А на меня-то что нашло? Всю жизнь держала себя в строгости, как бабушка Берта завещала, и вдруг… Лунный свет и запах жасмина виноваты, что ли? Как же, ничего умнее придумать не могла! Глаза его меня заворожили, изменчивые, как невиданное море, как небо и ветер в нем – подхватило порывом и унесло в чужедальние края…
Спроси – я ведь не сумею рассказать, каков Ирранкэ собой, красив или нет, но глаза его не забуду до скончания дней моих, и голос его буду помнить всегда.
– Я слышала, каждое алийское имя что-то означает, – сказала я, чтобы не молчать. – А твое?
– «Ири» по-нашему – радость или счастье, – помолчав, ответил он. – А «ран» – печаль.
– И что же выходит?
– Радость сквозь слезы, – был ответ. – Моя мать умерла, когда я родился.
– Неужели такое случается даже с алиями? – шепотом спросила я, потому что слыхала не об одной женщине, умершей родами.
– Редко, – сказал он. – Но это было не то, о чем ты подумала.
– Откуда тебе знать, о чем я думаю? – не выдержала я. – Ты в самом деле читаешь мысли?
– Нет. Угадываю, – улыбнулся он. – Люди в большинстве своем очень предсказуемо мыслят. А если видишь лицо, то понять, о чем думает человек, и вовсе легче легкого.
– Темно ведь… ах да, вы же видите в темноте!
– Для меня сейчас светло, как днем, – серьезно сказал алий. – Цвета не такие яркие, будто смотришь сквозь закопченное стекло, но все прекрасно различимо. Конечно, в кромешной тьме, в каком-нибудь каменном мешке и я мало что разгляжу, но если на небе звезды и луна, фонарь мне ни к чему. Даже и пасмурной ночью полной темноты не бывает.
– Вот оно как… – Мне показалось, будто Ирранкэ заговорил об этом, чтобы не вспоминать о матери, но он, видно, снова прочел мои мысли, потому что произнес негромко:
– Мне выпало родиться в страшный год. Вряд ли в ваших летописях найдется хоть что-нибудь о тех временах… Шла война, и все уже забыли, что послужило ее началом. Мать моя сопровождала отца: наши женщины сражаются не хуже мужчин, а бывает, и лучше, вот только…
Он помолчал.
– Отец не мог отослать ее домой, дороги были перекрыты. Ей было безопаснее оставаться рядом с ним, чем отправляться в далекий путь, в котором на каждом шагу поджидает опасность. И сопровождать ее было некому: ведь каждый воин на счету! Так и вышло, что родился я в крестьянской лачуге, в человеческой деревне из тех, чьи жители укрывали алиев, потому что никогда не видели от нас зла и помнили об этом. Приняла меня тамошняя знахарка, и все обошлось бы, если бы кто-то не выдал противнику наше убежище. – Ирранкэ перевел дыхание. – Наши бойцы держались до последнего, но все-таки не выстояли. Деревню сожгли, людей – кого убили, кого угнали в рабство, а моя мать…
Я невольно сжалась, а он закончил:
– Она была еще слишком слаба и не могла бежать. Может быть, еще несколько часов – и она осталась бы в живых, но… она предпочла умереть, но не достаться людям. Они не пощадили бы и роженицу. Любая алийка выбрала бы смерть, а не плен и рабский ошейник… в лучшем случае. Всегда есть надежда вырваться из плена, но когда привязывают врастяжку меж четырех кольев и весь отряд…
Он умолк.
– Но как же ты… – Я осеклась.
– Я родился в страшный день, но под счастливой звездой, – помолчав, сказал Ирранкэ. – Старуха знахарка завернула меня в свое тряпье, укрылась в погребе и сидела там, пока не остыло пепелище, а люди не убрались прочь. На наше счастье, я уродился не крикливым и нас не обнаружили. А уже на мое особенное счастье – в погребе у нее имелись кое-какие припасы, и она давала мне сосать тряпицу, намоченную козьим молоком. На третий день пришли алии, среди которых был мой дед, отец моей матери. Он и дал мне это имя.
– А знахарка?
– Она еще долго прожила при нашем дворе. Успела даже выучить меня разбираться в травах по-человечески, у нас-то их используют совсем иначе, – Ирранкэ улыбнулся. – Многие говорили, что не место человеку в наших краях, но дед готов был золотом осыпать ту, что спасла сына его любимой дочери.
– А я никогда не видела отца, – зачем-то сказала я. – Не знаю даже, каким он был, бабушка не желала рассказывать о нем. Говорила только, в родителя удался, такой же беспутный, только герцогского отпрыска хотя бы воспитание и долг его вельможный сдерживали, а этого шалопая ничем не остановишь…
– Герцогского? – нахмурился Ирранкэ.
– Ну да. Мой дед – бастард, хоть и не признанный. Но, конечно, на бабушке Берте он жениться не собирался, мало ли таких служанок! А куда он потом пропал, никто не знает. И отец так же – исчез однажды, и с концами.
– Надо же… – протянул алий. – А я все думал, на кого же ты так похожа! Вроде бы и на Берту, но есть еще что-то. Теперь вижу: вы же с герцогом словно брат с сестрой! Но не скажи ты, я и не догадался бы.
– Да и не нужно. Кто знает, тот помалкивает, а кто не знает, тому и не следует, – серьезно ответила я. – Я просто ключница.
– Откровенность за откровенность, – улыбнулся Ирранкэ и коснулся губами моего виска. – Иногда нужно, чтобы тебя услышали.
– Не умирай, – беззвучно попросила я, но Ирранкэ все равно разобрал, а может, прочитал по губам, и ответил негромко:
– Это не мой выбор. Я хотел бы остаться. Не с тобой – этого я сделать не могу, – но хотя бы в твоей памяти. Не так страшно уходить, когда знаешь – о тебе помнят…
– Даже если той памяти, как и жизни человеческой, – словно у бабочки-однодневки, по вашему-то счету?
– Да, – серьезно сказал он. – Знаешь, почему мы так редко сходимся с людьми?
– Теперь, наверно, знаю, – ответила я. От него пахло почему-то свежим снегом. – Вы же не каменные и не ледяные, хотя притворяетесь лучше некуда.
– Вот именно. – Ирранкэ обнял меня крепче. – Я ведь помню, как повстречал Берту. Она была совсем юной, не старше тебя. Времени прошло всего ничего, а ее уже не стало… А я всего лишь был знаком с нею, не более того, и то мне стало не по себе. Когда же узнаешь кого-то лучше, а вскоре потеряешь…
– Больно? – зачем-то спросила я.
– Да. – Он помолчал и добавил: – Существует множество легенд о людях и алиях. И ни одна не заканчивается счастливо. А наша завершится, даже не начавшись. И тоже печально.
– Почему?
– Потому, что я уйду и никогда не вернусь. Потому, что я тебя опозорил, так у вас говорят, я не путаю? А что ты могла принести в приданое мужу, кроме девичьей чести и той горстки золотых?
– С такой «горсткой» и горбатую вдову с пятью детьми умчат с присвистом… – пробормотала я. Мне почему-то сделалось смешно: много эти алии понимают в наших обычаях! – А я и отбиться бы сумела, если б не захотела… Ты что, смеешься?
– Конечно. – Ирранкэ провел ладонью по моим волосам. – Вот и ты улыбнулась.
– Не вздумай сказать, что я еще встречу своего человека и буду счастлива, – удачно припомнила я фразу из какого-то романа: дамы читали их друг другу за рукоделием, волей-неволей что-то да услышишь. – И довольно об этом! Может, я завтра с лестницы упаду и шею сверну, так что ты меня переживешь…
– А ты не шути такими вещами, – серьезно сказал он. – Мало ли, кто может услышать!
– Кто? Создатель, что ли?
– Может, и он. Говорят, он до сих пор бродит между мирами, – без тени иронии ответил Ирранкэ. – Вдруг заглянет и сюда, кто знает, какие дороги он выбирает? И возвращается ли туда, где уже побывал однажды? Мы ведь не отсюда родом.
– Как так? – не поняла я.
– Родина алиев не здесь, – произнес он. – Это легенда, но… Говорят, однажды Создатель вышел зимой в сад и поразился: до того хороши были заснеженные деревья! А потом обернулся и огорчился: на снегу остались его следы, а ветки, которые он задел, были черными и голыми. Тогда он решил создать существо, которое сумело бы пройти по первому снегу, не потревожив его, так же легко, как свет проникает сквозь ветви деревьев. Так и появился первый алий – из лунного луча и снега…
– Вот почему ты им пахнешь, – невольно улыбнулась я.
– В самом деле? – улыбнулся Ирранкэ. – Не замечал… Однако мы и правда почти не оставляем следов даже на рыхлом снегу, а по лесу можем пройти, не потревожив листвы. Хотя для этого нужны годы тренировок. Но даже если это и легенда, то красивая, не правда ли?
– Очень. А другие алии откуда взялись?
– Тому, первому, было одиноко, и он слепил девушку из снега, – совершенно серьезно ответил Ирранкэ, – говорил с ней и печалился, потому что близилась весна и она должна была вскоре растаять на жарком солнце. Создатель увидел это, понял, как горька будет разлука, и оживил снежную красавицу. От этих двоих и пошел наш народ.
– Ты сказал, вы не отсюда, – вспомнила я, – но как это может быть?
– Создатель, говорят, был рассеян и частенько забывал закрыть за собой двери, через которые странствовал между мирами, – сказал он. – И однажды, когда в нашем родном мире алиям не осталось места, мои предки ушли прочь через одну из таких незапертых дверей. Рассказывают, им помогли крылатые – они тоже покинули свою прародину, потому что тамошние люди истребили волшебство, а без него какая жизнь?
