ШАНЬ СА
ЧЕТЫРЕ ЖИЗНИ ИВЫ
Часть первая
В году 1430 корабль богатого торговца тканями бросил якорь в устье озера Дунтин, напротив павильона Луны. Пока хозяин принимал на борту купцов, его единственный сын Чун Ян в сопровождении наставника и двух слуг отправился на челноке в город Юэ Ян.
Мальчику исполнилось всего шесть лет, но он уже знал наизусть сотни старинных поэм и посещал места, где медитировали поэты былых времён.
Прохожие на улицах оборачивались, поражённые красотой лица Чун Яна и роскошью наряда. Мальчик шёл, провожаемый восхищёнными взглядами, и во всей его повадке была уверенность взрослого.
У подножия лестницы ребёнка остановил оборванный даосский монах — никто не взялся бы сказать, сколько ему лет. Чун Ян велел дать старику денег, и тот предсказал ему невероятные встречи, славу и огромные богатства, но добавил, что «всё это — мечты и тлен». Он не принял милостыню, печально вздохнул и, качая головой, направился к озеру. Вскоре его серые лохмотья слились с мерцающими водами, а потом он и вовсе исчез, словно волны поглотили его.
На следующий день местный сановник пригласил отца с сыном отобедать в его доме. Желая порадовать мальчика, он велел своим людям пронести мимо него на покрытых бархатом подносах золотые слитки, редкие манускрипты, музыкальные инструменты и заморские механические игрушки. Вжавшийся в стул Чун Ян не поднял глаз и отказался выбирать подарок. Хозяин принялся уговаривать, но Чун Ян упорно молчал. Его отец сконфуженно улыбнулся, отпустил шутку насчёт застенчивости сына и шёпотом выбранил его за недостойное поведение. Чун Ян покраснел и сказал тихим голосом, что всё это ему ни к чему. Сановник был оскорблён и разозлился. Отец Чун Яна рассыпался в извинениях. За столом раздались перешёптывания.
Мальчик встал и вышел, не поднимая головы. Остальные последовали за ним. Он отправился на берег пруда, где росла плакучая ива, поднялся на цыпочки, срезал две длинные зелёные ветки и прижал их к груди.
— Вот мой подарок, — прошептал он и убежал, смущённый смехом окружающих.
Отец с сыном вернулись назад по Голубой реке. Чун Ян не сводил глаз с веток ивы в фарфоровой вазе, колыхавшихся в такт волнам. Дома он первым делом посадил прутики у себя под окном, чем развеселил всех домочадцев. Ему говорили, что ива не приживётся, но он никого не слушал. Чун Ян каждый день поливал веточки и не уставал ими любоваться. Ивы пустили корни, на них появились новые листочки. За несколько лет они превратились в высокие деревья с густыми, свисающими до самой земли ветвями.
Случилось так, что корабли, перевозившие товары отца Чун Яна, потонули во время бури на Синей реке. После холодного дождливого лета упала цена на лён, и семья окончательно разорилась. Пришлось бежать от кредиторов и обосноваться в отдалённой провинции. Двенадцатилетний Чун Ян горько плакал, расставаясь со своими драгоценными ивами.
В восемнадцать лет Чун Ян лишился родителей. Он жил в уединённой хижине у подножия суровой горы, вечерами готовился к императорскому экзамену — это была единственная надежда выбраться из нищеты, — а днём работал писцом в соседней деревеньке и учил детишек, чтобы заработать немного денег.
Однажды, в конце весны, он возвращался домой по извилистой тропинке, уходящей в бамбуковую рощу. Закатный свет рассыпался в воздухе золотистыми бабочками. Пение птиц смешивалось с журчанием водопадов. Прелесть пейзажа взволновала Чун Яна, он опечалился мыслями о мимолётности красоты и быстротекущей жизни. Само собой сочинилось стихотворение:
Я поднимаюсь по безлюдной тропинке,
Последние лучи заходящего солнца тянутся к западу,
Унося с собой весь пурпур Мироздания.
Влюблённые птицы поют в тенистых кущах,
Их весёлость ранит моё одинокое сердце.
Цокот копыт вывел Чун Яна из задумчивости. Он обернулся. Юноша в зелёной рубашке спрыгнул с персидского скакуна и обратился к нему со словами учтивого приветствия.
— Моё имя — Цин И, — сказал он. — Я из провинции Чжэцзян. В деревне, что стоит внизу, мне рассказали, что у склона горы живёт мой земляк. Я решил непременно отыскать его и очень тревожился, что не сумею этого сделать. На ум пришли строки из поэмы Цзя Дао[1] — «Он там, на горе, среди облаков, никто не сумеет его найти» — и тут я увидел вас!
Чун Ян взволновался, услышав мягкий выговор провинции Чжэцзян, и поспешил ответить:
— Я покинул родину в двенадцать лет и никогда туда не возвращался. Если вы соблаговолите стать гостем в моём скромном жилище, я угощу вас свежим чаем и выслушаю рассказ о родных краях.
Путешественник с радостью согласился, взял коня за уздечку и последовал за Чун Яном. Они долго поднимались вверх по ручью и наконец добрались до хижины. Чун Ян разжёг огонь, вскипятил воду и подал гостю зелёный чай в чашке тончайшего, почти прозрачного фарфора эпохи Цзиндэ[2] — она была в числе немногих ценностей, спасённых после разорения семьи.
Себе Чун Ян взял глиняную пиалу и заговорил с юношей о красотах провинции Чжэцзян. Он вспоминал шумные улицы, по которым, одурманенные ароматом цветущего жасмина, бродили как сомнамбулы продавцы супа, точильщики, брадобреи и стекольщики.
Взгляд Чун Яна блуждал в пустоте. Его семья когда-то владела множеством карет, та, что принадлежала ему, была самой красивой и всегда катилась с горделивой плавностью, словно везла восьмидесятилетнего старика. Весной, в ночи полнолуния, все поднимались на борт большой ярко раскрашенной шхуны и ужинали на воде Западного озера. Им подавали изысканные блюда и заморские фрукты на нефритовых тарелках. На носу музыкант играл на флейте. Шхуна в полной тишине плыла вдоль берега, где пламенели азалии, весло разбивало отражение луны на чёрной глади вод, и оно серебристой змейкой ускользало в глубину.
Чун Ян украдкой отёр слёзы и спросил гостя, знаком ли ему старинный дом их семьи на центральном проспекте города.
— Конечно, — отвечал тот. — Он мало-помалу приходил в упадок, и никто не захотел купить его. О былом процветании напоминают лишь две плакучие ивы с густыми кронами.
— Ивы! — воскликнул давным-давно забывший свои деревья Чун Ян. — О, мои милые детские капризы!
Он ужасно разволновался и достал бутылку рисовой водки, чтобы угостить Цин И.
Время за оживлённой беседой промелькнуло очень быстро. Тень от бамбуковых стеблей медленно перемещалась под лунным светом, заползая в трещины на стенах. Чун Ян предложил гостю ночлег, и Цин И провёл у него два дня.
На третий день утром он объявил любезному хозяину:
— Мне пора. Но я вернусь! — вскочил на лошадь и скрылся в лесу.
Чун Ян с нетерпением ждал его возвращения. Он наконец обрёл друга, с которым мог говорить об искусстве, философии и литературе. Но Цин И всё не появлялся, и Чун Ян почти утратил надежду. Тремя месяцами позже он кипятил воду для чая, и тут у него за спиной раздался весёлый голос:
— Ужасно хочется пить! Налейте и мне чашечку. Цин И сел за стол и заговорил с Чун Яном так, словно они расстались накануне. Лицо его обветрилось, подол рубахи был забрызган грязью, как будто он ехал по берегу бурной реки.
Цин И пробыл в хижине друга три дня, уехал, снова вернулся — так же неожиданно, как и в первый раз, — и стал наведываться всё чаще. Чун Ян узнавал от него новости о внешнем мире и лучше переносил своё одиночество.
У Цин И был проницательный взгляд взрослого человека, иногда Чун Ян замечал в его глазах странную задумчивость и относил это на счёт желания друга обрести достойное общественное положение. Он стал уговаривать Цин И сдавать вместе с ним императорский экзамен, но тот ответил:
— Есть два способа жить на земле: один напоминает бегущую к морю реку, другой подобен облаку, плывущему по небу без руля и ветрил. Больше никогда не говорите со мной ни о карьере, ни об общественном признании. Такая ноша не по мне.
Помолчав, он добавил насмешливым тоном:
— Праздность — вот имя моего счастья.
Что там, в горах?
За шарфом из белых облаков…
Я могу лишь наслаждаться этим в одиночку
И не сумею ничего описать.[3]
Как-то вечером Чун Ян играл на цитре, сидя в тени бамбука. Цин И спросил, не навеяна ли эта печальная песня поэмой Чжань Хуа:[4]«Милой нигде нет. Так кому я подарю этот прозрачный источник и эту зелёную реку, усеянную дикими орхидеями?»
Увидев, как покраснел его друг, юноша улыбнулся:
— В вашем возрасте вполне естественно думать о женитьбе и о милой жёнушке, которая будет поддерживать огонь в очаге.
— Я всего лишь бедный грамотей, — ответил Чун Ян. — В моём доме нет ничего, кроме голых стен, знания — моё единственное богатство. Что я могу предложить женщине? Кто согласится разделить со мной пустую хибару и скудную трапезу?
