На следующее утро Жоаким поинтересовался, откуда мог исходить этот гул, нечто грандиозное и восхитительное, но в то же время приводящее в трепет, поскольку сравнимое с хаотичным биением сердец сразу тысячи собравшихся вместе богов и демонов.
- Это мой орг, - пояснила Марта. - Я люблю не нем играть.
Орг? Ученому было неведомо это варварски звучавшее название. Он представил себе монстра с сотней широко разинутых пастей, напоминавшего живую, но из металла, гидру, сотворенную для того, чтобы воспеть трагическую славу космоса или же передать во всеобъемлющем вопле все страхи и муки ада.
* * *
Стремясь вырваться из плена всех этих галлюцинирующих впечатлений, Жоаким полностью погрузился в изучение вопросов по своей специальности.
Холодно-рассудочные и безличные рассуждения ученых былых времен служили противоядием его воспаленному воображению, слишком напичканному монстрами, завываниями ветра, скрежетаниями по ночам, замогильными шумами. Он попытался отвлечься от того, что повсюду туман, будто хлопок, приклеился к окнам, изолировав замок от мира, в свою очередь отрешенного от остальной Вселенной.
Он постепенно привык к обличью Уго и даже не поднимал головы, когда тот ранним утром входил в его комнату, дабы подбросить в тлеющий вчерашними углями камин новую охапку дров.
В эти минуты Жоаким ещё плотнее закутывался в свои пледы и одеяла, закрывал книгу и смежал глаза. Дым приятно щекотал ноздри, и ученый забывался блаженным сном, компенсируя за пару часов то, что он не добирал ночью. Его обычно будили волны тепла из разгоравшегося камина, он на какой-то миг задерживал взгляд на высоком пламени, выплясывавшем на горке поленьев. Затем поднимался и шел совершать утренний туалет в башню.
Поначалу он с недоверием относился к струившейся из умывальника воде. Не радиоактивна ли она? Но Уго жестами успокоил его, и Жоаким предположил, что где-то в замке существует "фильтрующая" её установка.
* * *
Однажды утром он вошел в лабораторию и даже вздрогнул от удовольствия.
Все было готово для начала работ. Как в театре - все декорации и актеры на месте, пора троекратным стуком возвестить о начале спектакля.
Как далек он был в это чудное мгновение от мыслей о последствиях своей отчаянной попытки и никоим образом не представлял себе, что она сначала потрясет, а затем и уничтожит Человечество, чтобы возродить его в новой и до чего же жуткой форме.
Среди всевозможной стеклянной аппаратуры, длинных белого цвета покрытий с жерлами моек, микроскопов Жоаким чувствовал себя как рыба в воде.
Родной для него запах дезинфицирующих средств отпугивал своими миазмами все прежние страхи.
Предстоящая работа, похоже, весьма благотворно сказалась даже на Марте. До этого момента она выглядела в глазах ученого некоей таинственной принцессой, жрицей какой-то проклятой религии. Но достаточно было ей надеть белый лабораторный халат, как она преобразилась в удивительной красоты студентку, и хотя она держалась, возможно, чуточку чересчур серьезно, все равно стала как-то человечней и общительней.
Начали они с того, что проверили под микроскопом все образцы тканей, взятых у ребенка. Они распределили их по различным пробиркам.
Жоаким остановил свой выбор на крошечном фрагменте недоразвившейся фолликулы. Он поместил его в поток плазмы и начал осторожно, на градус каждые два часа, подогревать. Сама же плазма циркулировала по стеклянным трубкам, находясь под всякого рода спектрографическим контролем, осуществляемым Мартой. Всевозможные капельницы и фильтры вносили там и сям коррективы в содержание в ней солей, гормонов, диастазов...
Так потянулись длинной чередой бесконечные часы бдений, изнурительных и малодинамичных, едва прерываемых время от времени краткими аналитическими размышлениями. При этом Марта и Жоаким инстинктивно разговаривали тихим голосом. Порой Жоаким называл какую-нибудь цифру, и Марта слегка двигала рычажком реостата.
Они настороженно выжидали момента начала трансформации ткани, что явилось бы признаком воскрешения жизни. Но сделанные с периодическими интервалами микрофото с унылой безнадежностью показывали одну и ту же картину.
Усталость первым свалила Жоакима. Он был вынужден прерваться и пойти передохнуть несколько часов, в то время как Марта продолжала невозмутимо сидеть за рабочим столом.
* * *
Жоаким почувствовал, как чья-то рука настойчиво тормошит его за плечо. Он открыл глаза. Перед ним стояла бледная как полотно Марта. Ученый видел, как шевелятся её губы, но, ещё не очнувшись от сна, не смог разобрать ни слова из того, что она говорила. Марта повторила:
- Клетки пластуются.
Биолог стремительно вскочил на ноги и побежал к микроскопу. Он тут же сравнил увиденное с предыдущими фотографиями. Да, никаких сомнений быть не могло: ткань ожила, клетки множились вокруг ооцита.
Ученого захлестнул порыв какой-то мальчишеской радости, отчего лоб уже старого человека залился вишневого цвета краской, в то время как по щеке Марты медленно скатывалась слеза.
Жоаким спешно пролистал записи, сделанные ранее при чтении старинных книг. Он использовал различные капельницы для воздействия на замкнутый цикл плазмы...
И началось: целыми днями и ночами они изнуряли себя решением возникавших проблем, наблюдали за растущим ооцитом, за его переходом в зародышевую клетку. Они лихорадочно культивировали другие тканевые пробы. Ели и спали буквально на ходу. Причем Марта работала вдвое больше, чем Жоаким.
Теперь вполне можно было бы получить партеногенезное яйцо, но биолог предпочел с помощью тончайшей пипетки ввести в семязачаток ядро кишечного эпителия.
То был великий, ключевой момент всего эксперимента.
Когда они увидели, что оба ядра соединились и восприняли друг друга, то бросились обниматься. В эти минуты они не были престарелым ученым и молодой женщиной, а товарищами, объединенными дивными переживаниями.
Но если Марта оправилась быстро и вновь предстала гордой и неприступной женщиной, то это дружеское объятие оставило в Жоакиме - хотя сам он об этом пока и не подозревал, - более волнительное, чем у нее, воспоминание, окрашенное благостью платонической влюбленности.
* * *
Днем за днем они наблюдали, как развивается, все более и более округляясь, яйцо.
Однажды Жоаким застал Марту склонившейся над колбой. Она шептала нежные слова, адресуясь к этой плавающей в растворе малости. Называла Лизой этот зародыш-несмышленыш, производный от её умершей дочери.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
