Ивашков на какое-то мгновение опешил, глянул на Зинаиду Гавриловну остро. Но тут же, видимо, решив, что она теперь свой человек, никуда от него не уйдет, что ей, пожалуй, не мешает знать, какую он имеет силу в колхозе, сказал с усмешкой:
— То говорено для тех, кому надо, чтоб медосбору не было. Ну, и для посторонних, чтоб слышали…
— Как это понимать?
Взгляд Ивашкова опять обострился, но усмешка стала еще приметнее.
— Понимать может каждый по-своему. Главное тут — кому и что знать положено.
— Я хочу все знать!
— Хотеть — мало. Надо ли знать-то, вот в чем сомнение.
Помолчали. Потом Зинаида Гавриловна сказала как можно спокойнее:
— Да, я согласна. Для нас главное выяснить: кому и чего знать друг о друге положено. За этим я, собственно, и шла. Давайте сразу договоримся: знать мы должны один о другом все.
— Та-ак… — Ивашков провел ладонью по лицу, будто сгонял усмешку. Спросил настороженно: — Значит, женитьба с условием? А для чего так-то?
— Чтоб были полная ясность и доверие.
Пасечник вытащил из печки зеленый закопченный по бокам эмалированный чайник, стал разливать чай по стаканам. Делал он это сосредоточенно, неторопливо, как будто целиком ушел в свое занятие. Но Зинаида Гавриловна понимала: он обдумывает, что сказать.
— А чего, вроде верно! Мужу и жене таиться друг перед другом — бесполезное дело, — оживился, заулыбался опять Ивашков. — Вредное даже. С обиды потянут в разные стороны — оглобли вывернут, а дружно повезут — любой воз осилят…
Зинаида Гавриловна тоже невольно улыбнулась: понравилось ей, как спокойно и умно он опять рассудил. Возникла надежда, что могут найтись у них общий язык, общие взгляды, которые сблизят их больше, чем та ночь.
— Вот ты спрашивала: почему я в конторе сказал — меду нынче нет, а тебе похвастал — хоть залейся им… Получается, путаюсь вроде, вру, — продолжал Ивашков. — А я и тебе правду сказал и председателя не обманывал, вот ведь как бывает.
— Это невозможно!
— Еще как возможно! Мед на пасеке был, да сплыл…
Зинаида Гавриловна, взявшая было стакан с чаем, быстро поставила его обратно, словно обожгла пальцы.
— Значит, вы…
— Ничего не значит! Я тем медом не попользовался, даже кило не присвоил. Сам Куренков его сбыл…
— Куренков? Так это он… Мне его голос тогда послышался…
Ивашков поморщился:
— Приспичило черта — ни раньше ни позже… Вообще-то сам он этим не занимался. А тут срочное, значит, чего-то. Последнюю флягу забрал…
— Председатель и… как же это?
— А не дивись. Куренков тот мед не присваивал, не попользовался им.
— Не понимаю.
— Понять-то не хитро. Мед в город уплыл, а оттуда скаты для колхозных машин прикатились. То машины разутые были, автоинспекция не выпускала их из гаража, теперь бегают в новой обувке.
— Но это все-таки махинация. И вы…
— А что я? Я тут не только не поживился, даже в убытке остался. Раз медосбору на моей пасеке меньше — мне и трудодней меньше начислено.
— Ну вот, видите, — приметно поднялось настроение Зинаиды Гавриловны, — зачем же вам тогда участвовать в таких махинациях?
— С начальством ладить надо, — полушутливо, полусерьезно сказал Ивашков.
— Только честно ладить! — подхватила Зинаида Гавриловна. — Вот вы нынче поддались, уступили, а на будущий год…
— На будущий год медосбору не будет на другой пасеке. А у меня будет перевыполнение плана… Не впервые уж так чередуемся.
— Даже страшно слушать то, что вы говорите.
Ивашков посмотрел па фельдшерицу, как на совершенно наивного человека.
— Слушать, может, и впрямь страшно. А разобраться — никто не обижен. Пчелы мед бесплатно натаскали. Председателя не шпыняет начальство за неразворотливость. Шоферы довольны тем, что ездят на своих машинах. И колхозу прямая польза.
— Тогда я не понимаю, что же вас заставляет вот так поступать.
Ивашков опять глянул на фельдшерицу снисходительно, как на несмышленыша.
— Я ж толковал: незачем на рожон лезть. Нынче я председателя выручил, а завтра он меня не обидит.
«Не обидит!» — Зинаида Гавриловна сразу вспомнила, какие слухи ходят по Дымелке о пасечнике. Едва сдерживая волнение, спросила:
— А правду говорят, что вы возглавляете «калинников»? Поэтому, наверное, и делаете так, чтобы вас не обижали?..
Лицо Ивашкова отвердело… Весь он вытянулся, застыл в напряжении. Красив он был в эту минуту. Крепкий, статный, с окладистой бородой, с волосами, посеребренными сединой. Зинаида Гавриловна невольно оробела от того, что посмела задать ему такой вопрос. Ожидала, что он оскорбится, грохнет кулаком о стол. Но Ивашков не оскорбился и не ожесточился. Он приметил робость Зинаиды Гавриловны и расценил это как признак того, что он сильнее фельдшерицы, что никуда она от него не денется.
— Община здесь и до меня была, — сказал он, как о чем-то постороннем. — Возглавлял и возглавляет ее Евсей Маленький. И секрета тут никакого нет, потому что общины баптистов законом не запрещены.
— Ну, а вы?
— Что я? — он глянул на фельдшерицу пронизывающе.
— Вы не ответили: какую роль играете?
Пасечник опять поглядел на Зинаиду Гавриловну испытующе. И, видимо, окончательно уверившись, что опасности нет, сказал с подчеркнутой откровенностью:
— Ладно, раз договорились начистоту, так и буду начистоту.
Он сообщил, что, когда приехал, община захирела на корню.
— Это ж дикость, по нашим-то временам молитвами себя истязать, от всего земного отрешаться. Кого такое прельстит? Только выживших из ума стариков да старух!.. Небесный рай теперь мало кого манит. Земной — другое дело. А в таких благодатных местах, как здешние, можно жить по-райски.
Это он и подсказал Евсею и кое-кому другому. Они согласились: верно, глупо изуверство явное насаждать. Незачем и сборища разные устраивать. С богом каждый один на один может потолковать. Главное — с местной властью ладить.
— Опять неясно: вам-то какой интерес был эти наставления «калинникам» давать?
— Интерес тот же самый, что и с Куренковым. Согласье — общее, а польза — всякому своя.
— Туманно слишком.
— Можно и пояснить.
Ивашков с той же снисходительной полуулыбкой, будто растолковывал все дитяти неразумному, рассказал, что раньше все доходы общины сводились к «десятнике», то есть верующие отчисляли десятую часть своего заработка. И, конечно, не каждому легко было вложить свою долю в «божью» копилку. Когда наладили сбор и реализацию «божьих даров» — ягоды, орехов, грибов, хмеля, — то не только перестали вносить долю от трудодней, но и каждому «калиннику» дополнительный доходец приплюсовывался.
О личных прибылях Ивашков умолчал. Но было ясно, что если вся эта коммерция налажена по его советам, а связи были у него в руках, то в убытке он не оставался.
— Если говорить еще откровеннее, формальным руководителем остался Евсей, а фактическим стали вы?
Ивашков пожал плечами.
— И формально и фактически я пасечник. А остальное…
— Остальное мне понятно! — Зинаида Гавриловна встала из-за стола.
Ивашков сообразил, что хотя он ее и от смерти спас и даже овладел ею тогда, все равно она еще не в его власти.
Надо было как-то спасать положение. Он тоже встал, заговорил проникновенно, со всей убедительностью, на какую только был способен:
— Видишь вот, я начистоту, а ты сразу на дыбки! А ведь обижаться, разберись, не на что. Противозаконного ничего нет. Дарами божьими, то есть природными, никому не запрещено пользоваться. Само государство принимает от населения всякие дикорастущие ягоды и плоды. И на базарах тоже продавать их не возбраняется. А спекуляцией, перепродажей мы не занимаемся. Понимаем, что к чему. Не жульничаем, никого не обездоливаем. Наоборот, помогаем тем, кого жизнь ущемит. Вот и тебе — разве я не помог хворь одолеть?
Зинаида Гавриловна гневно покраснела.
— Не злись, милочка! — Ивашков ласково потрепал Зинаиду Гавриловну по щеке. — Больно уж ты строгая. Жизнь надо принимать легче, пользоваться тем, что она дает. По завету: люби да любим будешь!..
— Отстаньте! Не вам о любви говорить! — Зинаида Гавриловна отшвырнула его руку. — Теперь я окончательно убедилась: с вами не по пути.
— О-о, вон ты как заговорила! — Голос Ивашкова стал жестким. Но не повысился, а зазвучал тише. — Больно-то идейной ни к чему себя выставлять, не на митинге мы. И без того знаю, что ты партийная.
— Да, я партийная. И помню об этом не только на митингах.
— Ну и ладно, помни па здоровье всегда и везде. Только ведь и партийные разные бывают, и Куренков и другие есть… Так что тоже помнить не мешает. Наскочишь — сдачу можешь получить крупную не только от меня, но и от них…
— Не угрожайте!
— Я не угрожаю, я предупреждаю. Не сошлись, ну что ж — жалко, да не смертельно. А враждовать… будет накладно… Лучше плохой мир, чем хорошая война.
