Однако нас интересует в повествовании о герое один-единственный и главный его мотив – мотив победы над чудовищем. Именно этот поворот блуждающего сюжета можно скорее всего встретить в сфере политико-коммуникативной нарратологии, именно этот смысл – возвеличивание героя-драконоборца (или змееборца, в другой трактовке) – чаще всего транслируется в «политической легенде» современного лидера. М. Кошелюк в своей книге «Выборы. Магия игры. Технология победы» утверждает (и он далеко не одинок в подобном мнении), что к архетипу Героя-лидера восходит имидж любого политика:
Полноценный имидж может быть сформирован только через совокупность образов-прототипов, конкретизированных в большей или меньшей степени. При ближайшем рассмотрении оказывается, что эта совокупность ассоциируемых с политиком образов не случайна. Зоной их пересечения является базовый архетипичный образ Героя-лидера, способного преодолевать препятствия, побеждать Дракона… Доказательство способности политика «побеждать Дракона» может быть определено в качестве базовой задачи формирования имиджа… Можно сказать, что в свернутом виде в имидже представлены интуитивно схваченные проблема и ожидаемый путь ее решения. В этом смысле имидж всегда перспективен, он выражает некий взгляд на будущее, прогноз. Но время, отведенное политику (без соответствующей корректировки имиджа), ограничено периодом актуальности соответствующей проблематики. Герой востребован до тех пор, пока требуется (ожидается) его участие в развитии событий. Затем на смену ему идут другие герои[95].
Наивно было бы предполагать, что вечный сюжет о Герое, побеждающем Зло (как бы оно ни именовалось), отрабатывается современными политическими лидерами с одинаковой степенью успешности. И варианты внедрения данного сюжета в политическую коммуникацию весьма разнообразны. Это может быть некая громкая законодательная инициатива (например, подготовленный в свое время по приказу президента Д. Медведева и подписанный им в весьма сжатые сроки «Национальный план противодействия коррупции») или же многочисленные появления губернаторов различных областей, раздающих указания о помощи людям, на местах катастроф и природных бедствий. Встречаются среди подобных акций и достаточно театрализованные попытки напрямую «сразиться со злом», символизирующие личную доблесть и силу героя – так выглядело, скажем, непосредственное участие В. Путина в тушении лесных пожаров, предпринятое им с борта противопожарного самолета-амфибии в Рязанской области в августе 2010 года (заметим тут, кстати, что само по себе потенциальное владычество над огнем – сильный архетипический символ, «принадлежность шаманов и колдунов»[96], призванный заново подчеркнуть сакральность власти политика).
Однако эффективнее всего архетип Героя-змееборца «оживает» в политико-коммуникативном дискурсе благодаря особым поведенческим стратегиям, используемым политиком на длительном отрезке жизненного пути. Евгений Ройзман сумел стать мэром Екатеринбурга, на наш взгляд, не в последнюю очередь потому, что давно известен согражданам своей непримиримой борьбой со «стоголовой гидрой» наркомафии. Его фонд «Город без наркотиков» существует с 1999 года, и несмотря на то что жесткие методы Ройзмана многим не по душе, организация добилась определенных (хотя и не абсолютных, разумеется) успехов в этой борьбе. В результате имидж героя, сумевшего замахнуться на почти непобедимое зло и частично победить его, сыграл свою роль в истории политического успеха данного общественного деятеля. При этом оппозиционные настроения Ройзмана и его сложные отношения с властью только дополнительно укрепили в сознании аудитории образ человека, который «использует свою энергию для того, чтобы оставить свой след в мире, а также для того, чтобы разрушить или изменить ригидные, отмирающие структуры… Герой (который зачастую выступает в качестве Воина) идет навстречу огромной опасности, чтобы победить зло и защитить общество и священные ценности»[97].
Еще более очевидным образом блуждающий сюжет, центральным структурирующим элементом которого служит архетип Героя-спасителя, актуализировался в свое время в политическом портрете Сергея Шойгу. Этот лидер, являющийся одним из долгожителей российского истеблишмента, когда-то не случайно приобрел в СМИ славу популярного и харизматичного министра. Ныне министр обороны, экс-губернатор Московской области, наибольшую известность он, конечно, получил как многолетний глава МЧС России. «Загадочный спасатель» (так называла его пресса еще в 1990-е годы[98]) с самого начала взял за правило лично выезжать на все крупнейшие чрезвычайные происшествия и руководить ликвидацией их последствий. В результате в сознании россиян его фамилия оказалась накрепко связана со всеми трагедиями новейшей истории России – и одновременно с бесчисленными подвигами спасения людей: так было и после чудовищного землетрясения в Нефтегорске (май 1995 года), и во время чеченских событий, и в ходе спасательных операций, связанных со всеми крупнейшими терактами (Беслан, «Норд-Ост», взрывы в метро и т. д.). При этом, хотя общее количество спасенных жизней за годы его работы превысило миллион (эту цифру Шойгу считает главной при оценке деятельности МЧС), сам политик всегда оставался вполне скромным героем, не стремящимся к особой публичности или «эффектным выходам» перед телеаудиторией; вполне гармоничной в его устах выглядит сказанная им однажды фраза «Я мечтаю о том, чтобы люди забыли, кто такой Шойгу и что такое МЧС»[99]. Образ «немного усталого героя с доброй улыбкой, который успевает спасать всех и везде»[100] оказался настолько прочным, что рейтинг политика остается стабильно высоким и на других его должностях, уже не связанных непосредственно с гуманитарной миссией. Добавим к этому, что на укрепление архетипа работают и отдельные яркие детали биографии Шойгу: так, важной частью его образа стало то, что он является не политиком «номенклатурного» образца, а лидером, появившимся когда-то вполне «внезапно» из глубокой провинции, Тувы, и быстро завоевавшим себе заслуженное место на политическом небосклоне России.
На наш взгляд, поразительная устойчивость «героического имиджа» Шойгу является одним из наиболее любопытных штрихов его образа. Как отмечают политологи, у российских граждан «накопилась некая усталость: на протяжении многих лет их спасали в тяжелых ситуациях, но в какой-то момент возникло ощущение, что подобные ситуации из года в год не исчезают. И уже не один самолет упал, а пятнадцать, не один дом сгорел, а множество разных, и спасатели на этом фоне стали играть несколько иную роль…»[101] Но в этом видят возможную причину эпизодических снижений рейтингов совсем других политиков, а вовсе не самого Шойгу – за годы нахождения у власти «Путину не удалось переломить ситуацию так, чтобы уменьшилась необходимость в спасателях», добавляет только что процитированный источник.
Изучая роль героического мифа в конструировании отечественной политической реальности, Н. Г. Щербинина подчеркивает, что «герой представляет собой архетипический прообраз, который схематически и структурно задает образ лидера, в том числе и политического. И такого рода образ воспринимается как секулярная форма персонификации сакрального… Герой – это образцовый, символический и архетипический феномен вообще, а политический Герой существует, но не в обычной реальности, а в сакральном мире»[102]. Данный исследователь особое место уделяет осмыслению роли героя-змееборца[103], рассматривая в этом качестве в разных своих работах то Петра I (победа под Полтавой над врагом, символизирующим высшее зло), то Ленина («святой воин», поражающий змея и спасающий революцию), то иных представителей русской политической истории. Благодаря этим примерам ощутима определенная разница в подходах к изучению самого феномена героического архетипа в современной гуманитарной науке. Традиционной парадигмой является именно преимущественное вычленение того или иного образа, цементирующего «рассеянный во времени» имидж определенного политика и позволяющего (с той или иной степенью безусловности) легитимизировать его властные устремления в глазах массовой аудитории. Нас же архетипический образ Героя в политической коммуникации интересует лишь как структурный «стержень» того или иного блуждающего сюжета, который характеризуется повторяющейся нарративной схемой, четкой последовательностью этапов действия и обязательной законченностью повествования. Именно поэтому Е. Ройзман или С. Шойгу, привычно коммуницирующие с аудиторией в рамках одной и той же поведенческой стратегии, представляются нам более убедительными представителями политического сюжета о герое-спасителе, чем, например, Д. Медведев, у которого за все годы пребывания во власти так и не появилось одного «ярко выраженного», неприемлемого именно для данного лидера, противника-«Дракона»… Или, скажем, Г. Зюганов, на счету которого не так много конкретных, состоявшихся побед над «Злом» и который в бессознательном восприятии россиян, судя по исследованиям политических психологов, на глазах теряет такие обязательные для Героя качества, как активность, сила и самостоятельность, а также несет в своем образе «признаки возможного поражения»[104].
