— Для человека, прошлой ночью увязшего по колено в грязи, — с улыбкой проговорил он, — ты на удивление чистый.
— Я вымылся, милорд.
— Не подхвати лихорадку! — предостерег его граф. — Как тебя зовут?
— Томас из Хуктона, милорд.
— Ну так расскажи мне, Томас из Хуктона, что ты выяснил вчера ночью.
Томас рассказал то же, что и Уилл Скит. В темноте, когда прилив спал, он забрался в грязь у берега Жоди. Там он обнаружил частокол, запущенный, прогнивший и расшатавшийся, вытащил один кол, протиснулся через щель и сделал несколько шагов по направлению к ближайшему причалу.
— Я был достаточно близко, милорд, чтобы услышать, как поет какая-то женщина.
Женщина пела песню, которую пела ему мать, когда он был маленький, и его поразило это совпадение.
Когда Томас закончил, граф нахмурился — не потому, что ему что-то не понравилось в рассказе стрелка. Его беспокоила рана на голове, лишившая его сознания на целый час.
— Что же ты делал на реке ночью? — спросил граф, в основном чтобы дать себе время подумать.
Томас ничего не ответил.
— Чья-то чужая баба, — ответил за него Скит, — вот что он там делал, милорд. Чужая баба.
Собравшиеся расхохотались — все, кроме сэра Саймона Джекилла, который угрюмо смотрел на покрасневшего Томаса. Этот ублюдок был простым стрелком и тем не менее носил кольчугу получше, чем мог себе позволить сэр Саймон! И в нем была самоуверенность, от него разило наглостью. Сэра Саймона передернуло. Жизнь таила в себе несправедливость, которой он не мог понять. Стрелки из захолустья нахапали себе коней, оружия и доспехов, в то время как он, победитель турниров, сумел заполучить лишь пару сапог. Его так и подмывало сбить спесь с этого долговязого невозмутимого стрелка.
— Один бдительный часовой, милорд, — обратился сэр Саймон к графу на нормандском французском, так что лишь немногие благородные господа поняли бы его, — и этот парень умрет, а наша атака завязнет в речной грязи.
Томас бросил на сэра Саймона спокойный взгляд, оскорбительно невозмутимый, и ответил на беглом французском:
— Нам следует напасть в темноте. — Затем снова повернулся к графу: — Завтра перед рассветом уровень воды будет невысоким, милорд.
Граф удивленно посмотрел на него.
— Откуда ты знаешь французский?
— От моего отца, милорд.
— Мы его знаем?
— Сомневаюсь, милорд.
Граф не стал развивать эту тему, а закусил губу и потер рукоять меча — такова была его привычка, когда он размышлял.
— Прекрасно, если вы проникнете внутрь, — проворчал Ричард Тотсгем, сидевший на скамеечке доярки рядом с Уиллом Скитом. Тотсгем привел самый большой отряд наемников и, соответственно, имел наибольший авторитет среди командиров. — Но что вы будете делать, оказавшись в городе?
Томас кивнул, словно ожидал этого вопроса.
— Сомневаюсь, что нам удастся добраться до ворот, но если я смогу поместить пару десятков стрелков на стену у реки, они прикроют ее, пока другие приставляют лестницы.
— А у меня есть две лестницы, — кивнул Скит. — Их можно установить.
Граф продолжал потирать рукоять меча.
— Раньше, когда мы пытались напасть с реки, то вязли в грязи. И там, где вы пойдете, она будет такая же глубокая.
— Мостки, милорд, — сказал Томас. — Я нашел кое-что на ферме.
Это были части ивового плетня, из которых молено быстро соорудить загон для овец — или лее мостки, чтобы пройти по грязи.
— Я говорил вам, что он смышлен, — с гордостью сказал Скит. — Ходил в Оксфорд, верно, Том?
— Когда был слишком молод и не знал ничего получше, — сухо ответил тот.
Граф расхохотался. Ему нравился этот парень, и он понимал, почему Скит так верил в него.
— Завтра утром, Томас?
— Лучше, чем в сумерках вечером, милорд. Вечером они будут еще хорохориться.
Томас бросил ничего не выражающий взгляд на сэра Саймона, намекая, что глупая демонстрация рыцарской бравады лишь раздула пыл защитников.
— Значит, завтра утром, — проговорил граф и обернулся к Тотсгему. — Но сегодня держи своих стрелков поближе к южным воротам. Пусть думают, что мы опять пойдем там. — Он снова посмотрел на Томаса. — Что это за эмблема у тебя на луке, парень?
— Так, нашел кое-что, милорд, — солгал тот, передавая лук в протянутую руку графа.
На самом деле он вырезал серебряный знак из раздавленного кубка, найденного под телом отца, и прикрепил его к передней части лука. Там его левая рука отполировала серебро.
Граф рассмотрел герб.
— Зверь с рогами и бивнями? Йейл?
— Не знаю, как зовут эту бестию, милорд, — проговорил Томас, прикинувшись невеждой.
— Мне не знаком этот герб, — сказал граф.
Он попытался согнуть лук и приподнял брови, дивясь его тугости. Потом вернул лук Томасу и отпустил стрелка.
— Бог тебе в помощь завтра утром, Томас из Хуктона.
— Спасибо, милорд, — ответил тот с поклоном.
— С вашего позволения я уйду с ним, — сказал Скит.
Граф кивнул и посмотрел вслед уходящим.
— Если мы проникнем внутрь, — обратился он к оставшимся командирам, — то, ради всего святого, не позволяйте своим людям устраивать грабеж. Не давайте им разгуляться. Я собираюсь удержать этот город и не хочу, чтобы жители нас ненавидели. Убивайте, когда нужно, но не устраивайте резни. — Он посмотрел на их скептические лица. — Вы будете отвечать за гарнизонную службу, так что облегчите себе задачу. Держите людей в узде.
Командиры хмыкнули, зная, как это трудно — не дать солдатам полностью разграбить город. Но прежде чем кто-то успел ответить, встал сэр Саймон.
— Одна просьба, милорд. Граф пожал плечами:
— Валяй.
— Вы позволите мне и моим людям возглавить штурмовой отряд с лестницами?
Граф как будто удивился этой просьбе.
— Думаешь, Скит сам не справится?
— Уверен, справится, милорд, — со смирением ягненка ответил сэр Саймон, — и все же прошу такой чести.
«Пусть лучше погибнет сэр Саймон Джекилл, чем Уилл Скит», — подумал граф и кивнул:
— Конечно, конечно.
Командиры ничего не сказали. Какая тут честь — первому взобраться на уже захваченную другими стену? Нет, этот ублюдок ищет не чести, он хочет оказаться в удобной позиции, чтобы захватить самую богатую добычу в городе. Но никто не высказал своих мыслей вслух. Они были командиры, а сэр Саймон — рыцарь, хотя и без гроша за душой.
Весь остаток этого короткого зимнего дня графское войско готовилось к новому штурму города, но так и не начало его, и у жителей Ла-Рош-Дерьена появилась надежда, что их испытания закончились. Но все же они приготовились к отпору на случай, если англичане устроят новую попытку на следующий день. Они пересчитывали арбалетные стрелы, громоздили валуны на стене и подбрасывали дров в костры, на которых кипели горшки с водой для отражения атаки англичан. «Согрейте мерзавц!» — говорили городские священники, и горожанам нравилась эта шутка. Они видели, что побеждают, и считали, что испытания скоро завершатся, поскольку у англичан подходит к концу провизия. Ла-Рош-Дерьену оставалось еще немного потерпеть, а потом вознести хвалы и благодарности герцогу Карлу.
В полночь дождик прекратился. Горожане легли спать, но держали оружие наготове. Часовые жгли сторожевые огни и всматривались в темноту.
Стояла холодная зимняя ночь, и у осаждающих оставался последний шанс.
* * *
Черная Пташка была крещена как Жанетта Мари Алеви, и когда ей исполнилось пятнадцать, родители взяли ее в Гингам на ежегодный яблочный турнир. Отец ее не был аристократом, и потому семья не могла сидеть в огороженном месте под башней Сен-Лоран. Но они нашли местечко рядом, и Луи Алеви позаботился, чтобы дочь была видна всем, поставив ее кресло на крестьянскую повозку, на которой они приехали из Ла-Рош-Дерьена. Отец Жанетты был преуспевающим шкипером и виноторговцем, хотя его удача в делах не распространялась на остальную жизнь. Один его сын умер от гангрены, порезав палец, а второй утонул во время путешествия в Корунну. Жанетта осталась единственным ребенком.
В поездке в Гингам был расчет. Знатные рыцари Бретани — по крайней мере, те, кто поддерживал союз с Францией, — съехались на турнир. Здесь перед толпой, собравшейся по случаю как ярмарки, так и ежегодных состязаний, они четыре дня подряд показывали свою удаль во владении копьем и мечом. Жанетте все это показалось изрядно скучным, поскольку преамбулы к каждому поединку тянулись долго и зачастую ничего не было слышно. Непрерывной чередой проезжали рыцари, покачивая своими экстравагантными плюмажами, но чуть погодя слышался громовой стук копыт, звон металла, крики, и один из рыцарей падал на траву. По обычаю победитель накалывал на копье яблоко, чтобы преподнести женщине из толпы, которая привлечет его внимание, — потому-то отец и прикатил свою повозку в Гингам. Через четыре дня Жанетта собрала восемнадцать яблок и всю ненависть двух десятков высокородных девиц.
