— Будешь ли ты говорить, наконец? — воскликнул офицер с угрозой в голосе.
Старик с испугом подпрыгнул на табурете, как будто только что проснулся, и, проведя несколько раз рукой по лбу, почтительно сказал:
— Я начинаю… но, — заметил он, спохватившись, — нужно ли входить в подробности?
— Дьявольщина! — воскликнул офицер в бешенстве. — Разве ты не знаешь, что мне необходима самая полная информация? Не играй со мной, как кот с мышкой, старик, предупреждаю тебя, игра эта будет гибельна для тебя!
Старик поклонился с убежденным видом и начал:
— Сегодня утром, лишь только я уселся за свой стол, разобрал бумаги да начинил перьев, как услышал, что кто-то осторожно постучался в мою дверь. Я встал, отпер ее… Это была женщина, молодая и прекрасная, насколько я мог судить об этом, хотя вся она была закутана в черную мантилью.
— Так это была не та женщина, которая уже целый месяц приходит к тебе ежедневно? — прервал его офицер.
— Та же, но, как вы, без сомнения, заметили, она каждый раз тщательно изменяет свою одежду. Несмотря на эти предосторожности, я достаточно знаком с женскими хитростями, чтобы ошибиться, я узнал ее с первого взгляда ее черных глаз.
— Хорошо, продолжай.
— С минуту она сидела молча, со смущенным видом играя своим веером. Я вежливо спросил, чем могу быть ей полезен. «Ах! — ответила она. — Мне нужна очень простая вещь, но можно ли вам довериться?» Говоря это, она устремила на меня свои большие черные глаза. Я выпрямился и, положа руку на сердце, ответил серьезным тоном: «В моей душе все тайны умрут, как в душе исповедника». Тогда она вынула из кармана листок бумаги и нерешительно повертела его между пальцами, потом вдруг расхохоталась и сказала: «Какая я смешная, делаю тайну из пустяков! К тому же, вы здесь не более как машина, потому что и сами не поймете, что будете писать». Я поклонился на всякий случай, ожидая опять какой-нибудь дьявольской путаницы, какой она мучила меня ежедневно в продолжение целого месяца.
— Пожалуйста, без рассуждений, — перебил его офицер.
— Она дала мне бумагу, — продолжал старик, — и, как было оговорено между мною и вами, я взял лист бумаги и положил его на другой, заранее приготовленный, зачерненный с одной стороны, так что слова, которые я писал на верхнем листе, отпечатывались на нижнем, а бедная малютка даже не подозревала об этом. Письмо было коротким, оно состояло всего из двух-трех строк. Только, — прибавил старик, крестясь, — пусть меня казнят, если я понял хоть одно слово из всей этой писанины! Без всякого сомнения, это было написано по-мавритански.
— Что после?
— После я сложил бумагу письмом и надписал адрес.
— Ага! Это в первый раз! — с оживлением проговорил офицер.
— Да, но это сообщение откроет вам не много нового.
— Может быть. Какой же был адрес?
— Z. Р.V. 2, пристань 5. P.Z.
— Гм! — произнес офицер задумчиво. — В самом деле, это серьезно… Что же было потом?
— Потом она ушла, дав мне унцию золота.
— Она щедра. И это все, что она тебе сказала?
— Почти что все, — ответил, колеблясь, старик. Офицер посмотрел на него.
— Есть еще что-нибудь? — спросил он, бросив ему еще горсть золота, которое тио Лепорельо немедленно спрятал.
— Почти что ничего.
— Все же говори, ты знаешь, что всегда в постскриптуме письма находится то, что заставило писать.
— Выйдя из моей лавочки, сеньорита подозвала проезжавшую мимо карету; и хотя она сказала очень тихо, но я расслышал: в монастырь Бернардинок.
Офицер чуть заметно вздрогнул.
— Гм! — сказал он с равнодушным видом. — Этот адрес не много значит. Дай-ка бумагу.
Старик порылся в ящике стола и вынул лист, на котором отпечатались неясные слова.
Взяв бумагу в руки, офицер пробежал глазами написанное и заметно побледнел, судорожная дрожь пробежала по его телу, но, тотчас же оправясь, он разорвал бумагу на мельчайшие кусочки и сказал:
— Хорошо, возьми это себе! — и бросил на стол еще горсть золота.
— Благодарю, кабальеро, — воскликнул Лепорельо, жадно бросаясь на драгоценный металл.
Ироническая улыбка появилась на губах офицера; пользуясь положением старика, наклонившегося, чтобы собрать рассыпавшиеся по столу червонцы, он схватил свой кинжал и вонзил его по самую рукоятку между лопаток старика. Удар был нанесен с такой силой, что старик упал как сноп, не испустив ни вздоха, ни жалобы. Офицер равнодушно глядел на него с минуту, затем, успокоенный его неподвижностью, он решил, что тот мертв.
— Так-то лучше, — сказал он, — теперь, по крайней мере, не будет болтать!
После такого философского надгробного слова убийца спокойно вытер кинжал, собрал свое золото, погасил лампу, отпер дверь лавочки, тщательно запер ее за собой и удалился смелым, несколько торопливым шагом запоздавшего прохожего, торопившегося в свое жилище.
Пласа-Майор была пуста.
ГЛАВА VII. Темная история (Продолжение)
Офицер, так легко рассчитавшийся с несчастным писцом, перешел через площадь и направился к пристани Монтерилья.
Он шел все тем же спокойным шагом, каким вышел из лавочки писца. Наконец, после двадцати минут ходьбы по пустым улицам и мрачным переулкам, он остановился перед домом очень подозрительной наружности; в окнах дома горел яркий свет, а на террасе сторожевые собаки лаяли на луну. Офицер два раза стукнул в дверь.
Ответили ему не скоро; крики и песни внутри дома мгновенно затихли; наконец он услышал тяжелые приближающиеся шаги, дверь приотворилась, и пьяный голос грубо спросил:
— Кто там?
— Мирный человек, — ответил офицер.
— Гм! Поздненько ходите по городу, да еще проситесь в дом! — ответил голос, как бы раздумывая.
— Я не хочу войти в дом.
— Так какого же черта вам надо?
— Хлеба и соли для странствующих воинов, — ответил офицер повелительным тоном, становясь таким образом, что лунный свет падал ему на лицо.
— Бог мой! Да это синьор дон Торрибио Карвахал! — воскликнул пьяный голос с выражением удивления и глубокого уважения. — Кто бы мог узнать ваше сиятельство под этой негодной одеждой? Входите, входите, они с нетерпением ждут вас.
И человек этот стал так же услужлив, как за несколько минут до того был груб; он поспешил снять цепь, державшую дверь приотворенной, и широко распахнул ее.
— Это напрасно, Пепито, — сказал офицер, — повторяю тебе, я не войду в дом; сколько их?
— Двадцать человек, ваше сиятельство.
— Вооруженные?
— Полностью.
— Пусть живо сойдут сюда, я жду их; иди, сын мой, время не терпит.
