В доме две комнаты: большая — проходная и поменьше — отдельная, в каждой из них огромная в полкомнаты печь с вмазанным в нее котлом или, как его здесь называют, казаном. Есть в доме и крепкие стулья с гнутыми ножками, и внушительный пузатый буфет, и деревянные кровати с панцирными сетками, и даже пианино марки «Рерих». Чувствовалось, что каждую вещь специально подбирали или изготавливали именно для этого просторного дома с домовитыми основательными хозяевами. Выселенные, как и все немцы республики Поволжья по приказу Сталина в 24 часа, где они сейчас? Вспоминают ли этот дом, который тоже стал их прошлым. А в нем сейчас вся мебель в беспорядке составлена в маленькую комнату, а в большой прямо на полу спят вповалку 16 эвакуированных девчонок, среди которых и украинка Рая Величко, и неизвестно где жившая до войны Тамарочка, и я, москвичка с Арбата.
Грязь и скученность породили вшей. Они кишмя кишели в рубашонках, трусах, волосах. Каждый вечер в большой комнате топили печь, впихивая в ее огромное чрево целые бревна от разобранных на дрова домов. Бревна не кололи, а постепенно целиком вдвигали в печь, заменяя сгоревшую часть новой порцией дерева. Когда печь нагревалась настолько, что, если приложить палец к ее железному боку, зашипит, ее использовали как утюг, пытаясь выжечь ненавистных вшей. За этим занятием и застала нас однажды воспитательница Анна Ивановна — она тоже была из эвакуированных, но приехала позже.
С первого взгляда она мне совсем не понравилась, хоть и говорят: первое впечатление — самое верное. Худющая, сутулая, она показалась мне такой серой и невзрачной, что словно добавила мрачных красок в наше и без того безрадостное существование. Нет, подлинное не всегда замечаешь сразу. По достоинству оценить этого человека я сумела лишь потом.
Некоторое время Анна Ивановна молча смотрела на почти голых девчонок, прижимающих грязное белье к грязной, в картофельных «приварках» (один из способов приготовления пищи) печи. Потом повернулась и вышла.
Вернулась она с тазом и тряпкой и решительно направилась в комнату поменьше. Оттуда тотчас стала вносить и двигать в большую комнату мебель. Самая старшая из нас и, как потом выяснилось, самая хозяйственная Рая Величко, конечно, не могла оставаться в стороне. Но прежде, чем начать действовать, она сочла необходимым напомнить приказ заведующей детдомом: ничего не двигать, кроватей не застилать и вообще ничего не предпринимать, пока она, заведующая, не решит, кого как расселять. «Переживаемые нами трудности, — наставляла нас заведующая, — ничтожны по сравнению с теми, которые выпали на долю наших отцов и братьев». Сколько еще раз в ее патетическом исполнении мы будем слушать это!
На Анну Ивановну, менявшую воду, грозный приказ не произвел никакого впечатления, зато острая на язык Валя Щукина отреагировала по-своему:
— Пока она будет думать, кого с кем селить, мы все тут зачервивеем. Ну, чего смотрите! — заорала она на нас, сама уже орудуя тряпкой.
Отмывая дверь, я заметила на ней какую-то надпись. «Здесь жил Мюллер», — прочитала я и не стала ее стирать.
Через два часа стены, окна и пол в обеих комнатах были до блеска вымыты, и девчонки стали расставлять мебель. Но мне была уготована другая наиважнейшая миссия — добыть постельные принадлежности у завхоза — рыжей и крикливой тети Лизы.
Как я и предполагала, тетя Лиза уже спала, дверь мне открыла тетя Маня, повариха. Соображая, что же теперь делать, я с интересом разглядывала комнату, где поселились тетя Маня и тетя Лиза. Казалось, они жили здесь всю жизнь, эти две женщины, столько домовитости было в туго накрахмаленных подзорах и тюлевых накидках на еще не разобранной тети Маниной кровати, в замысловато раскрашенном абажуре из промасленной бумаги и особенно в выцветших семейных фотографиях в аккуратных рамках, развешанных по стенам. А занавески! Никогда бы не поверила раньше, что простые куски белой материи, подшитые кружевом, смогут пробудить во мне столько противоречивых чувств — от нежности до зависти.
Между тем тетя Маня разбудила тетю Лизу и в двух словах изложила ей цель моего прихода. Увы! Мои худшие предположения оправдались — реакция тети Лизы была бурно-отрицательной. В потоке слов, которые она извергала, свесив с кровати короткие, в дряблых складках ноги, слышалось: надумали на ночь глядя!.. А что директорша строго наказала никому не давать, ей (Анне Ивановне) хоть бы что… Тоже мне командирша нашлась!..
Стало ясно, что ни простыней, ни одеял получить не удастся, что придется в лучшем случае спать на матрасах, что мечта сделать пристанище домом неосуществима. Не дослушав до конца речей тети Лизы, я зашагала прочь. Шла медленно — не очень-то приятно сообщать плохие новости и, не дойдя до крыльца, заглянула в окно. В большой комнате на аккуратно расставленных кроватях распаренные сидели девчонки, в маленькой Анна Ивановна причесывала Тамарочку. Я вздохнула и направилась к крыльцу. Но не успела сделать и шагу, как услыхала пронзительный голос тети Лизы:
— Больше недели на полу… Сама небось одеяло ватное, покрывало тканевое, а сироты, как хошь… — нагруженные до отказа тетя Лиза и тетя Маня направлялись к нашему дому.
Как видно, тетя Маня сумела затронуть в душе тети Лизы лучшие струны, а вид сверкающих окон и чистых счастливых девчонок заставил эти струны петь. Вскоре кладовка тети Лизы была распахнута настежь, и, стоя в дверях, она щедро швыряла в наши услужливые руки бесценные сокровища ее недр в виде вафельных полотенец, ковриков с оленями и трикотажных маек.
Глубокой ночью, когда все преобразования были закончены и можно было наконец улечься на новенькие хрустящие простыни, вдруг почти выдохнула всегда молчаливая Тамарочка:
— А картинка с дяденькой?..
Оказывается, у нее дома над кроватью висело изображение усатого мужчины с дымящейся трубкой и шашкой наголо. Срочно занялись поисками изображений курящих мужчин. Были просмотрены немногие имеющиеся книги и неизвестно откуда взявшийся учебник истории, но подходящего рисунка не было. Тогда решительная Рая предложила изобразить мужчину собственными силами, для чего тетя Лиза, осыпая всех последними словами, но явно очень довольная, вновь отправилась в кладовую за бумагой и красками. Портрет неизвестного мужчины родился в результате коллективного творчества. Так как краски были всего трех цветов — синяя, красная и коричневая, то поддевка у мужчины была красная, трубка и усы коричневые, а все остальное — лицо, шашка и получившаяся непропорционально большой рука — синего цвета. Но Тамарочке портрет очень понравился. Она не могла на него насмотреться и заснула счастливая.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
