Я не вижу смысла в том, чтобы заставлять родителей чувствовать себя виноватыми. Каждый из нас – продукт современной культуры, одобряющей конкуренцию и стремление к власти. Едва ли мы осознаем, что такое любовь, сосредоточенная в теле. Мы порой смешиваем ее с сексуальностью и путаем с неудовлетворенностью. Однако истинная любовь пронизывает каждую клетку нашего тела. Она сразу распознается животными, детьми и даже некоторыми взрослыми, которые или родились вместе с ней, или обрели ее через страдания и лишения. Тонкая позолота вины не может скрыть ощущения заброшенности, лежащего в ее основе. Наша задача – изменить сложившуюся психодинамику.
Неодолимое чувство заброшенности, заставляющее страдать множество людей, уходит своими корнями не в сиротство, не в запущенность ребенка, а в одиночество детской души. Проецируя на ребенка его искусственный образ, родители тем самым уничтожают реального ребенка – того, которого оставили родители, и он лишается ощущения своего Я и потому вынужден уйти глубоко в себя. Именно вследствие этого широко распространенного насилия возникает чувство стыда, связанное с каким-то неизвестным ребенку проступком, из-за которого он ощущает чувство вины. Сны, в которых совершается убийство или возникает изувеченный труп, сообщают о предательстве, которое не перестает ощущать и взрослый человек. Например, когда над отношениями нависает угроза опасности, взрослый человек покидает ушедшего глубоко в себя ребенка, который по-настоящему честен; затем взрослый снова надевает маску, старается быть ласковым и сохранить отношения любой ценой. Существуют два уровня вины: «Я виноват в том, что я такой, какой есть» – и на более глубоком уровне: «Я покинул самого себя».
Покинутый человек становится жертвой колдуна, который пользуется его одиночеством, играет на отчужденности, воздействует волшебными чарами на ту область, где, по его мнению, обитает душа, а затем резко разрушает иллюзию. Темная часть колдуна уводит зависимого человека все дальше и дальше в тот таинственный мир, где царит смерть; его светлая часть, воплощаясь в образе мудрого старца, может открыть перед освобожденной душой творческий путь. Подлинность чувства становится лезвием бритвы, разделяющим два этих мира. «Я не прав, я виноват, я жертва, я заслуживаю наказания» – эти слова приводят к колдовскому заклятию и зависимости. «Я не оставлю себя, я не виноват, я останусь тем, кто я есть» – эти слова открывают путь к таинству и творчеству.
Юлия была зависимой, ее детская вера в отца была сломлена; помимо всего прочего, он смущал ее своими насмешками. Он оказался тем колдуном, который каждый раз во время вечерней сказки очаровывал ее, заставляя забыть о печали, и в то же время еще глубже нагонял на нее тоску.
Чтобы избежать предположения, что каждый отец, читающий маленькой дочурке ночную сказку, бессознательно втягивает ее в свою эротическую фантазию, следует кое-что сказать об этих особых отношениях, на которых постепенно фокусировался процесс анализа.
Отец был очаровательным пуэром («вечный юноша»), воображение которого строило дворцы там, где другие люди видели лишь развалины. Отстранившись от жены, считавшей его идеализм угрозой материальному достатку и благополучию семьи, он обратился к дочери, в которой искал для себя главную психологическую поддержку. Он старался защитить дочь, когда она была еще мала, от внезапных эмоциональных взрывов матери, которые часто кончались рукоприкладством. В результате Юлия стала повсюду его сопровождать, куда бы он ни направлялся, и самым счастливым временем детства считала часы, которые проводила у него в студии или сидя на его коленях, декламируя стихи или напевая песни. Казалось, они объединились против безразличного, если не враждебного им мира ради духовного наслаждения. Это наслаждение они получали вместе, когда воображение дочери подпитывалось отцовским вдохновением.
Мир, в котором пребывали отец и дочь во время совместных чтений, был тайным драгоценным миром, который ассоциировался с запретной «вершиной». Волшебник-отец психологически соблазнял свою дочь. Ребенок чувствовал стыд, но стыд совершенно непреодолимый, ибо он рождался в интимной атмосфере, создававшей отцу ореол божественности. Они оба оказались во власти странного таинственного ритуала. Каждый раз девочка проверяла присутствие волшебной силы, стараясь понять, может ли она прекратить плакать, находясь в одиночестве. Такой контроль постепенно привел к тому, что она утратила связь со своими телесными ощущениями. Несмотря на то что в памяти Юлии не было следов физического насилия, психологическое предательство привело к расщеплению души и тела, т. е. по своему воздействию походило на настоящий инцест.
По всей вероятности, встревоженный эмоциональной насыщенностью этих отношений отец постоянно надламывал их и подрывал безграничное доверие своей дочери. Юлия очень любила сказку Ганса Христиана Андерсена «Девочка со спичками», в которой речь идет об одинокой девочке, потратившей накануне Нового года последнюю спичку, чтобы согреться и оживить свои фантазии. Когда кончаются спички, девочка замерзает. Эта сказка об отношении матери к дочери, у которой единственным защитником от матери был отец, выполняла терапевтическую функцию. Девочка верила, что, читая эту сказку, отец не только почувствует ее состояние, но и укрепит в ней веру и окажет поддержку. Однако, услышав взрыв его смеха в ответ на свои слезы, она ощутила, как грубо он растоптал ее веру. Она превратилась в ту маленькую девочку, последняя спичка которой погасла вместе с взрывом отцовского смеха. Ужас еще более усугубился с появлением матери, которая надавала ей шлепков, приговаривая: «Не позволю, чтобы моя дочь выросла плаксой».
Такие травмирующие эпизоды часто повторялись в ее близких отношениях. Попадая под власть волшебного мира безграничной близости, она сразу предчувствовала мертвящее дуновение, которое должно было разлучить ее с волшебником и со своим телом, застывшим в невыраженных эмоциях. Уже погрузившись в бессознательное, она просто исчезла под шлепками матери. Эта травма позже стала проявляться в бессознательном создании ситуаций, где она манипулировала мужчинами с тем, чтобы впоследствии пережить их предательство. Еда и секс стали для нее той самой коробкой спичек, опустошив которую она умерла бы голодной смертью. Она ела и занималась любовью, стараясь заполнить вакуум – свое травмированное тело, которое из-за ее отчуждения всегда оставалось пустым.
Юлия сбросила лишний вес, а затем стала посещать сессии, на которых работала над установлением связи между душой и телом. На этих сессиях ей пришлось столкнуться со своей уязвимостью, когда полнота уже исчезла и появился ужас, что ее бросит любимый мужчина. Ей неоднократно снился сон, в котором возникал образ привлекательного мужчины в накинутом на плечи развевающемся черном плаще и широкополой шляпе – образ волшебника, который имел власть давать или отнимать жизнь. В следующем сне это был обожаемый ею отец, которому она старалась доставить удовольствие. Он же считал, что она сама виновата в том, какой стала. Детские отношения, поддерживавшие в ней жизнь, сейчас предстали для нее в ином свете. Проекция, которую она направляла на мужчин, опять возвратилась к ней.
Я присутствую на судебном процессе. Суд происходит в моей церкви. Мой отец – судья на кафедре. Я приговорена. Приговор неизбежен. Знаю, меня признают виновной в том, какой я стала. Я стою сохраняя достоинство перед отцом-судьей, но испытываю ужас, так как слышу лай голодных псов во дворе на кладбище и понимаю, что в наказание за мое преступление меня швырнут им на растерзание.
В этом сновидении мы можем увидеть, как отец, пусть даже совершенно бессознательно, предает свою дочь. Будучи уверенной в том, что он понимает ее сочувствие к покинутой всеми девочке из сказки, Юлия сразу отстранилась от него эмоционально, замкнулась в себе, когда он расхохотался при виде ее слез. Ее чувства были вытеснены в ее тело, которое символически трансформировалось в ужасных собак, угрожающих растерзать ее столь же яростно, как она сама накидывалась на еду.
Весьма существенно, что отец появляется во сне в образе, символизирующем патриархальность: судья, епископ, бог отец, – но не проявляет любви лично к Юлии. Реальный мужчина превратился во внутреннего колдуна. По сути, та энергия, которую она однажды спроецировала на отца, стала проецироваться на возлюбленного; отсутствие опоры в жизни (мать фактически ее бросила) теперь вынуждает ее цепляться за него как за мать; страх потерять его вызывает в ней навязчивую потребность в еде (сладость материнского кормления). Голодные собаки во дворе были готовы уничтожить все, что она в себе отрицала: чувства, слезы, сексуальность. Но если так, как же ей найти выход? Разъярить отца – значит лишиться этого мира. Таким образом, она винит себя за неприятный исход их совместной волшебной жизни, ее сердце рвется на части. Привести в ярость своего возлюбленного означало для нее еще раз кинуть прощальный взгляд на гаснущий свет последней спички. И она подавляла в себе истинные чувства, ожидая смертельного приговора.
