Светка сделала эффектную паузу и продолжила:
– Те, кого показывают по телевизору.
– А сама сказала, что мужчины любят беззащитных, – проворчала сквозь слезы Алька. – Ничего себе беззащитная: захватила и сдала полиции одна трех мужиков.
– Во-первых, не одна, а с подругой. А во-вторых, мы их не силой будем брать, а умом и женским обаянием. Чувствуешь разницу? Поэтому после Толчино сразу ко мне. Будем добавлять тебе обаяния.
– Ну, блин, – протянула Алька, – не хочу я никакого обаяния добавлять. Себе лучше добавь, а мне и так хорошо.
Следующие десять минут Светка стыдила Альку за нежелание быть женственной, обаятельной, привлекательной, кокетливой, желанной, изысканной, загадочной, волоокой, ироничной, недоступной, искрометной и нежной.
– А мне, между прочим, обаяния добавлять не надо, своего хоть отбавляй. Меня муж, между прочим, так и называет «Обойма моя».
– Ой, можно подумать! – протянула Алька. – Обойма – это не от слова обаятельная, а от того, что ты трещишь, как пулемет. Ну все, пока, завтра буду назад.
И она быстро положила трубку.
Разговор с подругой Алевтину несколько расстроил. Находясь в эйфории от перспективы новой интересной работы, да еще и рядом со Степаном Остаповым, Алька уже подзабыла о своем детективном приключении. Сейчас же перед глазами снова возникли зловещие картинки: звуки волочения тела, она, лежащая под лавкой, стук рассыпавшихся банок и побег от бандитов. Снова стало страшно, и хотя преступники вряд ли в темноте ее разглядели, Веревкина решила не рисковать и опять изменить свою внешность.
Как-то в детстве, когда мама была еще жива, на один из новогодних утренников она нарядила дочь в индианку, в довершение образа нарисовала у нее на лбу точку и сказала, что та называется «бинди». Немного поразмыслив, Аля надумала и на сей раз выбрать для себя образ индийской девушки.
А так как ваять стиль пришлось из подручных средств, то и результат был соответствующий.
Во-первых, она нарисовала на лбу большую черную точку.
Затем необходимо было откорректировать цвет кожи. В ход пошел тональный крем с распродажи, который в прошлом году ей отдала секретарша из «Бахуса». В баночке крем выглядел натуральным, телесного тона, но при взаимодействии с кожей дал темно-желтый оттенок. Зная, что Алька ничего не выбрасывает, как все думали, по причине скупости, секретарша и подарила ей этот распродажный крем.
– Эй, Алевтина, я тут тоналик собралась выкинуть, тебе он случайно не нужен? – спросила бахусовская секретарша и презрительно скривила губки.
– Нужен, конечно, – обрадовалась Алька. – Спасибо.
И прижала баночку с кремом к груди. Народ вокруг радостно заржал.
– Отдай немедленно назад, – прошипел Ванька Огурцов. – Что ты все, как Плюшкин, тянешь и тянешь себе? Они над тобой смеются, хотя не стоят твоего мизинца. Зачем тебе это барахло нужно? Тебе вообще никакие макияжи не нужны, вон щеки какие красные!
Он взглянул на Алю и сам немедленно покраснел.
– Что ты, Ванечка, – Алька сделала большие глаза, – как же я верну, если мне тоналка позарез нужна?! Сама же я не куплю, ты ведь знаешь мою ситуацию. А они пусть ржут, не плачут же.
Ее ситуацию Огурцов знал хорошо. Алевтина была на свете одна как перст. Родителей своих она помнила плохо – они умерли как-то один за другим, когда ей было семь лет. Воспитывала ее сестра отца, тетка Аглая, а сиротский хлеб очень несладок. Долгое время Аля пыталась оправдать жестокость тетки тем, что той тяжело, у нее не складывается личная жизнь, и мужики в доме не задерживаются.
Тетка во всем винила сироту, говорила, что мужчины от нее, Аглаи, бегут, потому что она с довеском в виде Альки. Та терзалась, комплексовала, старалась быть незаметной в доме, втягивала голову в плечи. И когда к Аглае заходил очередной ухажер с бутылкой беленькой, племянница мышкой шмыгала за дверь и убегала на чердак. Там была каморка, в которой бедный ребенок сидел, пока не хлопала дверь квартиры, и теткин избранник не уходил. Тогда она тихонько просачивалась в дом. Аглая в это время обычно сидела пьяненькая, расхристанная, пела жалостливые песни и плакала.
Если удавалось войти незамеченной, вечер можно было считать удавшимся. Аля быстро ложилась в постель, крепко закрывала глаза и ждала, пока тетушка захрапит. Если тихонько прокрасться не удавалось, то Аглая всю свою ненависть за неудавшуюся личную жизнь срывала на сироте. А рука у тетки была тяжелой, разборки заканчивались далеко за полночь.
Признаком того, что экзекуция заканчивается, был крик Аглаи: «Да за что же мне такое наказание-е-е-е?! У всех дети как дети, а у меня – ирод какой-то, да еще и не родной. Ой, горюшко-то горькое-е-е-е. Сидит злыдня неблагодарная-я-я. Вот сдам в детдом, будешь тогда Аглаю вспоминать, да поздно будет…»
Аля кричала, просила не отдавать ее в приют, и тетка сменив гнев на милость, отсылала ее спать и засыпала сама.
Однажды к ним по жалобе соседей пришла какая-то комиссия. После этого тетка на некоторое время притихла и даже нашла себе мужчину. Это был чернявенький юркий мужичок—гастарбайтер из Молдавии.
С появлением дяди Михая для Али началась счастливая жизнь, которая продолжалась целых два года. Михай девочку очень любил и баловал. Он сразу сказал Аглае, что у него в Молдавии осталась семья: жена, две дочери и сын. Он тяжело работал, большую часть полученных денег отсылал на родину, остальные отдавал Аглае, но у него всегда оставались деньги, чтобы и Альку побаловать. При Михае и тетка присмирела, пару раз даже погладила Алю по голове.
Иногда по вечерам Михай садился к Але на кровать и начинал рассказывать ей про свою родину, про то, как чисто у него в доме, как вкусно готовит его жена, какой зреет на склонах гор виноград. Как он наливается цветом, наполняется вкусом, терпкостью, запахом. Он так рассказывал про вино, что интереснее этих рассказов для Али не было ничего на свете.
Потом Михай уехал, и стало совсем невыносимо.
Долго Аля не могла понять, почему тетка не сдала ее в детский дом. И только потом узнала, что та раньше жила в глухой деревне. А смерть брата дала ей возможность приехать в город и на правах опекунши захапать все имущество Веревкиных. Нет, квартиру она, конечно, продать не могла, но от золота, мебели, посуды Але ничего не досталось.
Как только Алька отпраздновала свое совершеннолетие, родительскую квартиру они с теткой разменяли на две раздельные. Тетка хотела выделить ей квартиру на окраине, но Алька неожиданно «встала на дыбы». И той ничего не оставалось, кроме как поселить племянницу в симпатичной однушке в самом центре города. Сама же Аглая купила двухкомнатную квартиру сталинской постройки, за которую ей еще пришлось доплатить, продав дачу Алиных родителей. Алька была так рада отделиться от тетки, что не стала возражать ни против дачи, ни против машины, тоже проданной теткой «на мебель».
Прошло несколько безмятежных лет, в течение которых Алевтина с Аглаей больше не пересекались. И вот однажды Альке позвонила какая-то женщина и сообщила, что «…родная тетя, у которой нет ни кола, ни двора, проживает в доме престарелых, а зажравшаяся племянница ни разу ее не навестила. Воспитала ее, свинью неблагодарную, личную жизнь из-за этого не устроила, а на старости лет Аглаюшке некому стакана воды подать».
Несколько дней после звонка Алька мучилась, потому что понимала, что ехать к тетке надо. Но как только вспоминала свою прошлую жизнь с ней, понимала, что жалости не чувствует и ехать не хочет. В конце концов, победило чувство долга. Собрав кое-какие гостинцы, которые, по ее мнению, носят в такие заведения, девушка скрепя сердце отправилась в дом престарелых «Второе дыхание», в котором на данный момент проживала Аглая.
Хотя сострадания к тетке в сердце Алевтины не было, вид этого богоугодного заведения произвел на нее гнетущее впечатление. И сама тетка, жалкая, в застиранном фланелевом халате, чувства ненависти уже не вызывала. Как оказалось, квартиру оттяпал у Аглаи какой-то из ее очередных кавалеров. «Вот до чего я дожила. В молодости из-за тебя замуж не вышла, а в старости от тебя благодарности-то и не получила. Я, значит, в пансионате, а ты в хоромах живешь», – загундосила тетка.
Аля сразу вспомнила годы жизни с ней, и зародившиеся было ростки жалости к тетке оказались погребены под гнетом этих воспоминаний. Но все же вид заведения, да еще и благодарность, что тетка в свое время все-таки не сдала ее в приют, привели к тому, что Аля каждый месяц стала высылать тетке деньги. Правда, не бог весть какие, но эти выплаты пробивали солидную брешь в ее бюджете.
Поэтому с деньгами у нее было постоянно туго, хватало только на оплату коммунальных платежей да на еду. Огурцов отлично знал об этом, а сам ругал Алевтину за то, что она взяла тональный крем у секретарши, который та все равно бы выкинула.
