Для начала я прикинул, какими могли быть его отрочество и юность. Он родился во второй половине шестидесятых, рос в семидесятые унылые годы. Это была эпоха увядания империи, когда бывшая великая держава, нагонявшая страху на весь мир, стремительно превращалась в дремучую провинцию, а двери еще были закрыты, даже евреев перестали выпускать, и до очередных послаблений оставалось полтора десятка лет. Поколение Антона не застало даже отзвуков энергичных шестидесятых, преисполненных благостных надежд, и росло в атмосфере гниения последних идеалов, когда дряхлая власть не знала, что делать, но не имела сил что-нибудь менять. Эта анемичность передалась и молодежи тех лет. Собственно, пресловутый русский рок-н-ролл, какового на свете никогда не было, родился именно в эту межеумочную эпоху, и его дожившие до наших дней представители по-прежнему лабают что-то дряблое, слова выпевают несусветные, как будто в подворотне, когда нечем занять себя. И, кажется, даже голову не моют, боясь, наверное, с пеной шампуня потерять остатки дворового инфантилизма.
Я попытался представить себе его жену. Отчего-то мне казалось, что она должна быть тоже из провинции, как и неведомая певица, которую он спас из города Воронеж. Я представил себе хорошенькую и нервную простолюдинку, мама которой, однако, играла в областном драматическом театре, а папа был, — и здесь прочерк. Девочку в детстве, освобождая от чистки картофеля, учили музыке и — выйти замуж в столицу, чтобы хоть доченька свет повидала. Но, во-первых, так актрисы о своих дочерях не пекутся, у самой еще жизнь впереди. Во-вторых, концы с концами в этой версии не сходятся и потому, что не мог ведь из Воронежа подоспеть тесть покойного, который привез свою свояченицу на машине в Переделкино. Значит, девочка была московская. Как же они жили? Неважно, скорее всего, она ему часто изменяла, он, чтобы не видеть этого, скрывался в Доме творчества и пил горькую, бренча на своей гитаре. А, может быть, напротив, она, бывшая одноклассница, верила в его дар, служила, как могла, стараясь не надоедать, но — надоедала. А он мечтал влюбиться в молоденькую, и чтобы с голоском как колосок…
Но в том-то и дело, что мы, думая о других, руководствуемся схемами, которые к самим себе не прикладываем. Мы упускаем нюансы, делаем скороспелые заключения, причем чаще всего уничижительного характера. Мы упрощаем других, чтобы самим себе казаться лучше и тоньше. Мы себе интереснее. Поэтому зачеркнем написанное, допустим, что жена Антона была, скажем, художницей. Из семьи академической — в артистическом смысле. Пусть не красавицей, но пикантной. С умным взглядом. Брюнетка. Пусть они росли в одном дворе, и он был в нее влюблен с первого класса. В восьмом она обратила не него внимание, но его угораздило ненадолго влюбиться в ее подругу. Поэтому она вышла замуж за другого, но они опять стали встречаться. И в результате воссоединились, но их маленькая дочка была от другого отца…
Отчего он пил, это вопрос пустой. Почти все мужчины в России пьют, мягко сказать, неумеренно, хотя, кажется, нынче это выходит из моды, что косвенно подтверждают сводки правительства, будто жизнь в стране налаживается. Косвенно потому, что, скажем, в соседней Финляндии жизнь давно и прочно налажена, но финны тоже пьют сверх меры. Так что остановимся на версии: холодный климат. Но отчего жена не приехала, когда узнала о его смерти? Ведь, как бы ни складывались отношения, ее должно было бы как вожжей ударить. Версия: не хотела сталкиваться со свекровью. Еще одна: была глубоко оскорблена, мстительно сказала себе — ага, доигрался, а я что говорила… Но так может себя чувствовать только брошенная и оскорбленная женщина. И здесь всплывает тема доброты, если вспомнить слова его несчастной матери.
Итак, певица из Воронежа, которую он прописал. Во-первых, если вы знакомы с нашим законодательством, то понимаете, что никого вот так, с бухты-барахты, в Москве прописать нельзя. Как минимум соискательница должна иметь в Москве работу. А еще лучше — мужа. Но Антон был женат, залогом чего служит тесть на машине Жигули, коего я видел своими глазами. Значит, он справил ей в столице какую-то работенку. Пусть так. Но была ли она его любовницей? Скорее всего, нет, иначе мать в такую минуту не стала бы о ней вспоминать. Просто потому, что пристроить в Москве любовницу-провинциалку отнюдь не тот красивый и бескорыстный жест, который вспоминают, стоя над телом покойного сына. Как бы эта самая певичка из Воронежа ни пела, вывод напрашивается один: Антон, что называется, верил в музыку, то есть был идеалистом. Или, не так выспренне, он не был циником, и с полной серьезностью относился к своему ремеслу. А это, по себе знаю, очень непросто в зрелом возрасте, потому что — сомнения. Вот Юрик Петров — дельный мужчина, он вполне понимает, что — не Толстой. Но и сомнения он поборол, и считает себя большим автором, хотя литературу, как таковую, вовсе не любит. Он как бы выше литературы, которая, он достаточно циничен, есть все-таки полный вздор, каким заниматься могут одни мальчишки. А он, взрослый мужчина, не занимается литературой, но — работает, и это разница. А литературой занимается Касым, ему простительно, он поэт, к тому ж китаянка, жаль занята, чертовски пикантна; и потом, Тимур вроде бы порхает в небесах, а получил премию в размере цены однокомнатной квартиры в Бирюлево, а ведь, мы знаем, чтобы получать премии витать в облаках недостаточно.
Вернемся к покойнику, он служил искусству.
Я не могу судить о размерах его дарования, но при служении это совершенно второстепенно. Равно, как и видимые успехи, ими пусть гордятся родственники. Нет, здоровое тщеславие, конечно, необходимо, но — как выходной пиджак. Дома, наедине с инструментом, важна только музыка, а если все время думать, как бы заделаться Моцартом, то ни черта не получится и ничего не сочинится. То есть, если мои заключения не далеки от истины, Антон был, что называется, самодостаточен. И значит — счастлив, потому что для счастья нужно так мало: покой и воля, воля и покой. Ну, и немножко денег. И враг здесь может быть только один — чужие, и опасность только одна — вторжение. Возложим на неизвестного нам Волкова этот грех. Сценка видится так: сидит в своем номере, убогости которого он не замечает, поджав ноги как йог, композитор Антон, и вот-вот прольется новый мотивчик, он уж где-то рядом, слышен даже звук тромбона, вступающего после припева в первой части, как раздается стук в дверь: что, дружбан, не выпить ли нам за встречу? От Волкова уже несет пивом и перегаром, а Антон свеж. Он понимает, конечно, что у миляги Волкова кончились карманные деньги — надо ведь и детей кормить, не говоря о жене. Но ведь он погорелец, а Антон бывал на его даче и однажды даже, перебрав, стыд какой, ночевал на веранде под пледом, не раздеваясь. Он весь вечер играл на пианино и пел, изображая Элвиса, было весело, жена Волкова поцеловала его в щеку, потом еще раз, и ему спьяну даже пригрезилось, что она придет к нему под плед. Что ж, ему все подносили, вот и не заметил, как наклюкался. Так что отказать Волкову — нечего и думать. И вот, я вижу, он спускает ноги с кровати, он зашнуровывает свои новые черные башмаки на толстой рифленой подошве, он делает первый шаг — вы знаете к чему, к последней ноте в партитуре.
Что еще было в его жизни, что я упустил? Юношеское увлечение волейболом, общение с другими музыкантами, затаенная, как у новобрачной, любовь матери, которая так обострилась после ухода отца? Любимый чулан в их квартире на Беговой, где он прятался когда-то от родных и где пылилась школьные нотные альбомы и его первая гитара. И решение купить машину со следующего диска. И маме компьютер. И то, как учил английский по песням Биттлз, бэби, ю кэн драйв май кар. Больше ничего не приходит в голову. Только ангел, что витал подле него, но на минутку отвлекся, только ангел.
Что осталось после него, если не считать новеньких черных ботинок, которые подменили в морге? Два десятка сочиненных мелодий; вдова, которая принялась утешаться еще задолго до его смерти. Несколько любовниц-певиц, он как-то сказал мне ни с того ни с сего: ты не представляешь, был недавно в Самаре, какие тембры пропадают. Неутешная стареющая мать, которая после смерти сына бросила идею еще раз выйти замуж. Гитара, даже две гитары. И певичка из Воронежа, потерявшая протекцию и ищущая новую. Что останется после нас, вот о чем имеет смысл задуматься. Кто пойдет за нашим гробом? И какие будут цветы? Впрочем, есть догадка, что в этот момент у нас будут уже совсем другие заботы.
апрель 2005.
ВРЕМЯ СБОРА АБРИКОСОВЫХ КОСТОЧЕК
Ляля никак не могла определиться в своих желаниях. Это было томительно, но он привык угождать молодой жене. Ляле было всего сорок, точнее — сорок два, и он старался быть хорошим мужем. Впрочем, похоже, у него не было другого выхода. Уже.
Ляле был нужен дом на озере. Как Чайке. И он купил участок под Чеховым, на берегу брошенного песчаного карьера, заполненного водой. Ляля, экономист по ранней специальности, сказала, что будет вставать с рассветом и писать акварелью туман над спящей водой. Выходило, она полагала, вода будет спать дольше, чем она сама.
