Вольная Пуля серьезно задумался, потом обратился к своему другу:
— Слушай меня, Верный Прицел, — сказал он ему, — так как ты мой старый друг, то я не позволю тебе ошибаться; я сообщу тебе некоторые сведения, необходимые для того, чтобы ты мог достойно исполнить дело, за которое взялся. Вижу, что спать сегодня нам уже не придется, так слушай меня внимательно: все, что ты услышишь, стоит того.
Верный Прицел, удивленный таинственным тоном старого охотника, с беспокойством поглядел на него.
— Говори, — сказал он.
Вольная Пуля с минуту подумал и стал рассказывать длинную историю, которую присутствующие слушали с возрастающим интересом, столько необыкновенных приключений заключалось в ней.
Солнце давно уже взошло, а старый охотник все еще говорил.
ГЛАВА VI. Темная история
Необыкновенная история, которую рассказал старый охотник, так тесно связана с последующими событиями нашего рассказа, что мы вынуждены передать ее со всеми подробностями. Десятого июля 1854 года в Мехико, около десяти часов вечера, после жгучей жары, которая в продолжение всего дня вынуждала жителей запираться в своих домах, поднялся легкий ветерок, освежавший воздух, и каждый, выйдя на террасу, скрытую цветами и растениями, что делало ее похожей на висячий сад, спешил насладиться ясным спокойствием американской ночи. Улицы и площади были заполнены гуляющими; повсюду была непроходимая толчея пешеходов, всадников, мужчин, женщин, индейцев и индианок, где рубище, шелк и золото смешивались самым странным образом, среди криков, шуток и хохота. Казалось, Мехико, как очарованный город из «Тысячи и одной ночи», внезапно, словно при ударе волшебного колокола, проснулась от векового сна: все лица сияли радостью, и люди с упоением вдыхали свежий воздух.
В эту минуту один офицер вышел с пристани Сан-Франциско и смешался с толпой, теснившейся на площади Пласа-Майор; он шел с беспечным и насмешливым видом, свойственным всем военным всех стран. Он был молод, с гордым взглядом, его тонкие усы были кокетливо закручены вверх. Обойдя два-три раза вокруг площади, заглядываясь на молодых девушек и расталкивая мужчин, он приблизился, казалось, все с тем же равнодушным видом, к лавочке, прислоненной к одним воротам, в которой старик с лисьим лицом и лукавым взглядом запирал в стол, испещренный бесчисленными чернильными пятнами, бумагу, перья, конверты, порошок — одним словом, все необходимые принадлежности ремесла публичного писца — ремесла, которым в самом деле промышлял маленький старичок, что доказывала доска, вывешенная над дверью в лавочку, на которой было написано белыми буквами по черному фону: JuanBautistaLeporello,Evangelista7.
Несколько секунд офицер вглядывался через стекла, заваленные пробитыми листами различных почерков, потом, без сомнения довольный тем, что увидел, он стукнул три раза в дверь.
В лавочке послышался шум отодвигаемого стула, ключ в замке повернулся, дверь приотворилась, и из-за нее показалась робко выглядывающая голова старика.
— А! Это вы, дон Аннибал! Бог мой! Я не ждал вас так скоро, — произнес он тем заискивающим тоном, которым говорят люди, чувствующие себя в руках более сильного человека.
— Что представляешься невинным, старый волк, — грубо ответил офицер. — Кто же кроме меня осмелится вступить в твой проклятый чулан?
Старик усмехнулся и, покачав головой, поднял на лоб свои серебряные очки с круглыми стеклами.
— Э-ге-ге! — сказал с таинственным видом старик. — Много людей прибегают к моему искусству!
— Может быть, — заметил офицер, бесцеремонно отталкивая его и входя в лавочку. — Я жалею тех, кто попал в лапы такой старой хищной птицы, как ты… Но я не за этим пришел к тебе.
— Быть может, было бы лучше для вас и для меня, если бы вы пришли ко мне по другой причине, а не по той, которая привела вас ко мне? — осмелился робко произнести старик.
— Без поучений! Запри двери, заставь окна, чтобы никто не увидел нас снаружи, и поговорим, нам нельзя терять времени.
Старик не возражал; он тотчас принялся с быстротой, какой нельзя было ожидать от него, запирать ставни, потом, заперев на внутренние задвижки дверь, сел подле гостя.
Оба эти человека, освещенные коптившей лампой, представляли странный контраст: один был молод, красив, силен и смел, другой — стар, изнурен и лицемерен; оба украдкой бросали друг на друга подозрительные взгляды и под внешним дружелюбием скрывали глубокое презрение. Разговаривая шепотом, друг другу на ухо, они казались демонами, замышлявшими какое-то гнусное дело.
Офицер заговорил первый, едва слышным шепотом — так он боялся, чтобы его не услыхали.
— Слышишь, тио8 Лепорельо, — сказал он, — на башне Санграрио пробило полчаса, говори же, какие новости ты узнал?
— Гм! — промычал старик. — Не много интересного. Офицер подозрительно поглядел на него и, казалось, раздумывал.
— Справедливо, — сказал он через минуту, — об этом-то я и не подумал; где же была моя голова?
Он порылся за пазухой и в кармане своего мундира и вынул сперва толстый кошелек, сквозь шелковые нитки которого поблескивало золото, затем длинный кинжал, стальное лезвие которого зловеще искрилось. При виде оружия старик вздрогнул, но когда офицер развязал кошелек и высыпал на стол золото, он забыл о кинжале и жадно глядел на червонцы.
Офицер проделал все это с хладнокровием человека, знающего, что в его руках находятся непреложные аргументы.
— Поройся-ка теперь в своей памяти, старый черт, — сказал он, — если не хочешь, чтобы мой кинжал показал тебе, с кем будешь иметь дело в случае, если бы ты забыл это.
Старик приятно улыбнулся, умильно поглядывая на золото.
— Я очень хорошо знаю, чем вам обязан, дон Аннибал, — сказал он, — чтобы не стараться удовлетворить вас всеми средствами, какими я только могу располагать.
— Без притворства и лицемерной вежливости, старая обезьяна, приступим к делу. Возьми сначала это, может быть, это побудит тебя быть искреннее.
Он положил в руку старика горсть золота, которое тот мгновенно спрятал куда-то, так что офицер никак не мог понять, где он скрыл его.
— Вы щедры, дон Аннибал, это принесет вам счастье.
— К делу, к делу.
— Сейчас начинаю.
— Я слушаю.
Офицер оперся локтями о стол и приготовился слушать, между тем как старик кашлял, плевал и по старой привычке к осторожности подозрительно оглядывался по сторонам, хотя находился в своей лавчонке только вдвоем с офицером. Между тем шум на Пласа-Майор постепенно стих, толпа рассеялась, все жители разошлись по своим жилищам, и на улице царило величайшее спокойствие. В ту минуту на башне медленно пробило одиннадцать; оба человека невольно вздрогнули, заслышав зловещий бой часов.
