Падая, Гусман ударился головой об асфальт. Тело передернулось в предсмертной судороге и осталось лежать на мостовой. Парень в штатском сделал несколько шагов вперед и, не доходя метров трех, дал еще одну очередь по трупу, сдвинув его в сторону.
Парень, застреливший Гусмана, вернулся к группе и, не опуская автомата, обежал всех взглядом, а затем, уставившись на Суприно, изрек:
— На кой черт нам покойник. Так… да?..
Ему никто не ответил. После короткого замешательства пришедший первым в: себя младший офицер Росси обратился к Рейнальдо:
— Помоги мне!
Они наклонились над Матео и, подхватив под мышки, подняли его и потащили к тягачу. Носки ботинок волочились по асфальту, голова упала на плечо Рейнальдо, у того острой болью резануло желудок.
Добравшись до тягача, Росси привалил Матео к радиатору. Тело согнулось и упало лицом вниз. Тогда полицейский достал свой пистолет и, не обращая внимания на обезумевшего от страха Рейнальдо, не сходя с места, будто орудуя над чем-то бесплотным, сделал два выстрела в лежащего ничком Матео. Рейнальдо стошнило.
Внезапно улица озарилась красным светом. Из окон муниципалитета поползли языки пламени. Фасад здания пошатнулся и рухнул. Полетели осколки кирпича и обломки досок.
Суприно вместе с агентами в штатском метнулись за угол. Только Рейнальдо и Росси остались там, где стояли. До полицейского донесся последний стон Матео.
Игнасио и сержант Гарсиа ползком выбрались в патио. Услышав грохот взрыва, они бросились к боковой стене и залегли под ней на газоне с цветами. Приподняв голову, Игнасио в отсветах пожаре увидел на соседней крыше, почти примыкающей к ограде, пригнувшегося человека, спиной к нему.
— Живее! — крикнул он.
Игнасио и Гарсиа вскарабкались на ограду и, спрыгнув в соседний двор, угодили в курятник. Перепуганный петух громко закукарекал, будто его тут искали, а куры, объятые паникой, соскочили с насеста на мокрый пол. Игнасио удалось отыскать дверь, черёз которую они выбрались. В доме по-прежнему было темно. Перемахнув через какую-то изгородь и кустарник, они оказались в переулке, ведшем к улице. Пройдя по нему почти до угла, они остановились. Выглянув из-за дома, Игнасио обнаружил несколько припаркованных к тротуару автомобилей. По их виду можно было судить, что стоят они тут давно. На следующем углу, почти под фонарем, Игнасио заметил тот самый пикап, который он продал Суприно. Машина стояла в ряду других перед домом партийного лидера. Это был «форд-А» с брезентовым верхом. Припомнив, что машина никогда от стартера не заводилась, Игнасио полез в кабину за заводной ручкой. Она, как и раньше, лежала под сиденьем. Прихватив ее, он подбежал к бамперу и, не без труда вставив в храповик, стал крутить. Мотор запустился с третьего оборота.
Игнасио и Гарсиа вскочили в кабину. Сиденье оказалось влажным. Стиснув зубы, Игнасио включил первую передачу и начал отпускать педаль. Машина дрогнула. В этот момент раздался чей-то молодой голос:
— Приехали, ребята!
В висок Игнасио уперся ствол карабина. Сержант Гарсиа незаметным движением положил палец на спусковой крючок своего автомата.
— Выходить с поднятыми руками! — крикнул парень.
Гарсиа нажал на спусковой крючок. Прогремела очередь. Дверцы в автомобиле как не бывало. Стоявшего за ней парня сбило с ног. Пикап дернулся и тут же встал.
— Крути рукояткой! — закричал Игнасио.
Гарсиа, схватив рукоятку, открыл правую дверцу и бросился к бамперу. Игнасио, едва успев подумать, что двигатель у пикапа всегда капризничал, увидел с полдюжины мужчин с нацеленными на него карабинами. Послышались слова Суприно:
— Ты, Игнасио, испакостил мне сегодня весь день. Лучше начинай-ка молиться.
Велосипед, выехав на асфальт, накренился в сторону, вильнул, но все же выровнялся и покатил прямо. Хуану очень хотелось прибавить скорости, Однако сил не хватало. В полквартале от площади он услышал взрыв. Подняв голову и увидев охваченные пламенем дома, он подумал, что теперь вряд ли пригодятся динамитные шашки.
На площади он моментально соскочил с велосипеда, поставил его у первого попавшегося дерева и направился к вазонам с мальвами. Дорогу ему преградил неизвестно откуда появившийся муниципальный рабочий. Тотчас подошли и другие рабочие.
Хуан отцепил от пояса сверток. Передавая его тому, который подошел первым, предупредил:
— Товарищ, это динамит!
— Динамит! — закричал рабочий со скуластым индейским лицом. — Вот его и сунем гориллам в мундирах.
Хуан присел под деревом с густой кроной, через которую едва пробивались отдельные капли дождя. Невысокого роста полный мужчина, подойдя к нему, протянул бутылку с вином. Хуан отпил глоток. Прислонился к дереву и уснул.
Полицейский комиссар Льянос чувствовал себя отвратительно. Больше всего донимал какой-то зуд в волосах, заставлявший поминутно чесаться затылком о стену. Ему даже подумалось, что люди, затолкавшие его в угол, преднамеренно выбрали место между двумя перегородками, чтобы можно было о них головой потереться.
Попытки развязаться оказались тщетными. Не удавалось пошевелить ни рукой, ни ногой. И хотя платок, которым были завязаны глаза, закрывал и уши, он все же расслышал шаги по деревянной лестнице и скрип открывающейся двери.
Неизвестный подошел ближе и опустил что-то тяжелое, как показалось Льяносу, на стол.
— Как дела, комиссар? — прозвучал голос пришедшего.
— Более или менее, — с трудом отаетил Льянос. Острый зуд опять дал о себе знать.
— Выпьете со мной каньиты?[11]
— С удовольствием, — ответил Льянос. — Только компании мне и не хватало.
Топот приблизился, и комиссар почувствовал прикосновение чьих-то костлявых и жестких рук. С глаз ему сорвали повязку. Помещение было погружено в полумрак. Едва освещалось керосиновым фонарем, от фитиля которого вздымалась струйка черной копоти. Поморгав, Льянос пригляделся. Наклонив голову, чтобы опять почесать, он посмотрел на стоявшего перед ним человека.
— Зудит у меня.
Перед ним стоял высокий грузный мужчина в черной кожаной куртке и сильно измятых коричневых брюках. Лицо закрывал женский чулок с двумя отверстиями для глаз. По куртке скатывались дождевые капли. А когда вошедший тряхнул головой, несколько капель упало и на комиссара.
— Все еще льет? — спросил Льянос.
— Как из ведра.
Осмотрев внимательнее своего собеседника, Льянос решил выяснить:
— Вы отсюда?
Вместо ответа человек произнес:
— Выпьете со мной?
— Конечно.
Мужчина подошел к столу, вынул из сумки бутылку, откупорил и, отпив глоток, протянул комиссару:
— Придется поить как из соски.
— А развязать меня нельзя?
— Нет.
Льянос открыл рот. Человек нагнулся и всунул горлышко бутылки между зубами комиссара. Тот, не успев сделать и двух глотков, стал захлебываться.
— Извините, — сказал неизвестный, — чересчур наклонил.
— Сколько меня в таком положении продержите?
— До семи. Если не получу другого приказа, после семи расстреляю.
Вздрогнув от неожиданности, Льянос произнес:
— Не забывайтесь. Кто приказал?
— Ребята. Они сказали — до семи. Если никто не появится с другим приказом.
— Что за чертовщина, — возмутился комиссар, — А сколько вас?
— А вы, полицейский начальник, разве не знаете, что такое полиция?
— Что я знаю?.. — протянул Льянос, потершись об стенку. — Ничего я не знаю. — Он попытался сменить положение. — Больно, доска давит.
— Комиссар.
— Что?
— Руки я вам развяжу. Только руки, чтобы голову чесать мог. Не подведете меня? Нет?
— Вашу мать… Да я тебя, парень, по гроб жизни не забуду.
— Не думайте, что я слюнтяй. Карабин при мне.
— Да нет же, не заводись, дружище.
Льянос вытянул развязанные руки, размял омертвевшие пальцы, разжимая и сжимая их в кулак, протер глаза.
— Ну вот, теперь другое дело! Дай бутылку!
Тот протянул ее. После двух больших глотков Льянос с глубоким вздохом обернулся, взглянул на человека, наполовину освещенного слабым светом.
— Сколько тебе лет?
— Двадцать четыре.
— Ты не сможешь ведь так просто меня убить?
— Как это так?
— Хладнокровно.
— Служба, комиссар.
— Надо быть подлецом и трусом, чтобы стрелять в связанного.
— Развяжу.
— Все равно, приятель, не годится.
— После семи, мне сказали.
— А сколько сейчас?
— Три с четвертью.
Удар бронзовым кастетом пришелся Игнасио по челюсти. Алькальд упал на картотеку с банковскими счетами и как-то смутно ощутил, что в спину что-то вонзилось. Рот стал заполняться густой солоноватой жидкостью. Игнасио понял, что жует собственные выбитые зубы. Стало трудно дышать. Увидев над собой занесенную подошву сапога, он все же успел увернуться. Сильный удар пришелся в грудь. Помещение на миг погрузилось в темноту, а затем опять осветилось, и теперь алькальд смог, хоть и с трудом, кое-что различить. Неясные очертания людей расплывались, колеблясь.
