Ты такая ж простая, как все,
Ты такая ж простая, как все,Как сто тысяч других в России.Знаешь ты одинокий рассвет,Знаешь холод осени синий.
По-смешному я сердцем влип,Я по-глупому мысли занял.Твой иконный и строгий ликПо часовням висел в рязанях.
Я на эти иконы плевал,Чтил я грубость и крик в повесе,А теперь вдруг растут словаСамых нежных и кротких песен.
Не хочу я лететь в зенит,Слишком многое телу надо.Что ж так имя твое звенит,Словно августовская прохлада?
Я не нищий, ни жалок, ни малИ умею расслышать за пылом:С детства нравиться я понималКобелям да степным кобылам.
Потому и себя не сберегДля тебя, для нее и для этой.Невеселого счастья залог -Сумасшедшее сердце поэта.
Потому и грущу, осев,Словно в листья в глаза косые...Ты такая ж простая, как все,Как сто тысяч других в России.
1923
Пускай ты выпита другим,
Пускай ты выпита другим,Но мне осталось, мне осталосьТвоих волос стеклянный дымИ глаз осенняя усталость.
О возраст осени! Он мнеДороже юности и лета.Ты стала нравиться вдвойнеВоображению поэта.
Я сердцем никогда не лгу,И потому на голос чванстваБестрепетно сказать могу,Что я прощаюсь с хулиганством.
Пора расстаться с озорнойИ непокорною отвагой.Уж сердце напилось иной,Кровь отрезвляющею брагой.
И мне в окошко постучалСентябрь багряной веткой ивы,Чтоб я готов был и встречалЕго приход неприхотливый.
Теперь со многим я мирюсьБез принужденья, без утраты.Иною кажется мне Русь,Иными – кладбища и хаты.
Прозрачно я смотрю вокругИ вижу, там ли, здесь ли, где-то ль,Что ты одна, сестра и друг,Могла быть спутницей поэта.
Что я одной тебе бы мог,Воспитываясь в постоянстве,Пропеть о сумерках дорогИ уходящем хулиганстве.
1923
Дорогая, сядем рядом,
Дорогая, сядем рядом,Поглядим в глаза друг другу.Я хочу под кротким взглядомСлушать чувственную вьюгу.
Это золото осеннее,Эта прядь волос белесых -Все явилось, как спасеньеБеспокойного повесы.
Я давно мой край оставил,Где цветут луга и чащи.В городской и горькой славеЯ хотел прожить пропащим.
Я хотел, чтоб сердце глушеВспоминало сад и лето,Где под музыку лягушекЯ растил себя поэтом.
Там теперь такая ж осень...Клен и липы в окна комнат,Ветки лапами забросив,Ищут тех, которых помнят.
Их давно уж нет на свете.Месяц на простом погостеНа крестах лучами метит,Что и мы придем к ним в гости,
Что и мы, отжив тревоги,Перейдем под эти кущи.Все волнистые дорогиТолько радость льют живущим.
Дорогая, сядь же рядом,Поглядим в глаза друг другу.Я хочу под кротким взглядомСлушать чувственную вьюгу.
1923
Мне грустно на тебя смотреть,
Мне грустно на тебя смотреть,Какая боль, какая жалость!Знать, только ивовая медьНам в сентябре с тобой осталась.
Чужие губы разнеслиТвое тепло и трепет тела.Как будто дождик мороситС души, немного омертвелой.
Ну что ж! Я не боюсь его.Иная радость мне открылась.Ведь не осталось ничего,Как только желтый тлен и сырость.
Ведь и себя я не сберегДля тихой жизни, для улыбок.Так мало пройдено дорог,Так много сделано ошибок.
Смешная жизнь, смешной разлад.Так было и так будет после.Как кладбище, усеян садВ берез изглоданные кости.
Вот так же отцветем и мыИ отшумим, как гости сада...Коль нет цветов среди зимы,Так и грустить о них не надо.
1923
Ты прохладой меня не мучай
Ты прохладой меня не мучайИ не спрашивай, сколько мне лет,Одержимый тяжелой падучей,Я душой стал, как желтый скелет.
Было время, когда из предместьяЯ мечтал по-мальчишески – в дым,Что я буду богат и известенИ что всеми я буду любим.
Да! Богат я, богат с излишком.Был цилиндр, а теперь его нет.Лишь осталась одна манишкаС модной парой избитых штиблет.
И известность моя не хуже, -От Москвы по парижскую рваньМое имя наводит ужас,Как заборная, громкая брань.
И любовь, не забавное ль дело?Ты целуешь, а губы как жесть.Знаю, чувство мое перезрело,А твое не сумеет расцвесть.
Мне пока горевать еще рано,Ну, а если есть грусть – не беда!Золотей твоих кос по курганамМолодая шумит лебеда.
Я хотел бы опять в ту местность,Чтоб под шум молодой лебедыУтонуть навсегда в неизвестностьИ мечтать по-мальчишески – в дым.
Но мечтать о другом, о новом,Непонятном земле и траве,Что не выразить сердцу словомИ не знает назвать человек.
1923
Вечер черные брови насопил.
Вечер черные брови насопил.Чьи-то кони стоят у двора.Не вчера ли я молодость пропил?Разлюбил ли тебя не вчера?
Не храпи, запоздалая тройка!Наша жизнь пронеслась без следа.Может, завтра больничная койкаУпокоит меня навсегда.
Может, завтра совсем по-другомуЯ уйду, исцеленный навек,Слушать песни дождей и черемух,Чем здоровый живет человек.
Позабуду я мрачные силы,Что терзали меня, губя.Облик ласковый! Облик милый!Лишь одну не забуду тебя.
Пусть я буду любить другую,Но и с нею, с любимой, с другой,Расскажу про тебя, дорогую,Что когда-то я звал дорогой.
Расскажу, как текла былаяНаша жизнь, что былой не была...Голова ль ты моя удалая,До чего ж ты меня довела?
1923
Мы теперь уходим понемногу
Мы теперь уходим понемногуВ ту страну, где тишь и благодать.Может быть, и скоро мне в дорогуБренные пожитки собирать.
Милые березовые чащи!Ты, земля! И вы, равнин пески!Перед этим сонмом уходящихЯ не в силах скрыть моей тоски.
Слишком я любил на этом светеВсе, что душу облекает в плоть.Мир осинам, что, раскинув ветви,Загляделись в розовую водь.
Много дум я в тишине продумал,Много песен про себя сложил,И на этой на земле угрюмойСчастлив тем, что я дышал и жил.
Счастлив тем, что целовал я женщин,Мял цветы, валялся на травеИ зверье, как братьев наших меньших,Никогда не бил по голове.
Знаю я, что не цветут там чащи,Не звенит лебяжьей шеей рожь.Оттого пред сонмом уходящихЯ всегда испытываю дрожь.
Знаю я, что в той стране не будетЭтих нив, златящихся во мгле.Оттого и дороги мне люди,Что живут со мною на земле.
1924
ПУШКИНУ
Мечтая о могучем дареТого, кто русской стал судьбой,Стою я на Тверском бульваре,Стою и говорю с собой.
Блондинистый, почти белесый,В легендах ставший как туман,О Александр! Ты был повеса,Как я сегодня хулиган.
Но эти милые забавыНе затемнили образ твой,И в бронзе выкованной славыТрясешь ты гордой головой.
А я стою, как пред причастьем,И говорю в ответ тебе:Я умер бы сейчас от счастья,Сподобленный такой судьбе.
Но, обреченный на гоненье,Еще я долго буду петь...Чтоб и мое степное пеньеСумело бронзой прозвенеть.
<1924>
Низкий дом с голубыми ставнями,
Низкий дом с голубыми ставнями,Не забыть мне тебя никогда, -Слишком были такими недавнимиОтзвучавшие в сумрак года.
До сегодня еще мне снитсяНаше поле, луга и лес,Принакрытые сереньким ситцемЭтих северных бедных небес.
Восхищаться уж я не умеюИ пропасть не хотел бы в глуши,Но, наверно, навеки имеюНежность грустную русской души.
Полюбил я седых журавлейС их курлыканьем в тощие дали,Потому что в просторах полейОни сытных хлебов не видали.
Только видели березь да цветь,Да ракитник, кривой и безлистый,Да разбойные слышали свисты,От которых легко умереть.
Как бы я и хотел не любить,Все равно не могу научиться,И под этим дешевеньким ситцемТы мила мне, родимая выть.
Потому так и днями недавнимиУж не юные веют года...Низкий дом с голубыми ставнями,Не забыть мне тебя никогда.
<1924>
СУКИН СЫН
Снова выплыли годы из мракаИ шумят, как ромашковый луг.Мне припомнилась нынче собака,Что была моей юности друг.
Нынче юность моя отшумела,Как подгнивший под окнами клен,Но припомнил я девушку в белом,Для которой был пес почтальон.
Не у всякого есть свой близкий,Но она мне как песня была,Потому что мои запискиИз ошейника пса не брала.
Никогда она их не читала,И мой почерк ей был незнаком,Но о чем-то подолгу мечталаУ калины за желтым прудом.
Я страдал... Я хотел ответа...Не дождался... уехал... И вотЧерез годы... известным поэтомСнова здесь, у родимых ворот.
Та собака давно околела,Но в ту ж масть, что с отливом в синь,С лаем ливисто ошалелымМеня встрел молодой ее сын.
Мать честная! И как же схожи!Снова выплыла боль души.С этой болью я будто моложе,И хоть снова записки пиши.
Рад послушать я песню былую,Но не лай ты! Не лай! Не лай!Хочешь, пес, я тебя поцелуюЗа пробуженный в сердце май?
Поцелую, прижмусь к тебе теломИ, как друга, введу тебя в дом...Да, мне нравилась девушка в белом,Но теперь я люблю в голубом.
<1924>
