— Должно быть, она замечательная женщина, — заметила я, слегка расслабившись.
— Была ею. Она умерла, когда я был еще ребенком.
— Ах, да, простите. Я забыла, — проговорила я в смущении.
Он бросил на меня удивленный взгляд.
— Откуда вы вообще могли это знать? Мое лицо залилось краской, став, я уверена, такого же цвета, как и волосы.
— Вероятно, я от кого-то слышала об этом и…
— От одного из ваших клиентов, вне всякого сомнения, — произнес он сухо. — Не говорили ли они вам, случайно, также о том, что мачеха моя была исправившейся проституткой, которая называла себя актрисой?
Я тяжело вздохнула.
— Я никогда не знала…
Натаниэль сжал кулаки. В голосе его, когда он снова заговорил, звучала откровенная горечь.
— Папа влюбился в нее без памяти с первого взгляда, едва увидев ее на подмостках, и, несмотря на насмешки друзей и ее репутацию, женился на этой Иезавели. И что он получил взамен?
— Она разбила ему сердце. — Я заерзала, чувствуя себя как на иголках. Сейчас было явно не время говорить ему о своей театральной карьере и о том, что в роду у меня было полно актеров и актрис.
— Вот именно, — сказал он, взглянув на меня с неодобрением. — Очень скоро после рождения моей сестры Джессика сбежала от нас и вернулась к своей прежней жизни. Папа так никогда и не оправился от этого потрясения; вскоре после ее бегства он умер от разрыва сердца. Она убила его так же верно, как если бы всадила ему пулю в грудь.
С трудом я подавила внезапно вспыхнувшее во мне желание его утешить. Судя по тому, как он держал себя со мной, он, скорее всего, решит, что я пытаюсь его соблазнить в надежде вытянуть у него деньги. При этой мысли я невольно поежилась. Какая ирония! Этот викторианец относился с презрением ко мне — похоже, единственной в двадцатом столетии выпускнице университета, которая все еще была девственницей, — потому что считал меня шлюхой!
Наглая, распутная женщина, олицетворение зла (библ.). Имя Джесс, Джессика является уменьшительным от имени Иезавель.
— Мне очень жаль, — ограничилась я стандартным выражением сочувствия. — Теперь я понимаю, почему вы относитесь ко мне с таким недоверием.
Он взглянул на меня с подозрением.
— Знаете, вы очень на нее похожи. Ваши черты лица, эта грива каштановых волос, даже эти зеленые глаза — всё в вас напоминает мне ее. — Он тяжело вздохнул. — И, однако, если вы решите исправиться, думаю, всегда найдется какая-нибудь добрая душа, готовая обучить вас приличной профессии. Вы умеете шить?
Я покачала головой.
— Готовить?
Я помедлила с ответом, с тоской подумав о семейной микроволновой печи.
— Не очень.
Он выглядел откровенно расстроенным.
— Читать?
— Да… я люблю читать. — Я улыбнулась, довольная тем, что хоть в чем-то смогла угодить ему, одновременно в который уже раз задаваясь вопросом, когда же я наконец проснусь.
Он удовлетворенно крякнул.
— Это уже кое-что. А пока вас нужно где-то устроить. Как вы понимаете, здесь вам оставаться неприлично.
У меня упало сердце.
— Разумеется, — продолжал он, бросив на мой костюм взгляд, который способен был расплавить и металл, — вы должны также сменить одежду. — Увидев, что я покраснела, он снял с медного крюка на стене свой халат и сунул мне его в руки. — Вот, прикройтесь пока.
Я поспешно закуталась в халат.
— Не могу же я вот так просто выставить вас за дверь, — пробормотал он себе под нос, качая головой, и махнул в сторону двери.
Молча я последовала за ним в коридор. Аполлон не отставал от меня ни на шаг.
Мы прошли мимо одной закрытой двери и остановились у второй. Открыв ее, Натаниэль пригласил меня войти. Аполлон тявкнул, напомнив мне о моих манерах.
— Благодарю вас за ваше гостеприимство, — поспешила я сказать.
Он зажег стоявшую на прикроватном столике лампу и знаком показал мне, чтобы я садилась.
— Пока еще рано меня благодарить. Как вы понимаете, это только на сегодняшнюю ночь. Завтра вам придется найти себе жилье где-нибудь в другом месте. — Взяв в руки керамический кувшин, он вылил из него воду в стоявший на тумбочке тазик. — Советую вам привести себя в порядок.
Я поморщилась, представив, как, должно быть, выгляжу сейчас — вся в пыли и собачьей шерсти — и шагнув к тазу, с наслаждением плеснула себе в лицо прохладной воды.
— Если вам понадобится ванная, — произнес он чопорным тоном, — то она находится здесь же, между нашими комнатами.
Я улыбнулась, испытав облегчение. Признаться, я начала уже бояться, что мне придется воспользоваться ночным горшком.
Он стоял, возвышаясь надо мной, и я вдруг с особой остротой почувствовала, насколько он был огромен; он сразу же словно заполнил собой комнату, когда мы вошли. И дело тут было не только в его росте или телосложении, но и в яркой внешности и горделивой осанке, которые мгновенно приковывали к нему твой взор.
— Я, кажется, забыл представиться, — проговорил он смущенно. — Меня зовут Натаниэль Стюарт, хотя, полагаю, вам было известно мое имя, когда вы решили забраться ко мне на чердак. А вас как зовут?
— Тейлор.
Мгновение помедлив, он пожал протянутую мной правую руку. Пожатие его было крепким и одновременно удивительно нежным.
— Солидная фамилия. А как насчет имени?
— Тейлор и есть мое имя, — объяснила я, — а фамилия Джеймс. Меня назвали так в честь певца… я хочу сказать, артиста, которым восхищалась моя мать.
— Никогда о таком не слышал.
— После Джима Кроуса он больше всех ей нравился, — пробормотала я, невольно подивившись про себя тому, что говорю в прошедшем времени о ком-то, кто фактически еще даже не появился на свет. Этот странный сон явно затянулся. Мне вдруг пришли на память слова из песни Кроуса «Время в бутылке»:
«…Если бы я мог хранить время в бутылке, первое, что я сделал бы…» Может, именно это я и делала сейчас — сохраняла время? Или даже жизни? Возможно ли, что все это не было сном… что я и в самом деле была в прошлом и могла изменить ход событий? У меня голова пошла кругом при этой мысли. Но, конечно все, подобное предположение было полнейшим абсурдом.
— Тейлор… Странное имя для женщины, особенно такой… интересной.
С его лица не сходило удивленное выражение. Я видела, он теряется в догадках, не понимая, почему я не выбрала себе более подходящее для моей профессии имя Бел, Бренди или Флейм. С трудом я подавила невольно вспыхнувшее во мне раздражение. В сущности мне не было никакого дела до того, что он думает про меня. Это меня совершенно не касалось — по крайней мере, до тех пор, пока он не посчитает меня достаточно сумасшедшей, чтобы выставить за дверь.
В следующее мгновение размышления мои были прерваны послышавшимся в коридоре голосом:
