Я — это ты
На атомы
Если бы я мог, то выколол себе глаза, чтобы больше никогда тебя не слышать. Если бы я мог, то залил себе уши воском, чтобы больше никогда тебя не видеть. Я бы выжег твое имя каленым железом из моей памяти. Я бы выцарапал твое имя ногтями на своей груди, чтобы забыть его. Я бы вырвал свое сердце и кинул его в бездну, чтобы оно замолчало. Георг сказал, что теперь знает, как звучит боль. Говорит, я кричал. Пронзительно. Дико. Кричал и никак не мог остановиться. Всё кричал… Кричал… Потом выл. Георг хватал меня за руки, пытался что-то сказать. Я не помню. Я кричал. Хотя сначала я не поверил. Даже усмехнулся и послал голос к черту. Потому что такого не может быть. Голос настаивал. Сказал, что похож… описание… вещи… Я не помню. Георг сказал, что я закричал, и он сразу всё понял…
Он занимался всем. Позвонил Густаву, и тот сразу же приехал. Сорвался из отпуска и первым же рейсом прилетел в Берлин. Я не помню. Я сидел в твоей спальне без единой мысли в голове, смотрел на твою фотографию на стене и задавался всего одним вопросом: «Как ты мог так подло поступить со мной? Ты же обещал… Всегда вместе…» Густав орал на меня. Спрашивал, как я мог так поступить с тобой? Почему ничего не сказал, не попросил помощи? Почему взвалил все на себя? Что я мог ответить? Что ты сходишь с ума от одиночества? Ненавидишь меня? Боишься выглядеть беспомощным? Что стесняешься и злишься? Что после визитов гостей на несколько дней впадаешь в депрессию и никого не хочешь видеть, в том числе меня? Кому понравится жалость к себе? От бессилия Густав даже ударил меня. Если бы ты был со мной, то мгновенно оказался бы рядом и врезал обидчику. Но рядом был только Георг, а я… Я смотрел на твою фотографию и пытался понять — ну почему же ты поступил со мной так подло? Они что-то хотели. Я не помню. Что-то говорили, что-то просили. А у меня в груди разливалась чудовищная пустота. Разливалась, сжимаясь в точку. Меня разрывало на части. На атомы… Помнишь, однажды в школе нам показывали фильм о вреде абортов? Помнишь, там вакуумной трубкой высасывали ребенка? Эта точка так же засасывала меня живьем, разрывая плоть и разум. Я хочу порвать свою кожу, чтобы не было так мучительно больно. Я хочу вопить на весь мир о своем горе. Я хочу, чтобы ты почувствовал хотя бы маленькую толику того, что сейчас чувствую я! Ненавижу тебя! Ненавижу всей душой! Ты не мог так со мной поступить! Вернись, умоляю, вернись! Тебя там нет. Это не ты. Меня обманули… Ты позвонишь, я знаю, ты обязательно позвонишь. Позвонишь и будешь смеяться. Ты красиво смеешься. Заливисто, солнечно. Вернись!!! Ну же, вернись!!! Вернись!!! — кричал я тебе, а Георг снова хватал меня за руки, потому что я рвался на улицу. Надо бежать. Надо найти. Надо спасти и защитить. Шутка затянулась, дурак! Вернись же, придурок сраный! Вернись, умоляю тебя… Спаси… Хотя бы позвони… Ну что тебе стоит? Набери мой номер, тварь! Защити… Георг сказал, что это нормально, я и так держался несколько часов. А потом я моргнул, и всё исчезло. Я не помню…
— Пора, — Густав протянул мой свитер.
Я отстраненно кивнул и лег на твою подушку. Она больше не пахла тобой.
Хотелось выйти.
В окно.
Мы всегда были вместе, плечо к плечу. С самого рождения. Задолго до рождения. Мы всегда поддерживали друг друга. Были сообщающимися сосудами. Когда тебе становилось плохо, я брал все на себя. Когда мне хотелось скрыться от всех, ты прятал меня от мира. Я не смогу, я не выживу без тебя. Мы же одна душа на двоих. На одной волне. Мы один человек, только в двух телах. Ты — это я. Я — это ты. Вернись, почувствуй, как мне плохо, вернись! Слышишь, вернись… Иначе я тоже умру. Умру тебе назло, придурок! И чтобы тебе было так же больно, как мне. Ну, пожалуйста, вернись, родной мой… Заклинаю, вернись…
— Давай, парень, соберись, — хлопнул меня по плечу Георг.
Наверное, он хотел услышать хоть какой-то ответ. А я смотрел в пустоту перед собой, отмечая, что она уже добралась и до моего тела. Раздувает его. И я с интересом ждал, когда же моя никчемная оболочка все-таки лопнет.
Густав наклонился к моему уху и очень тихо, одними губами прошептал:
— Я верю в него. А ты? Билл, ты же всегда его чувствовал. У вас же это… ментальная связь… Близнецы… и все дела… Ты… Лично ты, что чувствуешь?
Не важно… Ничего неважно… Тебя нет, и не важно…
— Я знаю, это тяжело. Я знаю, как сильно ты привязан к брату,
Не знаешь.
— понимаю, что ты чувствуешь,
Не понимаешь.
— но ты должен быть сильным,
Я никому ничего не должен.
— чтобы пережить это.
Зачем?
— К тому же,
Я хочу к Тому…
— ну, сам подумай,
Я хочу к Тому.
— как он мог попасть туда?
Я. Хочу. К. Тому.
— В конце концов,
Я хочу к Тому!
— Тому это не понравилось бы.
— Я ХОЧУ К ТОМУ!!!
— Тссс… — Густав прижал меня к себе, пока я вырывался и кричал.
Я так хочу к Тому…
На асфальте валялось грязное небо. Я стоял на нем ногами и тушил об него бычки. Тушил и тут же закуривал новую сигарету… Густав неловко перекладывал зонт из руки в руку, пытаясь одновременно закурить, поговорить по телефону и отдать мне пачку сигарет. Георг скрылся в глубине старого желтого здания. Он просил подождать. Я не спешил. Я курил… курил… курил… Я состоял из дыма и горечи. И ни одной мысли… Не помню.
Кудлатое небо ползало серо-оранжевым брюхом по городу, пытаясь удобнее устроиться: ему предстоит долгая спячка, почти забвение на долгие месяцы.
— Билл, — выскочил Георг. — Там…
Густав протянул ему пачку.
Друг закурил, поёжился. Зажмурился, подставляя лицо под тяжелые капли.
Дождь шепчет твоё имя… Будто хочет напомнить, как мне тебя не хватает… Дождь плачет… И его слёзы текут по моим щекам…
Мы не спешим…
Мы курим.
Курим, пока не захочется откашлять легкие, а мозги не отключатся.
Влажные, покрытые испариной, минуты утекают, растворяются, рассыпаются, как давно облетевшие с деревьев листья. Скоро все закончится…
— Я боюсь, — вдруг шепотом признается Густав, отчаянно не смотря на меня.
— Я тоже, — решительно выбрасывает окурок Георг. Толкает дверь одной рукой, а второй едва ли не за шкирку впихивает меня в узкий темный коридор. Он старше всего на два года. А как будто на вечность. Когда он успел так повзрослеть? — От того, что мы будем тут стоять, уже ничего не изменится.
Он ведет нас по длинной страшной кирпичной кишке к свету. Всё в тумане, как в кошмарном сне или третьесортном ужастике. Хочу зажмуриться и проснуться. Хочу увидеть брата. Хочу, чтобы ничего этого не было. Дайте мне ластик, и я сотру себя из этого мира. Окуните меня в кислоту, растворите и слейте, лишь бы… Рука Густава мягко, но настойчиво, подталкивает вперед. Разрешите сбежать… Ну, пожалуйста… Что вам жалко? Нудайтежемнесбежать…
— Мы проверили по картотекам… — Человек появляется из ниоткуда.
Ноги внезапно становятся поролоновыми. Пол накренился. Не могу дышать.
— …могут понадобиться дополнительные исследования…
— Георг, отвези меня домой, — прошу я. Голос дрожит.
— Билл… — вздыхает он.
— Может без него? — робко предлагает Густав.
— Это быстро, — торопится человек, вновь исчезая в никуда.
Туман сгущается. Он становится непроницаемым, как ванильное желе. А я — муха, умирающая в нем. Надо сделать несколько шагов. Самых страшных шагов в моей жизни. Я бы продал душу, чтобы никогда их не делать, чтобы все вернулось назад, стало, как прежде, чтобы не было этого кошмара, этих месяцев, чтобы ничего не было. Я готов пожертвовать собой, лишь бы никогда не рождаться, тогда у тебя в жизни все сложится по-другому. Кому продать душу? Ну? Кто первый?
Задерживаю дыхание, стараясь не смотреть, как рука человека тянется к одной из ячеек холодильника.
Ну же! Душа! Кому душа?
Как металлическая каталка бесшумно скользит…
Совсем новая. Почти не использованная и не сильно грешная!
Как передо мной появляется тело… Твое…
Душа… Кому…
Я жадно пожираю тебя глазами…
В исступлении хватаю за подбородок.
Родинка! Родинка на щеке! По которой нас различала мама в два года!
Пружина, сжатая внутри, неожиданно с силой выстреливает, вышибая разум из тела. Я кричу. Начинаю прыгать и безумно ржать. Не чувствую, как слезы ползут по щекам. Я хохочу, заваливаясь на пол, и всхлипываю, пряча лицо за плотной стеной из пальцев.
Густав и Георг трясут головами, хлопают друг друга по плечам. Пытаются поднять меня с пола, а потом падают рядом на колени и обнимают с двух сторон, закрывают, как когда-то закрывал меня ты.
— Не он?
— Не он!
— Это не он! — ору человеку с обидой. — Не он… — закатываюсь в истеричном смехе.
Я найду тебе, слышишь! Я все равно тебя найду…
