Я прекрасно помню тот ледяной февраль, казалось, что все внутренности превращаются в сосульку, банкет подходил к концу, на мою долю выпала лишь ложка салата и два бутерброда. Я задержалась – в центре стола оставались тарелки с яблоками. «Их бы Людочке в больницу», думала я, подбираясь к фруктам. Неловко было брать при всех – за столом все еще активно общалась небольшая компания пожилых поэтесс, на другом конце стола сидел Андрей, он говорил по мобильнику. И вдруг одна из творческих дамочек сказала:
- Девушка, да вы возьмите яблоки, а то уборщица заберет.
- Ой, спасибо! – обрадовалась я и быстро собрала остатки пира, заодно и недоеденные бутерброды прихватила. Потом стала искать свое пальто, но его завалили альманахами, с трудом вытащила. Принялась встряхивать и медленно надевать, с сожалением поглядывая на Андрея, который мне нравился все больше. Как бы невзначай я прошлась возле него, но он – ноль вниманья, и я поняла: не судьба. И тут одна из поэтесс (кажется, это была Дубовицкая, впрочем, точно не помню, но огромнейшее ей спасибо!) вдруг говорит:
- Андрей, помоги девушке одеться, и проводи ее.
- А как же вы, я обещал вас подвезти?
«Ого, у него не только крутой мобильник, но и машина есть!» - подумала я.
- Поедем на метро, нам надо пообщаться, - сказала эта добрая фея.
Андрей подал мне пальто.
У крыльца ждала черная машина (она показалась мне чем-то вроде кареты), за рулем – шофер с внешностью итальянского мафиози (ого, наверно телохранитель! – ахнула я, и стала гадать, кто же этот загадочный Андрей. Фантазия разыгралась вовсю).
- Куда пойдем? – скромно спросил он. – На банкете были одни закуски.
- Ну, тут рядом ресторан в ЦДЛ, это через дорогу. Но там теперь очень дорого, там для иностранцев. Раньше, при советской власти, мы там свои книги «обмывали», а теперь все «прихватизировал» лакей Алешечкин. Он теперь хозяин. А нам остался лишь подвальчик внизу под туалетом. Можно пойти в подвальчик.
- Нет, зачем, пойдем в ресторан, - сказал Андрей.
- Там жутко дорого.
- Не проблема.
И вот мы в итальянском зале, одни (там такие цены, что даже иностранцы уже не заглядывают). Я сижу напротив Андрея, гляжу в его отчаянно синие глаза, и от смущенья тыкаю вилкой мимо еды. Я пьянею от синевы его глаз и говорю всякую чушь. Я рассказываю, как нелепо в своем новом романе описала боулинг (я его обозвала «бойлинг»), о котором представления не имела, но тем не менее знала, что это неотъемлемая часть жизни «новых русских». Андрей сказал:
- Хочешь, заглянем в боулинг-клуб.
И мы поехали. Он стал учить меня играть. Я погрузила пальцы в отверстия тяжелого шара, размахнулась, и… промазала. Вернее, шар очень медленно покатился по дорожке, и замер на полпути. А промазала я уже с третьего раза. Следующим ударом я разбила ворота, и ему пришлось платить штраф. И мы поехали в другой боулинг-клуб. Там шары были разного веса, я взяла легкие, и все получилось. Это было потрясающе! Один раз я даже сбила все кегли! Игра так заводит, такой класс! Но дорого. Поэтому меня удивило, что там, в основном, молодежь. Такая богатая молодежь! Во всех боулингах юнцы и девчушки в джинсах.
Вскоре у меня появился компьютер. Потом мы съездили и купили компьютерный стол. И я «дожала» свой «Капкан на тень луны». И потом была издана его первая часть, (книга первая), и я получила гонорар (смехотворный по нынешним временам - 200 долларов, за большую книгу, но «нераскрученным» авторам больше не платят). И была презентация на ВВЦ ВДНХ. А в Московской Писательской Организации мне дали за роман премию Золотое Перо Московии первой степени. Это было в четверг. И я написала стих «Пророчество»:
Все плохое увязло в барханах песочных часов,
Все хорошее будет сбываться в четверг и субботу,
Ясноглазая девочка дверь заперла на засов,
Чтобы больше сюда не вошли холода и заботы.
И однажды зимой принесут золотистый жасмин
В розоватом кашпо, весь в цветах, как волшебную сказку,
И поставят на ярко пылающий новый камин…
Это только начало пророчества, только завязка.
Я их теперь уже на дискетах приносила в журнал «Поэзия», свои стихи. Главный редактор «Поэзии», талантливый и строгий, порой даже жесткий, поэт и прозаик Лев Котюков однажды (это было в прошлом веке) сам попросил мои стихи – удивительно! Печататься в его журнале – большая честь. До этого я никому стихи не показывала, писала «в стол», считая себя только прозаиком. Но с тех пор стала постоянным автором журнала. Хорошие стихи рождаются или от полной безнадеги, или от большого счастья. А мне повезло – у меня и то и другое сразу!
В голову лезут разрозненные воспоминания. Когда Андрей меня обнял, я поняла, что такое Каменный Гость. Внутри меня что-то пискнуло, дыханье перехватило, и я стала терять сознанье. Он испуганно разжал руки и спросил:
- Что такое?
- Нечеловеческая сила, - сказала я. – Так не бывает, вообще-то. Ты качок?
- Был когда-то, - ответил он.
VII.. Не грусти, гад ползучий
А еще вспомнилось, как в начале 90-х я продавала своего «Гада ползучего», и все западали на самый первый рассказ, (он дал название сборнику) видимо, потому, что там много автобиографических моментов. Когда я, до этого, принесла рассказ в только что созданный журнал «Московский Вестник», зав.прозой взревновал (знаете, что такое творческая ревность? Весьма ядовитая штука) и возопил:
- Конечно, о себе писать легко!
- Да я не о себе вовсе.
- Нет, о себе, видно же, это мемуары, а мы мемуары не берем!
Сказано это было в таком запале, что я сразу же выскочила за дверь, и больше туда не ходила. Я потом долго носила горечь в душе. Правда, спустя годы все забылось, и я стала иногда заглядывать в редакцию, просто так, попить чаю с Гусевым. Правда, Владимир Иванович пил не чай, а водку, уважал он этот напиток, за столом собирались друзья и авторы. Но я автором не была, не хотелось.
Вот этот рассказ:
« Не грусти, гад ползучий»
1.
« Не грусти, гад ползучий» - прочитали они на поваленном заборе. Забор был похож на обломок Ноева ковчега, заброшенного волнами времени в это жаркое разноцветье зрелых трав. Они присели на выбеленные солнцем горячие доски, и блаженно зажмурились.
- А между прочим, в библейские времена было имя Гад. Красивое звучное имя, - сказал он. – И со змеями оно не ассоциировалось.
- Ну, в ту эпоху, небось, и змей-то не было. Хотя, были, наверно, какие-нибудь ветхозаветные. А вообще, змея – прекрасное создание. Умное, стройное и гибкое. Мне нравятся гады, - сказала она с улыбчивой нежностью. - Тогда зови меня Гад. - Угу, ползучий. Гадик ты мой ползученький! Классно, что мы купили здесь домик! Как ты думаешь, змеи здесь есть?
- Вряд ли. А ты хочешь змею? Можно завести домашнего питончика. Или гремучку.
- Нет, лучше щеночка.
Перелесок колышется в знойном мареве, густой смолистый дух словно звенит над дорогой, утопающей в тонкой горячей пыли. Дорога длинная кружит и вливается в село… Серый крепкий сруб колодца с проржавелой цепью… Серые, разогретые солнцем бревенчатые избы… Молодая женщина, загорелая, мускулистая, в ситцевом линялом купальнике, мерно взмахивает тяпкой вдоль рядов пожелтевшей от зноя картофельной ботвы. Здесь, в селе, воздух напоен дурманящим ароматом трав, земли и меда. Вдруг истошный вопль оглашает округу: -Ольга-а! Иди открывать библиотеку, читатель пришел! Босая девушка в светлом сарафане, с растрепанными русыми волосами, в которых застряли листья и обломки веток, не спеша разгибается, оглядывает грядки, втыкает между ними садовый нож. Медленно бредет к умывальнику, прибитому к столбу. Ополоснув руки и лицо, вдевает ноги в шлепанцы и выходит за калитку. - Обожди, провожу, - говорит соседский парень, который только что поправлял забор, поглядывая на Ольгу. - Не, Валер, не надо, - говорит она. Валера догоняет ее и молча идет рядом, перекидывая из руки в руку гвозди, катая их в своих в своих больших узких ладонях с длинными пальцами. Потом он медленно бредет куда-то вдаль, в перелесок, в лес, задумчиво-невменяемый.
В глубине леса, куда еще он не дошел, какая-то суматоха. Меж соснами и елями, шныряют какие-то люди, идут разборки. Вдруг все исчезают, зато из-за деревьев выруливают на проселочную дорогу два «мерса». Синяя машина преследует бежевую. В бежевой – четверо в аддидасовских спортивных костюмах. Приглушенный говор: - Сейчас оторвемся. - Где флэшка? - Которая? - Та самая. - Какая? - Лопух, ты что, контузился? Компромат, - сквозь зубы выдавливает тот, что за рулем. - А, там где еще и банковские счета? - Тихо, болван. Где? - У Витьки в сумке. - Чего-о? – возмущается Витька. – Да там кроме «Панасоника» с битлами и спирта… - Где сумка? - На дереве висит. Я думал…
У того, что за рулем, искажается лицо. Витька замолкает и втягивает голову в плечи.
