направился к Ларисе. Была не была! И вдруг за моей спиной послышался сухой удар, затем еще. Началась драка.
Женькиных дружков было человек пять. Рослые, крепкие, по всей видимости, знакомы с боксом.
Когда я подскочил к толпе, один из городских послал в нокдаун Егора, Колиного приятеля, того, что я видел в мастерских при злополучной стычке с Нассоновым.
Наши, станичные, кричали, размахивали руками, визжали девчата.
Пятеро молодцов из города заняли круговую оборону. Женька суетился, бегая то к своим, то к чужим. Но никто не обращал на него внимания.
Егор вскочил и снова кинулся на городских. И опять получил удар.
Я уже не помню, как очутился в самой гуще, как кричал: «Разойдитесь!» — или что-то в этом роде.
Приезжие были выпивши, это точно. Таких словами не остановишь.
Зачинщики драки не обращали на меня внимания. Я как-то сразу не сообразил, что в штатском они принимают меня просто за одного из станичных парней.
А драка ожесточалась.
Что мне оставалось делать? Я выбрал парня поздоровее и бросился к нему. Он работал кулаками, как машина. Увернувшись от удара, я перехватил его руку и, потянув на себя, бросил через бедро. Он, видно, не ожидал такого оборота. Не успел я скрутить ему руки, как на меня навалились двое других, стараясь оттащить от дружка. Я почувствовал сильный удар ниже лопатки. Наверное, ногой. Это было уж слишком.
Я резко обернулся и, зажав чью-то голову, подножкой опрокинул нападающего. Он покатился по полу под ноги завизжавшим девчатам.
