Увидев это, его благородная жена, словно отупела, словно безумная, разодрала щеки и волосы и, невзирая на опасность рухнула на своего мужа и закрыла его своим телом, крича: «Подлые убийцы, убейте и меня в этом горе, обо я заслуживаю смерти больше, чем он». Прикрываю собой мужа, она принимала на себя удары и раны, предназначавшиеся ему. Она вопрошала: «О дорогой муж, чем ты обидел этих людей? Не были ли вы, шурины, самыми близкими друзьями? Что это за безумие? Ярость сгубила тебя». Когда они оттащили ее за волосы, все ее тело было в синяках, ранах и крови. И они убили ее мужа самым ужасным способом, а затем, найдя его детей, со злобой достойной царя Ирода они убили и их, разможжив им головы о камни.
Пока они бесновались тут и там, распростертая на полу женщина подняла свою несчастную голову, посмотрела на обезглавленное тело своего мужа и, движимая любовью к нему, несмотря на свою слабость, поволокла его, зигзагами, как ползет змея, по полу. Она целовала его, будто он еще был жив, а затем разразилась скорбным плачем, и ее горе было лучшей жертвой, приносимой на его смерть. «О дорогой муж, за что ты оставил меня? Разве твое благочестивое воздержание заслужило это? Неужели такая судьба досталась тебе в наследство за дурные дела твоего отца, деда и прадеда. И досталась тебе, хотя ты и не грабил ни соседей, ни бедных, даже когда их дома пустовали.» И никто не мог оторвать ее полумертвое тело от тела мужа, и оба они были залиты одной кровью.
Но наконец, после того, как их, словно свиней выставили на всеобщее обозрение, злодей Вильгельм, словно дикий зверь напившийся человеческой крови, позволил своему бешенству утихнуть. С особым тщанием он позаботился об укреплении скалы и, немного спустя, стал думать, как бы ему, по-возможности, сильнее опустошить всю округу, чем он собирался посеять страх в сердцах французов и нормандцев. Потом он высунул в окно свою безумную голову и обратился к обитателям этого владения, и забыв о всякой добродетели, угрожал им карами, если они оставят его. И ни один человек не ушел от него.
Но на утро известия о столь великом преступлении дошли и до соседей, и до более дальних мест. Люди Вексена, сильные и искусные в воинском ремесле, особенно сильно призывали всех на дело, и все они, каждый по своим возможностям, составили войско рыцарей и пехотинцев.
Опасаясь, как бы Генрих, наимогущественнейший король Англии, не оказал помощи предателю, они поспешили к скале и расставили на ее склоне большое число рыцарей и пехотинцев, чтобы останавливать любого, кто выйдет или попытается войти туда и, таким образом, воспрепятствовать подмоге. А основной частью войска они перегородили дорогу в Нормандию. Затем они послали известие о заговоре королю Людовику и просили его дальнейший распоряжений.
Проявив свою королевскую власть, Людовик приказал, чтобы заговор был наказан самой мучительной и постыдной смертью и обещал, в случае необходимости, свою помощь. Армия, окружившая Вильгельма, не уходила, а только росла каждый день, и этот злодей начал испытывать страх. Подумав, что еще можно сделать при содействии дьявола, он, по дьявольскому совету, подозвал нескольких самых знатных вексенцев, и ради мира, обещал им союз, ручался, что будет самым преданным образом служить королю Франции и надавал еще много подобных обещаний. Они отвергли эти предложения, и спеша отомстить изменнику, чья смелость постепенно таяла, они так стеснили его, что он согласился сдать им захваченную крепость, при условии, что ему оставят часть его земель и гарантируют личную безопасность. После того, как стороны поклялись выполнять это соглашение, большее или меньшее число французов вошло в замок.
Вопрос о землях задержал их уход до следующего дня. Наутро в замок вошло несколько человек из тех, кто ни в чем не клялся, а за ними — и другие. Так, без особого шума оказавшись внутри, они потребовали, чтобы предатели были им выданы, а того, кто осмелится предоставить им приют, постигнет та же судьба, что и их. Те, кто дали клятву, пытались сопротивляться но, захваченные врасплох и объятые страхом, были остановлены. Те, кто не клялся, обрушились на них с мечами и благочестиво поубивали их, калеча одних нечестивых изменников, разрезая на куски других и мучая их всеми муками, которые они и заслужили. Не может быть никакого сомнения, что именно рука Господа способствовала осуществлению столь быстрой мести. Мертвых или живых людей выбрасывали из окон, и они были, подобно ежам, усеяны бесчисленными стрелами, и они болтались в воздухе на кончиках этих пик, будто сама земля отвергала их. Из-за беспримерности злодеяния Вильгельма они проявили редкостную мстительность, и у того, кто был бессердечным при жизни, было вырезано сердце у мертвого. Когда они вырезали это сердце, полное обмана и злобы, то насадили его на кол и оно висело так много дней на одном месте, показывая какое воздаяние полагается за преступление.
Тело его и некоторых его сообщников были привязаны веревками и канатами к плетеному плоту и пущены вплавь вниз по Сене, так что, если только что-нибудь не остановило их по пути, они должны были доплыть до Руана, чтобы нормандцы видели наказание, которое навлекает на себя преступление, и что тот, кто недолгое время загрязнял своим зловонием Францию, теперь, в своей смерти, будет своей грязью пачкать и Нормандию.
Глава 18
О том как он отнял замки Мант (Mantes) и Монлери (Montlhery) у своего брата Филиппа несмотря на противодействие последнего.
То, как редка добрая верность, показывает, что зло гораздо чаще побеждает добро, чем добро побеждает зло. Делать последнее — значит совершать богоугодное дело; делать первое — значит поступать и против Бога и против людей, но все же так происходит. Такое зло охватило и Филиппа, рожденного графиней Анжуйской сводного брата короля Людовика. По примеру своего отца, которому он никогда не возражал, и благодаря соблазнительной льстивости его благороднейшей лживой мачехи, Людовик распорядился, чтобы Филипп получил расположенные в самом сердце королевства замки Мант и Монлери. Филипп, не испытывая благодарности за столь великие пожалования, и надеясь на свое высокое происхождение, осмелился выказать свою непокорность. С одной стороны его дядей был Амори де Монфор, блестящий рыцарь и наимогущественнейший барон, а с другой — его братом был Фульк, граф Анжу, позднее ставший королем Иерусалима. Его еще более могущественнейшая мать была героической женщиной, особенно искушенной в изумительных женский искусствах, благодаря которым женщины смело могут попирать ногами своих мужей и изводить их многими капризами. Она настолько смирила графа Анжуйского, своего первого мужа, что хотя она совсем перестала пускать его в свою постель, он все же продолжал уважать ее как свою жену. Часто он сидел на табуретке у ее ног и во всем следовал ее воле, словно находясь под властью колдовских чар. Одна вещь объединяла и поддерживала мать и ее сыновей и всю их семью — надежда, что если с королем что-нибудь случиться, то один из двух братьев сможет ему наследовать, и таким образом, весь их род с радостью возвысится до трона и обретет королевский почет и первенство.
Поэтому, когда Филипп, после частых вызовов, в конце концов отказался предстать перед судом в королевской курии, Людовик, которому надоели его грабежи бедняков, его нападения на церкви и бесконечные смуты, которые он вызывал по всей округе, быстро, хотя и с неохотой, взялся за оружие. Филипп и его союзники, имея более сильную армию, часто хвастались, что Людовик будет отражен, однако сейчас они трусливо бросили внешние подступы к замку и отступили. Одетый в кольчугу король легко сокрушил их и поспешил к центру замка — к цитадели. Он обложил ее осадными орудиями, баллистами и trebuchets и, пусть и не сразу, а спустя много дней, но принудил их к сдаче, поскольку те стали опасаться за свои жизни.
Тем временем, мать Филиппа и его дядя Амори де Монфор, боясь потерять и другой замок — Монлери, отдали его в лен Гуго де Креси (Hugh de Crecy) и выдали за него дочь Амори. Тем самым они надеялись воздвигнуть перед королем непреодолимое препятствие — поскольку замки этого лена, вместе с замками брата Амори-Гуи де Рошфора (Guy de Rochefort) и владениями самого Амори, простиравшимися непрерывной полосой к Нормандии, должны были преграждать королю все дороги. И в дополнение к этому беззаконию, они могли бы в любой момент нанести удар по самому Парижу, а также отрезать королю дорогу на Дре. Сразу после свадьбы Гуго поспешил в Монлери, но еще быстрее вслед за ним поскакал и король. В тот же час, в ту же минуту, когда он узнал об этом, король смело поскакал в Шартр — главный город этого владения.
Подав надежды на свою благосклонность и гарантировав прощение, Людовику удалось привлечь на свою сторону лучших людей этой области, оградив их от ставшего уже привычным страха перед тиранами. Оба противника оставались на месте в течении нескольких дней, Гуго строил планы по захвату власти, а король — как помешать ему. А поскольку один обман влечет за собой другой, то Гуго и сам был обманут — Мило де Брэй (Milo de Bray), сын великого Мило, вовремя перейдя на другую сторону, получил этот лен по праву наследования. С плачем и жалобами, он припал к ногам короля, пока наконец, многими мольбами, не приобрел благосклонность и короля и его советников. Он смиренно просил, чтобы король в своей щедрости, вернул ему этот лен и восстановил его в отцовском наследстве, а за это он, Мило, будет королю почти что сервом и во всем будет покорным его воле. Король снизошел к этим смиренным мольбам, созвал жителей города и предложил им Мило в качестве сеньора. Он утешил их за прошлые невзгоды и вселил в них столько радости, словно достал им с неба Луну и звезды. Без промедления они показали Гуго путь назад и угрожали ему, что если он сам не уйдет, то они его убьют, поскольку против их прирожденного сеньора никакие клятвы и никакие обещания ничего не значат, а что действительно важно — так это сила или слабость.
