сопоставляются с не христианским божеством («огромный идол» у Бунина; «Будда» у Казакова). Оба изображаются как высшая, всезнающая (сравните в рассказе «Господин из Сан-Франциско» далее: «…только один командир знал…»[36]) инстанция, заботящаяся о покое и комфорте развлекающихся (как у Бунина), или спокойно спящих (как у Казакова) пассажиров.
Однако образ шофера из рассказа «Вон бежит собака!» совершенно лишен тех инфернальных, демонических черт, которые составляют самую суть образа командира из рассказа Бунина. Его роль у Казакова (двигаться вперед, несмотря ни на какие события, происходящие в салоне автобуса или за его пределами), скорее напоминает роль водителя троллейбуса из стихотворения-песни Булата Окуджавы, написанного за два года до рассказа «Вон бежит собака!»:
Шел троллейбус по улице —
женщина шла впереди.
И все мужчины в троллейбусе
молча смотрели ей вслед.
Троллейбус промчался мимо —
женщину он обогнал.
Но все мужчины в троллейбусе
глаз не сводили с нее.
И только водитель троллейбуса
головой не вертел:
ведь должен хотя бы кто-нибудь
все время смотреть вперед[37].
Если же увидеть в рассказе «Вон бежит собака!» метатекст, то образ шофера легко будет соотнести с фигурой автора, двигающего вперед повествование и в нужной ему точке высаживающего героя из автобуса на дорогу. По-видимому, на возможность такой трактовки указывает идеальному читателю сам Казаков, который превращает своего шофера в поклонника джаза:
Шофер оглянулся, снова стал смотреть на дорогу, и в фигуре его появилась нерешительность. Потом он осторожно протянул руку к радиоприемнику и включил его. Приемник засипел, шофер испуганно приглушил его и стал осторожно бродить по эфиру. Он нашел одну станцию, другую, третью, но все это были или бормочущие иностранные голоса, или народные инструменты, а это, наверное, ему не нужно было. Наконец из шума возник слабый звук джаза, и шофер отнял руку. Он даже улыбнулся от наслаждения, и видно было сзади, как сдвинулись к ушам его пухлые щеки (150–151).
Напомним, что страстным любителем джаза был автор рассказа «Вон бежит собака!», в первое послевоенное десятилетие пытавшийся даже сделать карьеру джазового музыканта.
Об иллюстрациях Евгения Мигунова К повести-сказке братьев Стругацких «Понедельник начинается в субботу» (1965)
Цель моей следующей заметки состоит в том, чтобы приплюсовать лишь одно и вполне частное соображение к классической статье Юрия Тынянова «Иллюстрации» (1922). Я попробую показать, что ошибки против текста, допускаемые иллюстраторами (а именно о них пойдет далее речь) иногда выявляют «слабые», то есть недостаточно или, наоборот, слишком подробно прописанные места иллюстрируемых произведений.
Примеры будут приведены отчасти ностальгические: мы поговорим о почти приросших к тексту рисунках Евгения Мигунова к первому изданию «сказки для научных работников младшего возраста» братьев Стругацких «Понедельник начинается в субботу». Эта книжка вышла в Москве в 1965 году в издательстве «Детская литература».
Изображая главного героя «Понедельника», простодушного и милого программиста Сашу Привалова, Мигунов сделал простой, но эффектный ход: он придал ему черты отчетливого сходства с центральным персонажем тогда только что вышедшего и сразу же завоевавшего всенародную любовь фильма Леонида Гайдая «Операция “Ы” и другие приключения Шурика» (1965). Отчасти сходным образом Михаил Беломлинский спустя несколько нет, иллюстрируя «Хоббита» Дж. Р. Р. Толкина, сделает своего Бильбо Беггинса похожим на Евгения Леонова, а волшебника Гэндальфа – на не менее популярного Рос тислава Плятта. В свою очередь, Гайдай, возможно, учитывал эффект популярности сказки Стругацких, когда в позднейшей вольной экранизации пьесы Михаила Булгакова «Иван Васильевич» – фильме «Иван Васильевич меняет профессию» (1973), усадил Шурика за сложный, все время норовящий сломаться технический агрегат, – сравните с приваловским «Алданом».
Судя по шуточному послесловию Стругацких к книге, написанному от лица Саши Привалова, авторам сказки рисунки Мигунова понравились. «Иллюстрации обладают высокой достоверностью и выглядят очень убедительно, – резюмирует Привалов. – Я даже подумал было, что художник непосредственно связан со смежным НИИ Кабалистики и Ворожбы. Это свидетельствует о том, что истинный талант, даже будучи дезинформирован, не способен на полный отрыв от реальной действительности. Но это же обстоя тельство свидетельствует и о том, что художник пользовался сведениями, полученными от авторов, о компетентности которых я уже говорил выше»[38]. Одним из первых возникает имя Мигунова и в списке хороших иллюстраторов книг Стругацких, который один из братьев, Борис Натанович, составил в интервью 2000 года[39].
Тем интереснее убедиться в том, что по крайней мере трижды Мигунов «воспользовался сведениями, полученными от авторов» некорректно.
Первый случай – иллюстрация на странице 77 детлитовского «Понедельника», а именно, портрет великого мага Кристобаля Хунты, чье появление во второй части сказки описывается Стругацкими так: «Вошел, кутаясь в норковую шубу, тонкий и изящный Кристобаль Хозевич Хунта»[40]. Мигунов довольно точно следовал указаниям авторов, однако он проигнорировал одну портретную подробность, мелькающую в третьей части «Понедельника». Там о примирении Хунты с Федором Симеоновичем Кивриным рассказано следующим образом: «…в кабинете они в течение получаса будут мрачно молчать через стол, потом Федор Симеонович тяжело вздохнет, откроет погребец и наполнит две рюмки эликсиром Блаженства. Хунта пошевелит ноздрями, закрутит ус и выпьет»[41]. Эта подробность была нужна Стругацким для сиюминутного эффекта – усиления испанской или латиноамериканской составляющей в облике «бывшего великого инквизитора». Она возникает в сказке единожды и более нигде не отыгрывается. Неудивительно поэтому, что Мигунов усов Кристабаля Хозевича просто не заметил. Между тем, по законам построения художественного текста, «усы» – это не подробность, а деталь, они должны бросаться в глаза, и если этого не происходит, значит, писатели допустили промах.
Второй случай – более серьезный и интересный. Взглянем на портрет бакалавра черной магии Магнуса Федоровича Редькина, помещенный на странице 83 первого издания «Понедельника». В нем сознательно отражены и совмещены два несовпадающих по времени события. Первое – Редькин принес ключи дежурящему по институту Привалову. Второе событие в книге излагается так:
Бакалавра он получил триста лет назад за изобретение портков-невидимок. С тех пор он эти портки все совершенствовал и совершенствовал. Портки-невидимки превратились у него сначала в кюлоты-невидимки, потом в штаны-невидимки, и, наконец, совсем недавно о них стали говорить как о брюках-невидимках. И никак он не мог их отладить. На последнем заседании семинара по черной магии, когда он делал очередной доклад «О некоторых новых свойствах брюк-невидимок Редькина», его опять постигла неудача. Во время демонстрации модернизированной модели что-то там заело, и брюки, вместо того чтобы сделать невидимым изоб ретателя, вдруг со звонким
