— Крешимир, — шепнул старик почти неслышно, показывая узловатым пальцем на Крешо, и его желтое лицо неожиданно озарилось. — Я тебя сразу узнал.
— Вы знаете, кто я? — спросил Крешо, поспешно подошел к кровати и, потрясенный, упал на колени.
— Конечно я знаю, кто ты. Она тебя точно так и описала, — сказал Мате Ливада, положив ладонь Крешимиру на темя, и стал нежно поглаживать его волосы. — Я уже больше десяти лет жду, когда ты придешь. Даже думал, вот, умру и никогда тебя не увижу…
— Прошу вас, перестаньте, хватит, ему нельзя утомляться, — подала голос одна и снох Ливады.
— Госпожа, прошу вас, не перебивайте их, — попросил дядя Иве. — Это судьба. Судьба! — воскликнул он страстно.
— Когда кофейня закрылась, Ловорка пришла ко мне и сказала: «Дядя Мате» — она всегда звала меня дядя Мате, — продолжал старый фотограф слабым шепотом. — «Дядя Мате, — говорит, — если меня будет искать один высокий темноволосый симпатичный парень, вы ему скажите, где я». — «Скажу, душа моя, почему бы не сказать», — говорю ей. Она потом сто раз заходила в мою фотостудию спросить, не приходил ли ты. Каждый день. Иногда по нескольку раз. Уж очень она любила тебя, бедняжка…
Из глаза дяди Иве, хоть он и был не из тех, кто может запросто заплакать, выкатилась крупная слеза.
— А где она сейчас? Где она?! — спросил нетерпеливо Крешемир.
— Она сейчас… кх! кх! — начал было умирающий, но ему помешал приступ кашля.
— Где она?! — в отчаянии воскликнул Крешо еще раз.
— Люди, опомнитесь. Человек умирает! — возмутился сын Ливады.
— Она сейчас работает в… в… в… кх! кх!.. в кофейне «Зебра», — начал старик, снова собравшись с силами.
— В кофейне «Зебра»? Где эта кофейня «Зебра»?
— На Чехова кх!.. кх!.. кх!.. На Чехова, двадцать восемь, — шепнул старик и перед тем, как из его утомленных легких вырвался последний выдох, добавил: — Кофейня «Зебра», прямо напротив того места, где была кофейня «Жираф». — И тут его голова утонула в подушке, глаза закрылись, и Фото Мате умер.
— Примите мои искренние соболезнования, — с достоинством произнес дядя Иве, протягивая руку вдове.
— Это был великий человек, — добавил он, обмениваясь рукопожатиями со старшим сыном Ливады.
— Нам всем будет его не хватать, — шепнул снохе, судорожно обнимая ее.
От парфюмерного магазина «Нарцисс» до видеопроката «Сириус», мимо окружной тюрьмы, Омиша, Пуянке и Струмицы, Татьяны Крагич, Шимы Лозы и Юре Кодрича и до Маты Ливады с Одесской, семнадцать, Крешимир с дядей снова вернулись к вечнозеленым дубам на улице Антона Павловича Чехова. Они проплутали четырнадцать дней, чтобы узнать, что достаточно было просто перейти на другую сторону улицы.
— А что, если она тут больше не работает? — спросил Крешо неуверенно за миг до того, как войти в «Зебру».
— Ну, мать твою, тогда тебе останется только повеситься, — малодушно заметил Иво.
Они вошли в кофейню и остановили официанта.
— Добрый день. Простите, дружище, мы ищем Ловорку.
— Да Ловорки нет, не работает, — сказал официант.
— А что, уволилась или… — испуганно начал Крешо.
— Замуж выходит, взяла отпуск на неделю.
— Выходит замуж?! — воскликнул изумленный дядя Иве. — А за кого?
— Я так и знал, — сказал Крешимир и от отчаяния ударил лбом по мишени дартса. — Она выходит за того, за Мела Гибсона.
Официант бросил быстрый удивленный взгляд на Крешимира, а потом повернулся к дяде:
— Она выходит за Горана Капулицу.
— За Горана Капулицу? Ничего себе! — остолбенел Иве.
— Кто такой Горан Капулица? — спросил Крешо.
— Ты не знаешь, кто такой Горан Капулица? — удивился официант.
— Понятия не имею, кто этот Горан Капулица.
— Горан Капулица — начальник жупанийского полицейского управления, — объяснил дядя Иве. — Самый молодой из всех полицейских начальников в стране. Большая шишка.
— Простите, а вы, случайно, не Крешимир? — задумчиво глянув на Крешо, неожиданно спросил официант.
— Да, Крешимир, а что?
— Ничего, я узнал вас по описанию.
— Крешо, пошли домой, нет смысла. Послушай, что говорит тебе твой дядя Иве, что было, то было. Ваши пути разошлись. У нее своя жизнь, муж…
— Он ей не муж!
— Да, пока не муж, но очень скоро им будет. Каково бы сейчас было, если бы ты за пять дней до венчания появился у нее на пороге. Оставь женщину в покое. Да я говорю это и из-за тебя: если сейчас ее увидишь, будет только хуже. Не трогай рану, пусть зарастет.
— Эта не зарастет.
— Зарастет, зарастет.
— Нет, дядя. Пятнадцать лет не зарастала, не зарастет и теперь, — сказал Крешо, глядя в глубь небольшого парка на виллу, видневшуюся сквозь кроны платанов. — Я должен ее увидеть, а там будь что будет.
— Ну хорошо, должен так должен. Хочешь, я пойду с тобой?
— Не надо. Отправляйся-ка ты домой.
— Я тебя в машине подожду.
— Дядя, поезжай домой, — решительно сказал Крешо, вылез из машины и, срезая угол, по косой, двинулся через парк.
Все его тело неприятно трепетало. Стоило ему добраться до усыпанной белой галькой дорожки, как он вдруг почувствовал сильнейшее напряжение и странное чувство незащищенности, как будто находился в простреливаемом пространстве, где его подстерегала неизвестная опасность. Встреча с женщиной, которую он предал, вызывала у него такой ужас, что, пройдя еще несколько метров, он вдруг почти помимо своей воли остановился: ноги отказывались служить, его парализовал страх. Он беспомощно оглянулся и увидел, что дядя все еще там, в машине.
— Катись отсюда! — взбешенно рыкнул он в его сторону. — Езжай домой, болван!
Дядя Иве негодующе покачал головой, но мотор все же включил.
Крешимир двинулся дальше. Прошел весь парк и остановился на тротуаре, этот адрес дал им официант из «Зебры»: спокойная улица на Бачвице, немного запущенный, но все еще красивый трехэтажный дом, перед которым росла большая искривленная сосна. Красный детский велосипед и мяч лежали на газоне возле деревянного сарая, за которым виднелась живая изгородь из лавра. Вокруг было тихо. Крешо толкнул железную садовую калитку и, когда она скрипнула, на мгновение замер. Потом шагнул во двор и остановился, не зная, что теперь делать, и тут же ужасно испугался, увидев, как Ловорка проходит мимо одного из открытых окон на втором этаже. В глупой панике он подбежал к сосне и спрятался за стволом, хотя к окну никто даже не подошел.
Крешимир простоял так, неподвижно, не меньше минуты, прежде чем осмелился снова выглянуть. Он уставился на искривленный сильными морскими ветрами ствол, который почти достигал фасада здания, и тут ему в голову пришло нечто совершенно неожиданное. Еще не успев осознать, насколько идиотский его план, он уже карабкался по сосне, хватаясь за ветки и стопами нащупывая опору на узловатом и местами потрескавшемся дереве с толстенной корой. В какой-то момент кусок коры под ногой отломился, и Крешимиру пришлось крепко обнять ствол, измазав смолой лицо и одежду, чтобы не соскользнуть вниз. Наконец он добрался до ветки, которая была не больше чем в полутора метрах наискосок от окна Ловорки. Это была спальня, он видел часть кровати, рядом комод, над ним — большое зеркало. А потом появилась она.
Что-то напевая, Ловорка рассматривала себя в белом подвенечном платье, и это была столь волшебная картина, что у него перехватило дыхание. Она была еще красивее, чем он помнил, видимо, за прошедшие годы сбросила несколько килограммов. Разглядывая ее с дерева, Крешимир внезапно разрыдался, по его щекам покатились слезы. Вцепившись в ветку, он трясся от плача. Вдруг у него из горла вылетел стон, и Ловорка увидела его отражение в зеркале.
— Крешо! — воскликнула она ошеломленно, а он испугался, растерялся, отпустил ветку и с почти пятиметровой высоты шлепнулся спиной на бетонную дорожку. К счастью, ничего страшного не случилось. Держась за поясницу, он тут же встал и, хромая, побежал к сараю, сердце его бешено колотилось.
