— Не хочу сейчас об этом говорить. Это, конечно, важно. Просто… — Я встаю из-за стола. — Мне нужно снова проведать Лейлу. — Мой голос звучит грубо после долгого монолога. Детектив ставит запись на паузу, а я иду наверх.
Я останавливаюсь посреди лестницы и, прижавшись спиной к стене, закрываю глаза. Порой мне самому бывает непросто осознавать события, ставшие моей реальностью несколько недель назад.
Нужно время, чтобы мысленно отделить то, что я говорю детективу о Лейле, от того, что мне нужно сказать ей самой.
Пару долгих мгновений спустя я поднимаюсь в нашу комнату. Отпираю дверь и неспешно распахиваю ее, ожидая, что Лейла спит. Но нет. Что ж, она хотя бы лежит на кровати.
— Хочу пить, — безучастно говорит она.
Я беру с тумбочки стакан воды и жду, когда Лейла сядет. Я достаточно сильно ослабил веревку, чтобы девушка могла двигаться, но все равно она вздрагивает, когда веревка трет ей запястья. Лейла тянется к стакану и, сделав несколько глотков, обессилено падает на изголовье кровати.
— Тебе нужно поесть, — говорю я. — Что принести?
В ответ она смотрит на меня с отвращением.
— Не знаю, Лидс. Сложно оценить содержимое холодильника, будучи привязанной к кровати.
Ее злость пронзает меня как острый скальпель и сливается с чувством вины, терзающим меня за то, что я держу ее взаперти. Но этой вины и ее злости все равно недостаточно, чтобы сломить мою совесть.
— Могу сделать тебе сэндвич.
— Может, лучше развяжешь меня, и я приготовлю его сама?
Я спускаюсь сделать ей сэндвич. Индейка, чеддер, побольше помидоров и никакого лука. Я готовлю молча. У меня есть вопросы к детективу, но я еще успею их задать. Сперва нужно рассказать ему все, что знаю. Не терпится поскорее покончить с этим.
Вернувшись в спальню, я ставлю на кровать тарелку с сэндвичем и пачку читос. На тумбочку — бокал вина, который налил для Лейлы.
— Я развяжу тебя, что ты могла поесть, но не пытайся больше сбежать, — предупреждаю я. — Все равно не выйдет.
Лейла кивает, и по мелькнувшему в ее глазах страху я понимаю, что ей не хочется переживать это снова. Признаться честно, уверен, что она так сильно напугана случившимся во время прошлой попытки побега, что ее можно даже не связывать. Сомневаюсь, что Лейла выйдет из спальни по своей воле.
Но, к сожалению, я не могу так рисковать. Нужно, чтобы она оставалась здесь.
Я развязываю веревку, и Лейла разминает руки и плечи. Меня огорчает, что ей больно, и, отодвинув ее от изголовья, я усаживаюсь сзади. Пока она ест, я разминаю ей плечи, чтобы снять напряжение. Лейла откусывает от сэндвича и собирает с тарелки выпавшие кусочки помидора и салата. Отправив их в рот, облизывает пальцы. Быть может, она просто голодна, но кажется, будто сэндвич ей в самом деле нравится. Я вспоминаю, как она дразнила меня за бестолковые кулинарные способности.
— Раньше ты ненавидела мои сэндвичи.
— Люди меняются, — отвечает между делом Лейла и пожимает плечами. — А ты был любящим парнем и не держал меня в заложниках, но погляди на себя.
И то правда.
Почувствовав, что ее мышцы достаточно расслабились, я иду в ванную, оставив девушку одну. Уверен, что Уиллоу не даст ей снова сбежать. Достав из шкафчика аптечку, я возвращаюсь к Лейле и смазываю ее запястья мазью, пока она ест и попивает вино. Я купил эту аптечку на заправке несколько недель назад, когда мы возвращались в гостиницу. Тогда я даже не подозревал, как часто мне придется ей пользоваться.
Мы молчим, пока она ест. Чем быстрее Лейла справится, тем лучше. Мне хочется поскорее покончить с вопросами, чтобы быстрее перейти к поискам ответов.
Когда Лейла заканчивает есть, я обматываю ее запястья эластичным пластырем, чтобы унять боль от веревки.
— Хочешь, я привяжу тебя с той стороны кровати, чтобы ты могла лечь на другой бок?
Она кивает и протягивает мне руки.
Ненавижу себя за это. И эта ненависть стала лишь сильнее после того, как я битый час проговорил о том, каково было влюбиться в нее. Как воскресил в памяти агонию, сковавшую меня, едва я увидел ее тело на полу своей гостиной.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
А теперь еще час мне предстоит рассказывать обо всем, что произошло после. О том, как она лежала в больнице и выздоравливала, о том, как произошедшее сказалось на нашей жизни. О месяцах, прожитых с чувством вины. Предательстве, лжи. О том, как я использовал ее. Не хочется даже начинать.
— Постарайся поспать.
На сей раз она молча кивает. Наверное, усталость взяла верх.
Я спускаюсь вниз, но детектива нет на кухне. Застаю его в Большом Зале, где он устроился на банкетке, положив диктофон на крышку рояля.
— Решил немного сменить обстановку, — поясняет он.
Я присаживаюсь на ближний к нему край дивана, и детектив возобновляет запись.
— Что произошло после того, как вас подстрелили?
— Я вызвал 911. Старался поддерживать ее жизнь, пока они не приехали. А потом нас обоих увезли в больницу.
— А после?
Я рассказываю ему все, что помню, хотя помню немного. Очнувшись после операции, я даже не знал, жива ли Лейла. Я три часа провел в палате, не услышав ни слова о ее состоянии. Рассказываю, как тяжело было звонить ее сестре и матери и признаваться в случившемся. А потом еще два часа давать показания, так и не зная, выжила ли она.
Я рассказываю все, что помню о проведенном в больнице времени, но все это не имеет значения. Ни ее спасение, ни выздоровление не важны так, как события, начавшие происходить после нашего возвращения в гостиницу.
— Почему вы решили сюда вернуться?
— Я хотел увезти ее из Теннесси. Решил, что лучше забрать Лейлу из больницы, едва врачи дали добро. И я знаю, как ей здесь нравится. — Я замолкаю после этих слов и уточняю: — Ну… как ей тут раньше нравилось.
— Когда же ей перестало здесь нравиться?
— Похоже, в день, когда мы сюда вернулись.
Глава 4
Сегодня утром я съел прядь волос Лейлы.
Меня посетила мысль, что странная выходка вроде поедания волос возлюбленной может положить начало еще более странному поведению. Например, стать предвестником каннибализма, как если жестокое обращение с животными в детском возрасте служит порой сигналом к тому, что ребенок вырастет серийным убийцей.
Но в моем случае это лишь в меру отвратительная и отчаянная попытка избавить себя от всепоглощающего чувства вины. Мне снилось, будто проглоченная прядь ее волос свяжет нас вместе, рассеивая страх, что произошедшие события могут однажды привести к разлуке. И вот, проснувшись, я вырвал у нее прядь волос, пока она спала, и засунул себе в рот.
С того момента прошло уже восемь часов, и теперь меня преследует ощущение, что эта прядь обвилась вокруг сердца и перекрыла кровоток.
Мое сердце задыхается.
Вышла бы отличная строчка для песни.
Я открываю заметки в телефоне, пока мы стоим в очереди на посадку, и печатаю «мое сердце задыхается от чувства вины», дополняя список угнетающих строчек, которые периодически возникали в моей голове.
В последнее время тексты моих песен обрели депрессивный характер.
— Лидс, — зовет Лейла, слегка подталкивая меня в спину. Я задерживаю очередь. Убрав телефон в карман, я направляюсь к нашим местам.
Собираясь в поездку, я взял совсем немного вещей. Две пары джинсов, шорты, несколько футболок и обручальное кольцо.
Я завернул его в носок и засунул в кроссовок. Вряд ли Лейла станет рыться в моем чемодане, ведь у нее есть свой, но я не хочу, чтобы она нашла кольцо. Я купил его, пока она лежала в больнице. Понимаю, что это был поспешный шаг, но меня поглотил страх неизвестности. Я решил, что покупка кольца каким-то чудом отправит во вселенную поток энергии, который поможет Лейле скорее поправиться.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Ее выздоровление проходило лучше, чем я ожидал, но с предложением не торопился. Она даже не знает о покупке кольца. Я еще не определился, когда лучше сделать предложение, ведь хочу, чтобы все прошло идеально. Может, за время нашей поездки этот момент не настанет, но пусть лучше кольцо будет при мне, на всякий случай.
