Переключаю всё внимание на рубашку. Хотя бы её я могу прижать к груди. Дрожащими пальцами тянусь к разодранной вещи. Едва схватив за воротник, утыкаюсь носом в шёлковую ткань. О пятнах крови стараюсь не думать. Он выкарабкается! Женя обязательно поправится.
«Гонщик родился в рубашке…» — вспоминаю чьи-то слова.
Слезы, переполнив глаза, тут же скатываются по лицу, обжигают кожу, впитываются в тонкие волокна ткани. Целую её. Прижимаю к губам. Надежда в груди начинает трепетать с новой силой.
«Всё будет хорошо, любимый. Всё обойдётся» — рваный вздох позволяет втянуть дозу успокоительного. Запах моего мужчины ударяет в голову, и я теряю выдержку, позволяю себе разрыдаться, приглушая ладонями громкий плачь.
— Яна, нужно взять себя в руки. Слышите? — встрепенувшись, Герман спешит успокоить. — Мне вызвать врача?
— Н-не нужно, — говорю сквозь слёзы. — Я с-справлюсь…
— Отлично.
Прижимаюсь спиной к стулу, не выпуская рубашку из рук. Замолкаю, дышу его запахом. Только плечи всё ещё вздрагивают от рыданий. Пытаюсь втягивать воздух глубже, но у меня не выходит.
— Пусто, — озвучивает Рома.
— И у меня ни одной зацепки. Может документы остались в бардачке?
— Стас проверял. Там чисто.
— Твою мать… — рычит Герман, складывая вещи обратно в пакет. — Нужно связаться с майором Красновым, выяснить, может что-нибудь упустили.
Как только Герман переводит на меня взгляд, всем своим болезненным видом даю понять, что с рубашкой расставаться не намерена.
— Герман Петрович?
— Да, Яна?
— Я смогу его увидеть?
— Я постараюсь договориться. Но вряд ли вас пропустят к нему так скоро. Боюсь, Евгению Дмитриевичу не понравится то, что вы проведёте здесь целую ночь. Утром я вас отвезу к Тимофею.
— Я попрошу Леру за ним присмотреть. Я не уйду отсюда, пока он лично меня не прогонит…
Глава 11. Обменяю всё на тебя
Яна.
Вздрагиваю от приснившегося кошмара и распахиваю глаза. Сон мгновенно выветривается из головы, превращаясь в смутные воспоминания.
Снилась длинная дорога, петляющая посреди тёмного леса, из которого я так и не успела найти выход. Пугающие тени и голоса, клубившиеся надо мной, исчезли, стоило мне раскрыть веки и заметить пробивающийся сквозь окна рассвет.
— Всё хорошо, Яна?
Едва прийдя в себя, поднимаю голову с чужого плеча и устремляю взгляд на знакомый профиль.
Валентин.
Этой ночью я отправила его жене эсэмэску о произошедшей аварии и адрес больницы.
Друзья примчались сразу же, как только смогли. Я смутно помню нашу встречу и разговоры. Мы с Лерой долго плакали, особенно я. Позволила себе снова проявить слабость, изливая душу близким людям. Не знаю, сколько это продолжалось. Потеряв все силы, позорно отключилась у Завальского на плече. Провалилась в забытьё после дозы успокоительного, прижимая рубашку Жени к своей груди.
— Плохой сон… — отвечаю на заданный Валентином вопрос. — А где Валерия?
— Домой уехала. К детям, — мужчина выключает девайс и прячет его в карман пиджака.
Отстраняюсь от чужого мужа и сажусь ровно на стуле, осматриваясь вокруг.
В коридоре с деловым жужжанием снуют туда-сюда медсёстры, уборщица протирает пол. Запахи хлорки и лекарств провоцируют утреннюю тошноту.
Мчусь к первому попавшемуся туалету. После нескольких минут мучений я, наконец-таки могу снова нормально дышать. Умываюсь водой из-под крана, промокнув лицо рубашкой, выхожу к Валентину. Он вручает бутылочку воды. Герман держит в руках чашку ароматного кофе и крекеры. Видимо для меня...
— Есть хоть какие-то новости о Жене? — делаю глоток воды.
— Минут десять назад перевели из реанимации в отдельную палату, — озвучивает начальник охраны. — По словам доктора, Евгений выкарабкается, не переживайте так, Яна. Всё худшее осталось позади.
— Я хочу его увидеть, — с надеждой перевожу взгляд от одного мужчины к другому.
— Он ещё не вышел из наркоза, — добавляет Валентин. — Зря ты не согласилась уехать домой. Хотя бы немного поспала. В твоём положении нужно как следует отдыхать и меньше нервничать, в первую очередь думать о ребёнке.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Что ещё сказал врач? — не принимая во внимание слова Вала, едва не плачу, хватаюсь за руку Германа, так хочу к Жене. Хочу увидеть его, припасть ухом к груди, услышать, как бьётся его сердце, потому что моё почти замерло. Еле-еле стучит в неведении.
— Вывих левого плеча. Поверхностная трещина берцовой кости. Сотрясение головного мозга. Он принял удар на себя, спасая Стеллу от столкновения с бетонной стеной.
Слушаю Германа и ноги становятся ватными. Подкашиваются. Валентин подхватывает меня под мышки, не позволяя осесть на пол.
— А жена? Она жива? Она же потеряла ребёнка? Выходит, из-за него? О каких наркотиках шла речь? Герман, что вам удалось выяснить? Она может его засудить?
— Стелла ещё в реанимации. К ней не пускают. Прогнозы не слишком утешительные. Нужно ждать. Мы делаем всё возможное, чтобы докопаться до истины.
— Как только Евгений придёт в себя, я бы хотел перевести его в клиническую больницу Баумана, — говорит Завальский. — Там у меня есть знакомые профессора. Его быстро поставят на ноги. Родителям Захарова перезвонил. Они скоро приедут.
— Я их не знаю, — ощутив пробежавшую дрожь по спине, вскидываю на Валентина напуганный взгляд.
— Зато они прекрасно о тебе осведомлены. Они знают о разводе сына и невестки, о том, что ты его женщина. Знают о твоей беременности и о внуке. Евгений им всё рассказал до поездки в Польшу.
— А Стелла? Останется здесь?
— Зависит от решения Евгения и её родителей.
* * *
Следующий час я не нахожу себе места. Перемещаясь в хирургическом отделении от одного угла к другому, наблюдаю сквозь заплаканные дождём окна за снующими по улице прохожими и всё время думаю о нас, о будущем, о нашем крошечном малыше, о Тиме.
Через силу заставляю себя позавтракать и выпить кружку тёплого какао. Кажется, горячий напиток согревает в этот пасмурный и дождливый день даже душу. На секундочку становится легче. Чуточку спокойнее…
Пока Валентин с Германом решают ряд вопросов с заведующим отделением, добиваясь разрешения на визит, я пытаюсь восстановить утраченные за ночь силы. Не хочу, чтобы Женя видел меня разбитой и поникшей. Лишнее волнение ему сейчас ни к чему.
Наконец, все формальности улажены, мне разрешают пройти к нему в палату, а я теряюсь, хватаясь за ручку двери, еле дышу, пересиливая тремор в пальцах. Страшно сделать шаг вперёд. Мне кажется, что перейдя невидимую черту, уже нельзя будет вернуться обратно. И тогда всё изменится в нашей жизни. Абсолютно всё…
— Девушка, проходите, — подгоняет меня совсем молоденькая медсестра с огромными, как блюдца, голубыми глазами. С виду ей лет девятнадцать. Эдакая маленькая Дюймовочка с высокой, почти неподъёмной капельницей.
Господи, она хоть умеет делать внутривенные инъекции?
Позволяю ей пройти вперёд, сама же на ватных ногах захожу следом. Взгляд падает на больничную кровать, и я едва не теряю сознание, видя его, скованного повязками, в синяках, ссадинах и гематомах.
Женя всё ещё спит. Тяжёлое дыхание вздымает грудь, прикрытую белой простыней.
С каждым оглушающим писком кардиомонитора моё сердце болезненно сжимается в такт с его.
Живой… Божечки, живой!
Трепетное чувство радости, словно сорвавшаяся от испуга птица, взмывает вверх, до самого горла и бьётся.., бьётся.., бьётся как сумасшедшее, кружит голову.
На секунду прикрываю глаза.
Горячие дорожки слёз расползаются по щекам, жгут кожу.
Пип… Пип… Пип… Пип… — звучит в голове этот завораживающий душу звук. Радуюсь, как ребёнок. Я всё вынесу. Всё переживу. Ради нас, ради нашей будущей маленькой семьи.
Растерянная, стою посреди палаты столбом. Всё, что я могу — теребить ворот одноразового халата одной рукой, а другой стирать слёзы на заплаканном лице.
